А сейчас - поздний вечер 9 января, я сижу в своей комнате, пишу тебе это письмо и обливаюсь слезами…
Читай внимательно письмо № 10!
Вся наша беда, все наши трудности, самые главные трудности первого года нашей совместной жизни возникли у нас с тобой из-за жилья. У нас ведь совсем нет жилья в том смысле, в каком его следует понимать.
Вспомни, какой покосившийся у твоей мамы домик?
У меня - 8 квадратных метров.
У тебя просторнее, так вместо окна - какое-то отверстие для проветривания воздуха!..
Итак, вчера я был в Московском городском бюро обмена жилой площади. Возле дома, в котором оно помещается, всегда стоит толпа, а все стены там оклеены сотнями и тысячами объявлений…
Я не стал ни с кем говорить, а сразу же прошел в бюро, где выяснилось следующее:
1) Жилплощадь в домах барачного типа обмену не подлежит.
2) Так как я живу в этой квартире с соседями - собственно говоря, не в квартире, а в одной большой, разделенной еще перед войной перегородкой, комнате - то я должен иметь их согласие на обмен.
А на какое их согласие могу я рассчитывать?
Они ведь знают, что когда я к тебе насовсем перееду, то именно им, а не кому-нибудь достанется моя жилплощадь!
3) Так как дом наш подведомственный, то я, оказывается, помимо согласия соседей, должен иметь еще и разрешение на обмен соответствующей администрации, а я у них на производстве никогда не работал и меня там никто не знает! Пока я здесь живу - с этим считаются, а перестану жить - сама понимаешь…
4) Если бы мне даже и предоставили право на обмен, то и тогда мне пришлось бы искать у вас не просто желающего прописаться в Москве, но такого человека, на которого отсюда поступил бы вызов или запрос. А поди поищи там у вас сейчас какого-нибудь крупного специалиста или организатора производства! Ведь это им только дают сейчас беспрепятственно постоянную московскую прописку!
Вот что я выяснил в бюро обмена.
Но меня это не устраивает, и я буду еще выяснять - в других местах. Быть может, наш дом и не совсем барачного типа?
9 января
Письмо № 10
Дорогая ЛЮБА, сегодня у меня большое горе.
Я весь вечер сижу дома и горько плачу.
Такого со мной еще не было.
СЕГОДНЯ, 9 ЯНВАРЯ 1960 ГОДА,
В ДВА ЧАСА ДНЯ
СКОНЧАЛАСЬ МОЯ ТЕТЯ
И ТВОЙ ИСКРЕННИЙ ДРУГ
МАРТА БОРИСОВНА
БОГАТЫРЕВА
Не стало самого близкого и дорогого мне в Москве человека, которого я знал очень давно и который все это время был для меня "второй мамой". Я познакомился с Мартой Борисовной через ее сына Колю, с которым до войны вместе учился на одних счетно-бухгалтерских курсах, мечтая стать Наркомом финансов - я, а он - председателем Госбанка СССР.
Марта Борисовна была простым фельдшером, ее муж-художник умер рано, а Коля погиб в 1944 году.
Я всегда называл ее просто "тетя".
Она была ко мне очень внимательна, а после гибели Коли стала со мной, как с родным сыном. Я заходил к ней, доверял ей все свои секреты, и она мне всегда помогала.
И не мне одному!
Своими советами - житейскими и медицинскими - она выручала очень и очень многих.
Добрую память о ней навсегда сохранят все знавшие ее люди!
По доброте с ней может сравниться только моя ЛЮБА.
Других таких женщин в своей жизни я еще не встречал и теперь уже не встречу никогда!
Когда большая Люся привезла тебя в октябре 1958 года в Москву и мы с тобой решили стать мужем и женой, то я, как ты помнишь, первым делом познакомил тебя с тетей.
И - не ошибся!
Она видела тебя один только час, но с того самого часа и до самого своего последнего вздоха была о тебе очень и очень лестного мнения.
Хорошего человека можно и за один час узнать!
И если она хотела, чтобы мы жили в Москве, то это потому, что так ей просто радостней было бы в последние годы жизни. Считая меня своим "вторым сыном", она и тебя, и маленькую Люсю, и нашу крошку Галю считала своими близкими людьми… Но силы ее с каждым днем убывали, и от той красивой и статной женщины, которую ты видела, с каждым днем оставалось все меньше и меньше.
Сообщи о смерти Марты Борисовны большой Люсе.
Она ее должна хорошо помнить и быть ей за многое благодарна.
10 января
Письмо № 11
Память о Марте Борисовне мне дорога еще и тем, что она была единственной в Москве женщиной, которая очень хорошо знала мою маму.
И не только знала, но и три года каждую неделю заходила к тяжелобольной, помогая ей своим вниманием.
Такие бескорыстные и добрые женщины встречаются теперь крайне редко.
Это счастье мое, что я еще при жизни тети обзавелся семьей!
Будь я сейчас один, со смертью Марты Борисовны я бы вообще остался круглым сиротой.
Все мои телеграммы "ВОЗДЕРЖИСЬ" были вызваны и тем, что я видел, как с каждым днем тетины силы. Я лелеял надежду, что она поправится, снова станет жизнерадостной, и очень боялся, что привезу тебя с детьми в Москву, а здесь уже не будет того хорошего, чуткого и отзывчивого человека, к которому всегда можно было зайти и поговорить о чем-нибудь по душам…
Ее не стало, и теперь для нас самое лучшее - жить там, где рядом есть твоя мама, моя двоюродная сестра, ее муж и очень много твоих старых и новых моих знакомых!
Сейчас я очень сожалею, что мне не удалось показать Марте Борисовне нашу крошку хотя бы на фотографии.
У меня было предчувствие, что может случиться большое горе, поэтому я просил тебя выслать фотоснимок нашей семьи!
Но - свершилось непоправимое, и теперь об этом уже поздно и вспоминать…
Это всегда так бывает.
Когда мы стоим на ногах, то как-то не задумываемся над тем, что может случиться непоправимое и мы можем навсегда потерять очень близкого нам человека.
11 января
Письмо № 12
Дорогая ЛЮБА, свое письмо № 10 я начал с того, что у меня большое горе - умерла моя тетя.
Горе это я тебе описал, но при этом совершенно забыл известить и о своем несчастье.
А оно вот какое.
Еще 7 января, вечером, зашла ко мне одна из сестер Марты Борисовны и попросила вернуть ей деньги - сто рублей - которые я брал взаймы у тети, чтобы отдать их соседу.
Помнишь, он оплатил за меня установку газовой плиты?..
Денег у меня при себе не было, поэтому на другой же день я зашел к Марте Борисовне и сказал, что пусть ее сестры не беспокоятся - завтра же я верну им те 100 рублей. Она согласилась и при мне сделала выговор своим сестрам за то, что те меня так бесцеремонно побеспокоили по такому малозначительному поводу как раз тогда, когда нам так трудно в материальном отношении…
И вот утром 9 января я встал пораньше, поехал в Центральную сберегательную кассу, снял со своей сберкнижки 100 рублей, положил их в карман пальто, зашел в одно место по своим делам, а в 14.30 приехал к тете.
Вошел, вижу - сидят ее сестры и молчат.
Спрашиваю: что случилось?!?
Они мне, указывая на кровать за занавеской, отвечают:
"Марта Борисовна скончалась полчаса назад".
Я прямо-таки оторопел, сел на диван, но все же нашел в себе силы решить, что немного погодя отдам им те 100 рублей.
Сразу же это сделать счел неудобным.
Хорошо помню: деньги лежали в правом кармане моего пальто, а я, так и не сняв пальто, сидел на диване.
Потом сестры послали меня в поликлинику оформить справку о смерти. Деньги, помню, лежали в кармане, придерживал их рукой.
Но на обратном пути их не стало!
Наверное, выронил, доставая из кармана перчатки.
Никогда нельзя держать деньги и перчатки в одном кармане!
Одним словом, повторилась та же история, что по той же причине случилась со мной возле вашей почты… Правда, тогда я с твоей помощью быстро нашел те деньги, а на этот раз - нет.
Поэтому, когда я принес справку о смерти тети и рассказал о случившемся ее сестрам, те заявили, что я притворяюсь, хочу воспользоваться случаем и тому подобное…
Всю ночь с 9 на 10 января я не спал.
Надо же было такому случиться как раз в тот момент, когда умерла моя тетя, а нам так тяжело в материальном отношении!
Знаю, что только две женщины поверили бы в искренность этого случая - покойная моя тетя и любимая моя ЛЮБА!
Дополнение к письму № 12
Дорогая моя ЛЮБА, отвечаю на твои вопросы, связанные с моей будующей у тебя пропиской.
Ты спрашиваешь, есть ли у меня штамп с последнего места работы? Где именно он должен стоять, ты не знаешь…
Поэтому - объясняю.
У меня имеются две трудовые книжки.
В одной записан трудовой стаж до 1947 года, а в другой - с декабря 1947 года по март 1953 года.
Это я работал заместителем председателя одной артели, а потом уволился по собственному желанию для ухода за тяжелобольной матерью.
В паспорте моем черным по белому написано:
"ПЕНСИОНЕР".
Сделано это на полном на то основании при наличии у меня соответствующих документов.
Какому-нибудь проходимцу милиция никогда ничего подобного в паспорт просто так не впишет, ибо пенсионная моя книжка и до сих пор мною бережно хранится.
Есть у меня на всякий случай и справка из домоуправления, и характеристика с последнего места работы.
Если этого мало, напиши, и я после похорон тети сразу же стану устраиваться на работу.
Но тогда придется проработать до марта-апреля.