На тропинку выбежала мохнатая собачонка, бросила на нас торопливый взгляд и побежала дальше. "Животным, должно быть, легко, - подумалось мне, - они живут одним настоящим – их это вполне устраивает".
В конце тропинки толпилась люди. "Там – каменное напоминание", - сказала Лия и сжала мои пальцы.
Мы подошли.
Возле монумента стояли трое пожилых мужчин в тёмно-синих пилотках, увешанных множеством разноцветных значков, и две толстые женщины. Я догадался: "Туристы из Штатов".
Мужчина с рукой-протезом задумчиво проговорил:
- Каждый еврей несёт свой крест.
Второй покачал головой.
- Каждый?
- Начиная с того еврея, что на кресте остался…- отозвался мужчина с рукой-протезом.
Третий мужчина коснулся камня и, ничего не сказав, закрыл глаза.
В разговор вмешалась женщина в серых шортах. "Знаете в чём секрет жизни?" - спросила она и сама же ответила: "Ни от кого ничего не требуй, ни от кого ничего не жди".
Я улыбнулся.
- Путешествуете?
Мужчина с рукой-протезом пояснил:
- Евреи не путешествуют, евреи в состоянии вечной миграции.
Пожав плечами, я сказал:
- А мы те, что вернулись-остались…
Туристы смолкли.
Женщины стояли, опустив голову.
Мужчина, который стоял, закрыв глаза, продолжал шевелить губами.
Мужчина с рукой-протезом посмотрел на нас с Лией и сказал: "Браво!"
С вершин дальних холмов опускался густой туман.
- Всего доброго! - отходя в сторону, сказали туристы.
Я наклонился к монументу.
- Странно, имена немецкие…
Отступив на шаг, Лия сказала:
- Об этом потом…
Я задержал взгляд на Лие.
- У тебя усталое, изнурённое лицо, - заметил я. - В чём дело?
Лия сделала над собою усилие, проговорила:
- Сельга показала мне газету, где…Там имена этих загубленных…Пойдём, Лотан, сейчас я не смогу вразумительно объяснить… Вернёмся в нашу комнату.
Слово "нашу" звучало совсем неплохо. Меня впечатлило. Я оценил.
Об изнурённом лице Лии я тут же забыл.
***
Мы сидели на краю широкой кровати. Не зная как себя повести, я завёл разговор о Клеопатре, и вдруг представил себе, как бы эта царица смотрелась, будучи инструктором в танковых частях армии обороны Израиля?"
Лия поморщилась.
Оставив в покое Клеопатру, я перенёсся в Руан, к рассказу о последних минутах жизни Жанны Д,Арк .
Лия снова поморщилась и заговорила о букинисте.
- В последнее время он сдал. Жены нет. Никогда не было. Говорит: "Не получилось". Я его очень люблю.
- Его люби, - разрешил я, - но, кроме него, больше ни-ни…
Кивнув на кресло, которое стояло у дальней стены, Лия сказала:
- Перебирайся туда. Спокойной ночи!
На тумбочке возле кровати щёлкнул выключатель.
Я опустился в кресло и заглянул во тьму.
***
Мой возбудившийся мозг недоумевал: "Спокойной ночи" в кресле?!"
По телу разлилась смутное беспокойство.
Учащённо забилось сердце.
Проникнув под корку черепа, ночная мгла, казалось, затопила собою мой мозг.
Бродили мысли.
Душили вопросы –
"Неужели, эту ночь Лия задумала как экзамен, как испытание? Мне? Себе? А может, то, что в комнате происходит (или не происходит) – это не со мной? А может, я – теперь больше не я?"
Я задремал.
…Странные изваяния, окружив меня плотным кольцом, тянулись длинными кривыми пальцами к моей голове. "Вам чего? - недоумевал я. - Уходите прочь!" Они не уходили, упорно пытаясь захватить мою голову. "Тоже мне Хичкоки!" – раздув изо всех сил щёки, я презрительно рассмеялся. Изваяния замерли. Я продолжал смеяться, и, видимо, мой смех их убил. Во всяком случае, прошипев нечто неприличное, они взлетели к потолку. Мгновение спустя, я повстречал моего покойного школьного учителя. Странно, но почему-то он был облачён в форму адмирала. Я сказал, что рад его видеть, и тогда он заговорил о древней философии. Я сказал, что не могу взять в толк, зачем было Сократу позволять себя убить, и тут мой бывший учитель, сбросив с себя форму адмирала, заторопился, пояснив, что боится опоздать к утренней загробной перекличке, и что его друг Сократес уже, наверно, беспокоится…
- Тот самый Сократес, что был наставником Платона? - спросил я.
Мой учитель отрицательно покачал головой.
- Тот, - сказал он, - который из футбольной сборной Бразилии.
- Прощайте! - сказал я.
- Ещё вернусь, - опускаясь во внезапно раскрывшуюся щель пола, обещал мой бывший учитель. - Жди.
Меня ослепил свет большой чистой луны. Я выкрикнул: "Оставь меня!" Луна торопливо перенесла свой свет на Лию, которая, спускаясь с вершины библейского холма, вела овец в миндалевую долину. На Лие было белое, свободно ниспадающее одеяние. В руке она держала небольшой гибкий прутик. Присев на плоский валун, она позвала меня присесть рядом. Окружив нас, овцы мирно улеглись в траве, а самая маленькая овечка потёрлась о моё колено, понюхала воздух и, припав к траве, вскоре задремала.
Неторопливо уходила ночь, и луна устало шагнула за холмы. К земле потянулись едва заметные желтые полосы, а когда утренний ветер отогнал предрассветную дымку, на одной из дальних вершин показались два силуэта.
- Волки! - Лия с тревогой взглянула на спящих овец и, сжимая в руке прутик, поднялась с валуна. Поднялся и я.
- Останься, - сказала Лия. - Нельзя, чтобы овцы проснулись.
- Но…
- Останься! - Лия направилась к холмам.
Я выкрикнул:
- Лия! Пожалуйста, не…
Кажется, мои слова ветер унёс в сторону.
Я поглядел на спящих овец и поймал себя на мысли, что не знаю, как мне отнестиськ странному обещанию мёртвогоучителя вернуться, а ещё к появлению волков, которые пришли издалека, чтобы…
Я вырвался из сна и, открыв глаза, увидел силуэт девушки. Босая, Лия прохаживалась по комнате.
- Ты что делаешь в темноте? - вжавшись в кресло, спросил я.
- Брожу, - задумчиво отозвалась Лия.
- Что-то приснилось?
- Приснилось.
- Что-то с проблемами?
- С проблемами.
- Подойди ко мне, - попросил я.
Лия сделала шаг вперёд, но вдруг остановилась, безмолвно постояла на месте и вернулась в постель.
- Лия! - позвал я.
Тишина.
- Лия!
Ни звука.
- Лия!
- Спи! Тебе не кажется, что в такое время спят?
- Не спится! - досадовал я. - Кажется, я раскалываюсь. Или горю. Моё тело горячее, чем у собаки.
Тишина.
- Лия, ты меня изводишь?
До меня донеслось:
- Лотан, тебе сколько лет?
- Двадцать четыре. Почему ты спрашиваешь?
Лия небрежно заметила:
- Ведёшь себя так, будто тебе двадцать три.
- Но…
- Спи!
Эту ночь я представлял себе иначе и теперь подумал: "Неужели, улыбки Лии, её учащённое дыхание, блеск её глаз – всё это мираж?" Было больно признаваться, что в женщинах я разбираюсь неважно, и только утешала мысль, что в женщинах не разбирался даже сам Зигмунд Фрейд.
Вспомнилась недавняя дорога из Газы домой –
пристыженные, мы сидели в автобусе с опущенными на окнах занавесками, с опущенными головами, и всё же я позволил моим губам скользить по волосам, шее, плечам Лии.
Тогда…
Теперь –
ночь,
чужая комната,
тесное кресло,
моя восставшая плоть,
мой воспалённый мозг.
"Лия, зачем? - закипало во мне. - Зачем ты – там, на широкой кровати, а я – здесь, в этом тесном кресле?"
Теперь –
я себя истязал окрашенным в горькую иронию вопросом: "Как унять проклятые гормоны, как утешить свою плоть, как погасить неуправляемый зуд в томсамом месте?.."
Теперь –
пытаясь определить своё душевное состояние, я рукой чертил в воздухе какие-то линии. Получилась немыслимая карикатура. "Такой рисунок отец бы не одобрил", - подумал я. Охватившее меня раздражение не утихало; казалось, в моё тело впилось огромное количество злобных колючек. "Странно, - думал я, - перед сном, вроде бы, не ел бобы". Из прочитанных книг я точно помнил, что у себя в школе Пифагор запрещал употреблять в пищу бобы, которые привносят в ночные видения растерянность и душевный дискомфорт. Немного погодя я версию Пифагора отвёл, подумав, что тут дело не в бобах, а просто Пифагору в голову не пришло подумать о действии проклятых половых гормонов…Это всё они…Всё из-за них…Я призвал себе на помощь проверенные армейские ухищрения: чтобы отвлечь себя от тяжёлых мыслей, достаточно потрогать кончик носа, пошевелить левой ногой, тихонько покашлять, покусать нижнюю губу, постучать себя по груди и снова потрогать кончик носа и, помимо того, напомнить себе, что мгла рассосётся, а утренний свет непременно вернётся, поскольку в природе всё по-справедливому…
Мозг атаковали предупредительные импульсы, заговорившие о недозволенности боевому командиру распускаться, давать волю воображению, и, внимая этим импульсам, я старался взять себя в руки, трезво оценить создавшуюся обстановку и принять верное решение.
Оценил: "Лия противится порывам моей плоти…"
Принял решение: "Не позволяй телу затуманить голову!"
Протерев глаза, я заглянул в темень комнаты.
- Лия! - позвал я.