Ветер все же утих, но оживлялся, когда я проходил мимо больших берез и тополей. Тех, которые могли помнить меня. Мне так и казалось, что они именно узнают и приветственно шумят. Вот милиция, вот опять остановка. Сюда нас привели из магазина, совсем маленьких. Мы долго давились в магазине за овсяными хлопьями. Так как страдали не в одиночку, то было даже весело. А у одной женщины вырезали карман с деньгами, она хватилась - подумала, что мы. Нас схватили. В милиции расстелили газеты и велели высыпать хлопья на стол. Ничего не нашли. Нам до того было обидно, не рассказать. "Не воры мы, - говорили, - не воры". Нас отпустили, помню, я спрыгнул прямо с крыльца через перила, а не пошел по ступенькам. До того хотелось быстрее уйти. Сюда же, подрастая, мы приходили дежурить, сначала бригадмильцами, потом дружинниками. Помню, прибежала женщина, говоря, что за околицей, у поворота на Троицкое, с саней упал Мужчина, а лошадь ушла. Мы поехали на дежурной лошади. Не один мужчина там оказался, а еще маленький мальчик. Когда отец выпал, мальчик спрыгнул сам и сидел около него. Так они оба и ночевали в милиции. Еще раз, в праздники, был выезд, уже на машине, на лесозавод, там была драка. Но мы ее не застали. В одном бараке, сказали, скрывается женщина, из-за которой все получилось. Мы пошли, старуха показала вверх на полати. Я заскочил первым, в дальнем углу сидела скорчась, голая женщина, было темно, только глаза чернели. Я слез и, глядя на старуху, сказал: "тебе показалось, там никого нет". Но вообще хулиганства в селе было мало. Всех дел у дружинников было гулять, как и все, от почты до аптеки, в субботу забредать бесплатно на танцы и, снимая поочередно повязки, танцевать.
У милиции был стенд со стенгазетой "На чистую воду". В ней я помещал сатирические стихи, например: "Всего две лампочки висят на двух столбах в селе. Давно пора наладить свет, жилось бы веселей". Или обличал хозяев, распускавших коз, которые обгладывали молодые посаженные деревца. Коз держали вынужденно: налог на коров был большой. Коз называли сталинскими коровами. Вообще, к чести тогдашних школьников, мы много занимались озеленением.
И не пропал наш труд - Кильмезь необычайно красива, особенно в эту пору цветения.
Вся моя прогулка уложилась в час. Деточек, тепло одетых, в сапожках, вели и везли в детские сады, на молодых родителей я и не глядел, конечно, не узнаю никого, но одного мальчишку, уж очень браво он шлепал по луже, не утерпел, спросил весело: "Как фамилия?" И, так же весело и прямо взглянув, он ответил: "Чучалин моя фамилия. Здравствуйте!"
Тетя Поля накануне ни за что не велела ходить в столовую. И правильно. Наверное, она не спала - стряпни на столе было самой разной. Она все извинялась, что мука плоха, того нет, другого нет, но нам казалось - все есть. Конечно, так бы и в городе тете Поле показалось после сельского стола.
Я рассказал об утреннем обходе. Да и они, конечно, все утро проговорили воспоминания. "Босиком бегали, никто не осуждал, сейчас, леший ее унеси, эту моду, друг перед другом форсятся".
Говорили о еде.
- Мы какие-то жоркие были, - говорила тетя Поля.
- С работы.
- С работы, да. А сейчас хоть насильно корми - не едят. Жиру мало было, хлебаешь из чашки только под своим краем и стараешься пораньше ложку положить; чтоб показать, что сыт. А помню, девчонкой была, побегу в погреб, пальцем сметану из горшка достаю. Мама горшок принесет и смотрит: "Опять ведь, отец, кошка была". Переглянутся, а я сижу и радуюсь, что на кошку подумали, а не на меня ж - .
А того не думаю, что разве стали бы после кошки есть. Еще, помню, отец говорил: "На что и вилка, была бы рука бирка".
И уж конечно говорили о сенокосе. Тетя Поля жаловалась:
- Сейчас по два центнера на каждого работающего, это вроде немного, но сколько нас работает? Стариков не пошлешь, а молодежь отучена.
- Наши-то велики ли были, косили. У меня старший, - это мама, - возьму с собой, чтоб не онеметь, целый день не разговариваешь, и вот хлопаю и хлопаю, и все кажется - мало. Он глядел-глядел, говорит: "Мне бы маленькую литовочку сделать бы, и я бы стал". Ему конюх Николай Павлович сделал, смерил его до пояса, литовище насадил.
Сестра вставила:
- А меня оставляли еще до первого класса одну. На целый день. Все хозяйство - и еще сестра, чуть ли не грудная. Нынче рассказываю ученикам, не верят, думают, это им нарочно говорят.
- А бедность была, - опять мама, - ты, говоришь, у парома был, ведь до чего бедно, еду на пароме, одежонку с ребят соберу, а они за паромом плывут, как собачата, чтоб не платить.
- Жили не по желанию, а по обходимости, - тетя Поля. - Хоть крючит, хоть микрючит, а работали. А уж и работали. Сено за год заходило, нынча уж коров деревьями кормят. В газетке пишут: нетрадиционные корма.
Константин Владимирович уже давно перешел на диван и дремал.
Стали собираться на кладбище. Тетю Полю позвали, но так как у нее еще было много дел по хозяйству, то решили зайти в школу, уговорясь, где встретиться.
Погода эти дни, как говорили, была не погода, а климат: то быстро выходило и торопливо грело солнце до того, что плащи и летние пальто оказывались снятыми и висящими на локте, то воцарялся ветер, резко, по-осеннему сдергивал зеленые листья, а то и того чище - сыпала снежная крупа и даже какое-то время хрумчела, как выразилась мама, под подошвой.
Новая школа была рядом с бывшей начальной. Сюда мы ходили по четыре года. Вот забор, конечно, другой, но именно на том месте, который мы в перемену перелезали вслед за старшими, там выкапывали и ели какие-то белые корни. В школе варили похлебку, давали по мисочке после второго "урока. В распутицу те, кто ходил в лаптях, привязывали к ним снизу деревянные колодки.
Школа наша всегда была одна из лучших в области. Особенно в деле приобщения к труду. На лето или часть лета за каждым закрепляли грядку или ее половину, ухаживали, ставили опыты. Младший брат позднее меня учился, у них уже были свои трактора. Вдоль школьного забора шла аккуратная полоса чистой, рыхлой земли. На ней росли дивные голубые цветы. На огромном дворе вдали стояла оранжерея с надписью "Малая Тимирязевка". Но и шалости не дремали, на двери была надпись мелом: "Осторожно, злая кошка", "Здесь учился и мучился Саша М.". Внутри шла работа. Просторные вестибюли, классы мыли, красили, убирали. "Узнаете ли? - спросила вдруг, подойдя, учительница. - Соседка ведь ваша". Мы, как ни силились, не могли. "А в райкоме-то, помнишь ли?" - сказала она. Тут я вскрикнул, конечно! Рая Двоеглазова, заведующая общим отделом. О! Сколько же воскресло! Наши бесконечные общественные дела. Одно я помнил, другое она. Наш первый секретарь тогдашнего РК ВЛКСМ Зоя Степановна сейчас оказалась заведующей отделом пропаганды РК КПСС. Первая моя заметка как раз связана с нею. В десятом классе я был на областном съезде рабселькоров. Приехал в валенках. Поразили до потрясения меня манекены в витрине магазина. Похожесть куклы на человека оправдана - она игрушка, но когда кукла с человека показывает еще ему образцы одевания, то есть поведения, это показалось мне нехорошим, ненужным.