"Неужели эта земля превратит мою плоть в нечто гниющее, невыносимо зловонное…" - подумал я и оглянулся на конвоиров. Я ожидал встретить глаза, налитые кровью хищных зверей. Ошибся. Глаза моих палачей смотрели безразлично и немного устало. "Неважный из меня психолог, - решил я, - ну, да ладно – теперь это последняя в моей жизни ошибка…Das Schlimmuste ist voruber"*. Мама…Отец… Мы стояли в стороне, и вот… Мы проиграли… Разве можно победить, не став солдатом? "
Яма…
Я закрыл глаза и увидел перед собой протянутые ко мне руки Миры.
Подобно царю Соломону, я прошептал: "Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя…"**
Я сделал триста девяностодевятый шаг и прошептал: "Шма, Исраэль…"
Закончив молитву, я сказал себе: "Ещё мгновенье и не станет ни тебя, ни твоих мучений. Ещё мгновенье…И ты, наконец, заживёшь…"
А затем –
отворилась земля, втянув в себя моё тело,
накренился и рухнул мир,
остановилось время,
облепленный глиной, я прислушался к отталкивающему запаху гнилья и понял, что прикоснулся к вечности...
…Ощутив жизнь непохожую на себя и, несмотря на то, что здесь властвовала мгла, я научился ощущать тела моих друзей, узнавать каждого из них по сухому скрипу суставов, а время от времени, чтобы убедиться в их присутствии, я проводил перекличку.
- Георг Колман, ты меня видишь?
- Вижу, - отзывался Георг.
Он видел!
- Цибульски, ты меня слышишь?
- К сожалению, - смеялся Цибильски.
Старый шутник слышал!
Расспрашивать Курта Хуперта было бесполезно – после полученного удара прикладом винтовки в ухо, он ещё при жизни оглох.
- Копеловски, тебе не холодно?
- Слава Богу, - облегчённо вздыхал Копеловски, - я не настолько жив, чтобы испытывать холод, голод и боли.
И я понимал: душа и разум, разлучённые с туловищем, живут сами по себе.
В моей голове кружилась карусель вопросов-ответов.
Вопрос: "Как понимать Судьбу? Как понимать не судьбу?"
Ответ: "Судьба – это вроде поставленного на тебе клейма. Не судьба – это когда кирпич на голову не валится".
Вопрос: "Что оно – счастье? Что оно – несчастье?"
Ответ: "Счастье – это то, что человеку недостаёт. Несчастье – это то, что у человека в избытке".
На ум приходила подсказка д-ра Франкла: "Смысл имеет лишь то, что невозможно разбить, растоптать, растерзать, отравить, сжечь, отобрать".
Я радовался возможности продолжать –
помнить,
мыслить,
слышать,
*(нем) Худшее – позади.
** Книга Песни Песней Соломона, гл.3:5
видеть.
Тешился словами рабби Шимона Бар Йохая: "Всё видимое возродится в невидимом".*
И вдруг мой гость замолчал.
- Ещё чая? - спросила я.
Ганс Корн вздрогнул, посмотрел на меня взглядом внезапно разбуженного.
"Тогда, - сказал он, - мы, вполне умные, образованные, не допускали к мысли, что обязательное может стать необязательным, а люди – нелюдьми. Вялое мышленье погружало нас в туман беспечности; многие из нас не сразу разглядели надвигающуюся на мир мерзость, хотя Освальд Шпенглер предупреждал…Ещё после 1914 года…"
Ганс Корн вновь замолчал.
Я терпеливо ждала. По тому, как он пристально вглядывался во тьму, я догадалась, что он собирался с мыслями.
Наконец, он продолжил: "Вот и теперь живые имеют возможность читать книги Примо Леви, Имре Кертеса, Залмана Градовски, Аарона Апельфельда, Ицхокаса Мераса… А что с того? Разве от иллюзий и самообмана избавляют книги? В каждом человеке заложены гены смерти, но смерти друг другу не равны, и не бывает так, что живые лишь только совершенно живы, или так, что мёртвые лишь только мёртвы. Нас убили, и ничего иного нам не оставалось, кроме как каяться в том, что позволяли себя отравлять бесконечным бредом о Новом Мире и Новом Человеке. Не зря кто-то перед смертью завещал, чтобы на его надгробном памятнике записали: "В моей смерти прошу винить мою жизнь". Не ошибся и премьер-министр Франции Леон Блюм, сказав, что "это не немцы сделали, а люди". Нехорошо, скверно мы, убитые, себя вели, десятилетиями помалкивая. В конечном счёте, живые – это наши дети, внуки, правнуки. Мы – эхо друг друга…Иногда мёртвым надо бы подниматься со своих мест и, войдя в контакт с живыми, подсказывать им, отчего одни умирают, а другие – погибают. Живые ошибаются, если думают, что с нами полностью покончили. Мы всё видим. Мы в курсе…
Утром 24-ого ноября 2012 года колыхнулась земля, и к нам проник запах гари.
Элиас Копеловски сказал:
- В мире землетрясение.
Георг Колман сказал:
- Извержение проснувшегося вулкана.
Курт Хуперт сказал:
- Это больше похоже на передвижение танков.
Мы замерли, словно живые.
"В мире. Вроде бы, снова…" - подумали мы.
Вечером того же дня приоткрылась земля, и к нам сошла "новенькая".
- Сердце? - спросили мы у старушки.
- Не знаю, - устраиваясь среди наших скелетов, проговорила она.
- Печень?
- Не думаю.
- Неразделённая любовь?
Выплюнув мелкие песчинки из провалившегося рта, "новенькая" рассказала о том, что ракета, выпущенная из Газы в Ашкелон, задела угол четвёртого этажа.
* Книга "Зоар".
Квартиру разнесло. Земля заколыхалась. Если бы вы это видели?
- Мы видели, - сказал я.
- Вы?
- Да. Все мы…
- Шутите?
- Редко, - заметил Копеловски.
- А накануне у меня в гостях был мой внук, и он сказал, что его призвали…
Теперь мой внук под Газой. И он, и другие мальчишки.
- Давно надо было… - сказали мы. - Когда в мире зло, необходимо с ним биться…
- Вам-то теперь хорошо, - всхлипнула "новенькая", - а что будет с нашими мальчиками? Души в вас нет…
Скрипнув челюстью, Элиас Копеловски, возразил:
- Ошибаетесь, дамочка, свои души мы не растеряли …
Пальцы "новенькой" пытались освободить слипшиеся веки от комьев земли, а губы спросили:
- А вы, собственно, кто такие?
Цибильски сообщил:
- Мы те, кто, начав подгнивать на нарах Биркенау, догниваем здесь. То, как мы выглядим, нас не беспокоит. С сорок четвёртого года не беспокоит. Здесь мы в основном заняты тем, что обдумываем свою прежнюю жизнь, пытаемся разобраться в том, что с нами случилось, то есть, стараемся понять, в чём причины вселенских ужасов.
- Вы? - "новенькая" пришла в замешательство. - Разве в вашем состоянии возможно понять?
- Предпринимаем меры.
- Любопытно, - выдохнула женщина, - чем это вы можете предпринять?
- Тем, что от нас осталось, - дружно отозвались мы и, покачивая черепами, представились:
Генрих Хуперт.
Курт Хуперт.
Янка Колман.
Георг Колман.
Франц Колман.
Элиас Копеловски.
Ганс Корн.
Ганс Цибильски.
"Новенькая" ненадолго задумалась, а потом сказала, что наши имена ей, вроде бы, знакомы.
- Наши имена? - не поверил Георг Колман.
- Точно, ваши!
Курт Хуперт оживился:
- Мадам, в вас начинает прорастать юмор смертника. Поздравляю!
- Смертника? - дрогнувшим голосом спросила "новенькая". - Где я?
Георг Колман небрежно проговорил:
- А где, по-вашему, можно оказаться после того, как выпущенный из Газы снаряд снёс вашу квартиру вместе с вами?
Женщина губки сложила, затем, словно спохватившись, губки раскрыла и озадаченно полюбопытствовала:
- Я мертва?
- Какая вам разница? - заботливо проговорил Цибильски, - Ни один мёртвый не догадывается, что он мёртвый.
Женщина недоумённо покачала головой.
- Так здесь Рай или Ад?
- В своё время мы свой срок в Аду отбыли, и теперь за хорошее поведение пребываем здесь…- пояснил Цибильски, а ещё добавил: "Тут не бывает войн, государственных переворотов, казней, финансовых крахов, заговоров, слежек. Здесь мы в нирване и в сансаре, нет воров, нет налоговой полиции; нас окружает неизменно дружественный антураж, вечно мёртвая тишина и никаких проблем с квартплатой, с сексом, с зубными врачами, починкой автомобиля, абортами, расходами на похороны".
- Но здесь сыро, слизко и такое ощущение, будто находишься под омерзительным стоком, - пожаловалась "новенькая".
Цибильски мягко пояснил:
- Так ведь над нами территория живых…А то, что тут и в правду сыровато и, поскользнувшись, рискуешь пораниться, то что уж станется с мёртвым?
- Мрачно тут, - не сдавалась "новенькая", - всё закупорено и ничего не видно.
Вмешался Элиас Копеловски.