…Полыхал закат… синие купола храма раскачивались от вечернего звона… птицы летели сквозь закат… кусты цветущей сирени подымались до самых куполов… и молодой монах, смущённый всей этой красотой, склонил перед ней голову… Господи, красота-то какая, Господи! Что же с этим делать, Господи? Как объять, как постичь? И сирень, сирень, Господи, её лиловые тяжёлые гроздья… как вместить в сердце весь этот мир?… Зачем ты сотворил его таким прекрасным? таким пьянящим… таким безудержно-страстным… И есть ли смысл в обетах и отречениях?… И нет ли в обетах и отречениях греха… ибо накладываем вето на красоту Божественную, на творение Божие, которое – для нас же и сотворено, ради нас, для нашей радости…
И я понимала, что передо мной – великий художник.
Я смотрела на эту картину – как в распахнутое окно… как в окно, распахнутое в тёплую, живую сказку… И дышала сиренью… и погружалась в зарево заката… в колокольный звон… чувствовала себя птицей и сиренью, и этим монахом… Мне казалось, я ещё никогда в жизни не видела картины, которая бы доставила мне столько радости и печали одновременно. Я не могла насытиться, насмотреться, мне хотелось всю её впитать… раствориться в ней… вот так, одновременно: впитать – и раствориться, возможно ли такое?
Я понимала, что встретила главную картину своей жизни. И если мне будет плохо – я буду вспоминать её. И если мне будет хорошо – я буду вспоминать её. В этой картине для меня – вся полнота жизни.
(И если бы… если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что, пройдут года, и эта картина будет висеть на стене моей комнаты, и вечерние лучи солнца каждый день будут освещать её, делая совершенно живыми и объёмными купола, кисти лиловых сиреней и оранжевый закат… И мою память о том дне, когда я познакомилась с Каптеревыми…)
…А потом Валерий Всеволодович дал нам тетрадь, и попросил, чтобы каждый из нас написал своё впечатление о картинах. Он сказал:
– Это – традиция. Все, приходящие к нам первый раз, что-нибудь пишут в эту тетрадь. И, если не возражаете, можете оставить свой телефон.
Как написать в нескольких фразах о том, что я пережила сейчас?… Хотелось сказать так много!…
А телефон свой, конечно, я оставила.
– А Валерий по этой сумасшедшей жаре совершает прыжки тигра! – говорила Людмила Фёдоровна. – Он пообещал мне, что этим летом добудет для нас квартиру. Но чего это ему стоит! Все эти бесконечные поездки, очереди под кабинетами и общение с чиновниками… Я бы не выдержала.
– Тебе, Люся, и не надо этим заниматься. Ты – поэт.
Она разливала чай… и её тихий голос… нет, она не жаловалась, она восхищалась мужем. Он в её глазах был настоящим героем.
– Дело в том, что возвращение в коммуналку невозможно. У Валерия уже было два инфаркта… А ведь это его родной дом! Он там родился и жил с родителями до революции. Это потом в квартиру подселили толпу алкоголиков… Единственное, с чем будет жалко расставаться – так это с видом из окна. Окно смотрит прямо на Кремль! Одно время у нас в доме висела картина Лентулова "Москва". Одна Москва – за окном, другая – на стене, как раз напротив окна. И когда во время заката на картину падали лучи солнца… эффект был потрясающий! Вообще, обожаю Замоскворечье. Старые тополя в нашем дворике… Конечно, жалко будет со всем этим расставаться… Но речь идёт о выживании. Если мы останемся в этой коммуналке – мы погибнем…
– Люся, мы не погибнем. Я тебе обещаю: квартира этим летом у нас будет!
– Спасибо нашим добрым друзьям, Волковым. Они уехали на лето в Париж и оставили нам ключи от своей квартиры. Здесь – чудно! Воздух изумительный, и эта роскошная сирень за окном… Как на даче. Здесь и мастерская в третьей комнате, Валерий может работать, он уже написал эту сирень. Он обожает писать сирени! Каждое лето их пишет.
Людмила Фёдоровна расставляла на маленьком столике чашки и разливала чай, мы с Татьяной ей помогали.
– А как вам картины самого Волкова? Точнее – двух Волковых. Это – отец, Александр Волков, "Снятие с креста". Гениальная вещь, не правда ли? Написана в двадцатые годы, но какая современная! Формально – кубизм. Но сколько экспрессии, страсти, страдания… А это – работы его старшего сына, Валерия Волкова, хозяина этой милой квартиры. Изумительный "Восточный базар"… Я обожаю эту работу! А это – портрет его жены Светланы. Её настоящее имя – Клер, что по-французски значит "Светлая". Она юность прожила во Франции, это и есть её родина. Точнее, она родилась в Багдаде, а детство и юность прожила во Франции, её родители – эмигранты первой волны. А после войны вернулись в Россию… Вот так бывает.
А потом был чай, и его запах сливался с запахом сирени, которая и на картине "Вечерний звон", и за окном, а там и жасмин уже зацвёл и засветился своими ярко-белыми цветами-звёздами, и стихи Людмила Фёдоровна читала про жасмин…
Вечер пахнет чаем и жасмином,
Лунно полыхающем в саду…
Начинаясь медленно и длинно,
Разговор уходит в высоту…
И я поняла, что перед нами – великий Поэт.
А ещё она читала про Сократа, и мне казалось, что Сократ – вот он, сидит с нами за одним столом, с синей пиалой в руках… и поглядывает на нас острым, голубым взглядом…
И бабочки летели на огонь
и падали, и падали, обуглясь…
В столетья разворачивался год,
как мир, необозримый и округлый…
А уж я-то всю Цветаеву, и всю Ахматову, от корки до корки… мне казалось, что вот они – две звезды русской поэзии. Но вот она – третья звезда, которая с того вечера светит мне ярче двух других…
Людмила Окназова… Кто-то из друзей, вслушиваясь в её фамилию, воскликнет: "Окназова – это же окна зова!"
Да, это так. Как будто распахнулись перед нами окна зова…
И мы тоже читали в ответ в тот вечер. И Гавр читал свои стихи, и Симон, и я. Получилось такое потрясающее поэтическое чаепитие: с луной-торшером, с запахом вечерней сирени и жасмина из окна… и лицами прекрасных людей вокруг маленького уютного стола…
И так не хотелось уходить!…
Мы прощались, и меня поразили глаза этой маленькой женщины. Я ещё не знала тогда, что на меня смотрит… моя будущая крёстная мать.
* * *
…Когда мы с Гавром пришли вновь на лито в Сокольники, в этот, второй свой приход сюда, я познакомилась с Мишей Файнерманом и Володей Казарновским. Володя тоже поступает в Литературный, но – на прозу. Дал почитать свои рассказы.
Звонила ночью Гавру: "В России родился новый Гоголь!"
Миша на лито читал свои стихи тихим, заикающимся голосом. Верлибры. Они меня заворожили…
– Мне очень понравились ваши стихи, – сказала я ему.
– А мне ваши – нет, – сказал он. – Я вообще не люблю рифмованные стихи.
– Но я и верлибры пишу.
– А… это интересно, хотелось бы почитать, – сказал он.
Так началась наша дружба, которая с того дня продлилась на всю жизнь: и с Мишей, и с Володей.
А потом – через много лет – мне суждено будет стать редактором-составителем первой Мишиной книги и первой Володиной.
* * *
Поэтический вечер в ЦДЛ, в Малом зале. Выступают не только профессиональные поэты, но и все желающие. Надо только послать записку ведущему – переводчику Левину. (Или Левику? От волнения я не очень поняла). Желающих выступить много. Поэтому установлен лимит: два стихотворения.
Я прочла два.
Ведущий сказал:
– Читайте ещё.
– А как же лимит?
– Читайте!
И после каждого следующего стихотворения он говорил с улыбкой: "Ещё!" Я прочла стихотворений пять или шесть, мне долго хлопали… Жаль, что в зале не было Гавра. Он в это время был в командировке в Кишинёве. Но были Симон, ещё народ с нашего лито, был "Пушкин". Он слушал, когда я читала, прикрыв глаза и покачивая ногой.
Вечер закончился. Народ бурлит в фойе… Какой-то дядечка хочет меня познакомить со знаменитой поэтессой – Риммой Казаковой. Я спросила:
– Зачем?
– Это нужно для вашего будущего. Я уже о вас сказал. Она ждёт вас!
Он хватает меня за руку и куда-то тащит…
– Куда вы меня тащите?
– Она ждёт вас в кафе. Там вам удобно будет пообщаться…
И вот мы уже в дверях кафе… Пусто. Только за одним столиком сидит Казакова. И рядом с ней Кашежева. Две знаменитости. Увидев нас, они приветливо улыбаются…
– Ну, идите же! Они ждут вас! – шепчет неизвестно откуда взявшийся устроитель моей судьбы. – Идите!
А я стою в дверях и не могу сдвинуться с места. Какая-то сила приковала меня к порогу. А передо мной – как будто воздвиглась невидимая преграда… Как в пантомиме "Стекло"… И мне кажется, если я пройду сквозь эту преграду – случится что-то страшное… со мной произойдёт что-то непоправимое… Ужас объял меня.
Я вижу приветливую улыбку знаменитой поэтессы… слышу нетерпеливый шёпот доброхота… И – круто развернувшись – убегаю…
– Куда же вы?! Она ведь ждёт вас!… – кричит мне вслед дядечка.
…Я вылетаю на улицу… здесь, у входа, стоят наши – из лито, идём толпой к Маяковке, рядом – Симон, маленький, весёлый, удивительный человек. И мне кажется, что я смотрю на него не сверху вниз – а снизу вверх…