Каверин Вениамин Александрович
Художник Д. АНИКЕЕВ
ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ
1
Какое все-таки счастье, что жена так слепо верит ему! Сейчас она войдет, не стучась, смешно щурясь (она скрывала близорукость), и спросит значительно: "Ну как?" - хотя ничего не произошло и не могло произойти за ночь.
Снегирев вскочил и стал делать гимнастику, поглядывая не без удовольствия на собственное отражение, мелькавшее в стеклянной двери балкона. Раз-два! Он почти не сомневался, что анонимное письмо написала Шахлина или та рыжая, которая никак не может забыть, что как-то в Керчи, от нечего делать... Он легко приседал, выбрасывая руки.
День был солнечный, за просторными окнами неподвижно стоял морозный воздух, пронизанный светом снега и солнца. Раз-два! Лежа на спине, Валерий Павлович делал "ножницы", ритмично раздвигая ноги. Да, часов в шесть он позвонит Ксении. Он подумал о ее ногах, розово-смуглых, с тонкими лодыжками, еще загорелых с лета. Не слишком ли часто? И вообще, не много ли женщин? Все-таки уже не тридцать. И не сорок.
Он не мог удержаться от смеха, когда, осторожно ступая длинными ногами, в болтающемся халате, жена вошла и спросила:
- Ну как?
2
...Шахлина или та, рыжая, фамилию которой Мария Ивановна никак не могла запомнить. Эти девчонки! Они все влюблены в Валерия Павловича, ревнуют, способны на гадость. Нет, письмо - вздор! И она умно поступила, показав его мужу. Но как быть с Алешей?
Она надела халат и пошла будить Валерия Павловича. Он уже делал гимнастику, бодрый, со спутанными волосами, и когда Мария Ивановна показалась на пороге, засмеялся и сказал:
- Все в порядке.
Чувство озабоченности, которое Мария Ивановна постоянно испытывала по отношению к мужу, к его делам, настроению, здоровью, не то что исчезло, но как бы отошло в сторону, когда она оделась к утреннему кофе. Она считала, что именно к завтраку нужно одеваться тщательно и даже нарядно. В черном платье, которое - она это прекрасно знала - особенно шло к ней, она вошла в столовую, где Валерий Павлович уже сидел за столом, небрежно просматривая газеты. Сказать или нет? Глядя на мужа, свежевыбритого, моложавого, аппетитно жующего, с круглыми блестящими глазами, она думала о том, как неприятно будет ему узнать о проступке Алеши. Но сказать все-таки необходимо. Алеша учится в одном классе с Женей Крупениным, а Женя мог рассказать об этой истории дома.
- Лариса Александровна звонила, что ей лучше. Подумать только, после второго сеанса. - Мария Ивановна лечила знакомых сердоликом, хотя окончила Институт театрального искусства.
Валерий Павлович промолчал, и она обратилась к другой теме. Она привыкла к тому, что муж начинает слушать ее не сразу.
- Матрешу просто не узнать после того, как умер Павел, - сказала она оживленно. - До неузнаваемости поправилась и похорошела. Естественно! Вечно с синяками ходила.
Матреша была лифтерша, а Павел - ее муж, слесарь-водопроводчик.
Мария Ивановна покровительствовала лифтершам, домашним работницам, маникюршам. Она была из рода Козодавлевых и любила повторять, что на самом деле Козодавлевы - это старинная шведская фамилия Коос-фон-Даллен.
Валерий Павлович опять промолчал, и она решилась наконец перейти к делу:
- Прекрасный молодой педагог, которого на последнем родительском собрании называли находкой для школы. Почему мальчики вдруг ополчились на него - загадка! Причем именно Алеша, у которого, кстати, по истории всегда были пятерки.
Валерий Петрович поднял глаза от газеты.
- А что случилось?
- Решительно ничего.
- Все-таки?
- Алеша сказал грубость историку и получил тройку по поведению.
Валерий Павлович отложил газету.
- Он дома?
- Да, но только...
- Позови его.
Мария Ивановна умоляюще сложила руки, но у него опасно потускнели глаза, и она торопливо пошла за сыном.
Алеша вошел, потупясь, и сказал:
- С добрым утром.
Он был похож на мать - длинный, бледный, с широко расставленными глазами.
- Алеша, расскажи отцу... За что ты получил тройку по поведению?
- Я писал контрольную, а Геннадий Лукич подошел и отобрал.
- Почему?
- Не знаю. Очевидно, решил, что я списываю у Женьки.
- И это все?
- Да.
- Неправда, Алеша, - возразила Мария Ивановна. - Ты сказал ему грубость.
- Не сказал, а прошептал. Я не виноват, что он расслышал. Вообще, я не списывал.
- Допустим. Но все-таки... Что ты ему сказал?
Алеша не ответил. Он вынул из кармана какую-то монету и стал вертеть ее в пальцах.
- Говори! - бешено крикнул Валерий Павлович.
Алеша вздохнул.
- Я исправлю тройку.
- Что ты ему сказал, я спрашиваю!
Алеша покраснел болезненно, слабо. Он смотрел в сторону, с трудом удерживая дрожащие губы.
- Если вы непременно хотите знать, я сказал, что он - сволочь.
- Что?
Алеша поднял глаза на отца, вскрикнул и побежал к двери. Мария Ивановна догнала его.
- Алеша, я очень прошу тебя... Должна же быть причина... Еще в прошлом году...
- Потому что он сволочь, сволочь, сволочь! Из-за него честных людей расстреливали. Он гад!
Алеша выронил монету, покатившуюся к ногам Валерия Павловича, кинулся за ней, но отец уже поднял монету.
- Ах, вот в чем дело! Тогда сядем. - Он взял стул. - И поговорим спокойно.
- Валерий, я прошу тебя... Тебе вредно волноваться.
- А я и не волнуюсь. - Валерий Павлович вертел в руках монету. Видишь ли, в чем дело, Алеша... Ты осмелился обвинить своего преподавателя в тяжелом преступлении. На каком основании? У тебя есть доказательства? А если это клевета? Нет, Алеша, преступление в данном случае совершил не он, а ты. И называется оно - ты еще не знаешь этого слова - инсинуацией. Кстати, откуда у тебя эта монета?
- Выменял.
- Старинная?
- Да.
- Ты сегодня же извинишься перед историком, - пряча монету, сказал Валерий Павлович.
- Разумеется, - поспешно подтвердила Мария Ивановна, взглянув на сына, который, упрямо опустив голову, направился к двери. - Тебе пора, Валерий.
Алеша обернулся.
- Отдай монету, - прошептал он.
Валерий Павлович сделал вид, что не слышит.
- Иди, Алеша, - сказала Мария Ивановна.
- Пускай он отдаст монету.
Валерий Павлович засмеялся.
- Ладно, тогда давай меняться, - с неожиданным добродушием сказал он. - Твоя монета - мои марки. Ты ведь собираешь с портретами?
- Да.
- Я тебе, знаешь, какого Людовика Восемнадцатого достану - только держись!
- При Людовике Восемнадцатом марок не было.
- Ах, не было? Тем хуже для него. Ну, иди сюда.
Он обнял сына за плечи.
- Мир!
В кабинете зазвонил телефон, и Валерий Павлович вышел из столовой. Ему хотелось закрыть за собой дверь - это могла быть Ксения, но он сделал над собой усилие и не закрыл.
- Валерий Павлович?
- Да.
- Сотников, из парткома. Зайдите к нам, Валерий Павлович.
- Что случилось?
- Ничего особенного. Тут справлялись о вас.
- Кто?
- Какой-то Кузин, из газеты "Научная жизнь".
- Что ему нужно?
- Зайдете?
- У меня лекция в час.
- Вот перед лекцией и зайдите.
3
Валерию Павловичу не понравилось, что им заинтересовалась газета, потому что у него были враги, и эти враги, до сих пор сидевшие тихо, оживились теперь, зимой 1954 года. Оживился, например, старый маньяк Кошкин. Мелькнула здесь и там в научных журналах фамилия Остроградского. Это было неприятно, хотя Валерий Павлович, разумеется, ничего не имел против его возвращения.
Перед лекцией он зашел в партком. Сотников ждал его. Да, приезжал какой-то Кузин из газеты "Научная жизнь", спрашивал, - ну, черт его знает, обо всем на свете! Почему-то интересовался защитой дипломных работ. Потом заговорил о вас. Что вы делаете? Где напечатаны последние работы?
- Что же вы ответили?
- Правду.
- Именно?
- Я сказал, что вот уже добрых двадцать лет вы читаете лекции. А насчет работ посоветовал зайти в библиотеку за справкой.
- И больше ничего?
- Да. Впрочем, нет. Уходя, он спросил о Черкашине. Известна ли мне причина самоубийства?
- Что же вы ответили?
- Не известна.
- И больше ничего?
Сотников засмеялся.
- Спросил еще - с какого этажа? Я сказал, что с одиннадцатого. Обывательское любопытство.