Тяпкин тряхнул русыми волосами и прибавил уверенным тоном:
- А я, боярин, разумею, что такие голоса казаки оттого проявляют, что видят в городах при воеводах большое малолюдствие.
Боярин повел бровью, расправил ладонь лопатой, провел ею не спеша по бороде, распустил ее конец пышным веером и, опустивши руку на стол, произнес с уверенностью:
- Нет, Василий Михайлович, не то ты говоришь. Что город, то норов. Ты вот сюда хоть и в сколько тысяч рать пришли, так они оттого страшны не станут. Им-то и смерть не страшна: привыкли в Литве своевольничать! Что ни на есть дикий народ. Не токмо мужики, а и бабы, словно за веретена, за сабли хватаются. Народ, что дуб - его не согнешь.
- Эх, боярин, Евсей Иваныч, - возразил с усмешкой Тяпкин, - да ведь и из дуба дуги гнут, лишь бы помаленьку, да с оглядкой, так и добро всем будет. Коли уж учнут очень против воевод бунтовать, можно будет кои города им назад возвратить, а совсем выводить воевод да ратных людей нам невозможно. Надо, чтобы народ понемногу обыкал в одной упряжке ходить. Поселить бы наших людишек сюда, а ихних бы малость к нам перевести, тогда, боярин, и хлеб врозь не ползет, когда тесто хорошо перемешано.
Боярин внимательно слушал Тяпкина, подперши подбородок рукой. А Тяпкин продолжал развивать свою мысль дальше.
- Вот уже милостью Божиею и желанием самого гетмана постановлено, чтобы без воли нашей им с чужими землями не ссылаться, - и добро вышло, и меньше мятежей, и шатостей. А то вспомни, боярин, не восхотел ли еще гетман Богдан, как только Переяславский договор утвердился, помимо нашего ведома со Свейским королем да с Ракоцием оборотный союз учинить? А Выговский Ивашка?.. А вот теперь побурлили, побурлили малость, да и утихли. И добро вышло, и мятежей меньше стало.
- И то дело, что говорить, - заговорил боярин, отнимая, руку от подбородка. - твоими бы устами, Василий Михайлович, и мед пить, да допрежь всего, - опустил он руку на стол, - приказал бы государь побольше ратных людей прислать, а то ведь, знаешь, скоро, говорят, сказка сказывается, да не скоро дело делается, сидим мы здесь в городах, как грибы в лукошках, ни живы, ни мертвы, того и гляди, что без голов сделают, либо в Крым с женами и с детьми зададут. Прислал бы государь рать какую великую, - будто на поганина, что ли, а не то - беда! Мятеж, говорю тебе, кругом начинается: и сами сгинем, и людей государевых погубим.
- Да что же гетман-то Иван Мартынович?
- Сам еле жив сидит, тоже, чаю, бил челом о ратных людях. Зело злобствуют на него всех чинов люди. Недобрый он человек: корыстен да жаден, великие поборы со всех берет, а что уж терпят от него…
- Да нам-то он верен ли? - перебил Огарева Тяпкин, - тебе, боярин, здесь верней видно. Смотри, не от него ли все те смуты пошли.
Огарев покачал головой и, подумавши, отвечал:
- Кто его разберет… Одначе, сколько разумею, нам-то он верен пребывает. А что смуты не от него пошли, так это совсем верно: многие не хотят его гетманом иметь.
- Не хотят его гетманом иметь… - произнес задумчиво Тяпкин. - Одначе, нам он верен и не строптив… гм… такой бы нам и надобен… - Он помолчал и затем прибавил, быстро подымая голову: - А кого же они хотят?
- Да к Дорошенко все тянут; от его-то людей и злой умысел на смуту вырастает, и вся шатость идет: ссылается, слышь, с татарином да общается с ним наши города воевать.
- Гм, гм… - протянул задумчиво Тяпкин, потупляя глаза и покручивая бородку. Он замолчал, видимо обдумывая какой-то вопрос, затем тряхнул русыми волосами и произнес, живо обращаясь к боярину. - А не добро бы нам было, боярин, не дожидаючи того, пока он, Дорошенко, все города и все полки на свою сторону совратит, самого бы его под высокую государеву руку привести?
- Упаси Бог, - даже отшатнулся от стола боярин. - такой нам не надобен: он злодей и недоброхот! Он-то и возмущает всех добрых людей, обнадеживает их, что всех, мол, воевод с ратными людьми из Малой России повыгонят, не хочет ни у кого в послушании быть, с басурманином сносится, думает сам собою прожить, затем к нему весь народ и бежит.
- Гм… - отвечал Тяпкин, поведя бровью, - а коли он такое на уме имеет, да коли все полки, и города, и запороги тянут, так нам лучше с ним в войну не вступать, а обвеселить бы его милостивою грамотою, да поискать бы пути, как бы его на свою сторону перетянуть…
- Думаешь ли ты, что он норов-то свой изменит?
- Ну, уж изменит, аль нет, лишь бы нам только притянуть его, а там уже бабушка надвое ворожила.
Огарев хотел возразить что-то стольнику, но в это время у дверей дома раздался громкий стук.
Собеседники переглянулись.
- К тебе, что ль, боярин? - спросил Тяпкин.
- Кажись, ко мне, - отвечал Огарев, прислушиваясь.
- Откуда бы? Время позднее!
- Да не откуда, как от гетмана, либо от нашего полуполковника. Не было бы какой беды.
Оба всполошились.
Стук повторился снова настойчивее и громче; затем послышался звук открываемых засовов, какой-то разговор и через минуту в комнату вошел слуга и сообщил, что какой-то посланец от гетмана хочет видеть немедленно боярина.
- Веди, веди, - отвечал поспешно Огарев, устремляя встревоженный взгляд на входную дверь; по лицу его видно было, что он был сильно озадачен этим поздним визитом. Но вот дверь отворилась, и в комнату вошел Тамара. Перекрестясь на образа, он поклонился обоим собеседникам и произнес льстивым голосом:
- Боярину и воеводе Евсей Иванычу и тебе, благородный господин, великий боярин и гетман желает в добром здоровье пребывать.
- Благодарим на том боярина и гетмана и желаем ему о Господе радоваться, - отвечал Огарев, вставая и кланяясь на слова Тамары. - А с чем изволит присылаться ко мне гетман и боярин?
- Беда, боярин.
- Что? Бунт? - произнесли разом и Тяпкин, и Огарев.
- Еще сохранил Бог, но похоже на то: вели, боярин, крепить осады во всех городах, быть беде великой.
- Да что же такое? Садись, сделай милость, сказывай скорее, - обратился Огарев к Тамаре, пододвигая ему табурет.
Все уселись.
Тамара рассказал о том, как к Бруховецкому прибыл Мазепа, как он уговаривал его от имени Дорошенко отступить от Москвы, уверяя, что Дорошенко присоединит к нему за это всю Правобережную Украину и отдаст ему за это свою булаву; как советовал ему не отказываться от ханской помощи.
Боярин и стольник слушали Тамару с озабоченными встревоженными лицами.
- Но гетман Иван Мартынович, - закончил Тамара, - памятуя Бога и благо отчизны, не захотел слушать их льстивых слов и прислал меня поведать все то тебе, боярин, чтобы ты немедля схватил посланца и, расспросивши его, отправил в Москву.
Рассказ Тамары произвел, видимо, сильное впечатление и на воеводу, и на стольника. Тяпкин бросил на боярина выразительный взгляд, как бы говоривший: а ты, боярин, еще сомневался в нем. Но и боярин, видимо, изменил теперь свое мнение о Бруховецком.
- Гетману и боярину за верную ему службу будет государева милость неизреченная, - произнес он с волнением, подымаясь с места, - но скажи мне, отчего же гетман сам не велел тотчас же схватить посланца? Пожалуй, уйдет.
Тамара тоже поднялся; за ним встал и стольник.
- Не мог он того сделать, того ради, что кругом теперь смуты идут, - отвечал Тамара, - сам знаешь, каков ныне народ; если бы его гетман тут же схватил, сейчас же кругом крик поднялся, что гетман самовольно старшин хватает да в Москву засылает; а тебе, боярин, это ловчей сделать, ты воевода, у тебя должен записаться всяк заднепрянин. А записывался ли он?
- Мазепа, говоришь? Нет, такого не было, записался вчера какой-то Никита Корчак, купец с правого берега.
- А каков был из себя?
Огарев описал наружность мнимого купца.
- Вот это он самый и есть! - вскрикнул радостно Тамара. - Теперь-то тебе, боярин, и самое впору его поймать, да расспросить, какой такой товар привозил он на правый берег?
- Ужель ты думаешь, что вор до сих пор в Гадяче сидит? - спросил боярин. - А как нам искать его не в городе, коли нам дороги ваши неведомы?
- О том не журись, боярин, - отвечал поспешно Тамар едва скрывая свою радость, - мы сами его отыщем, есть и след у нас, ты только дай нам своих людей, да вашу одежду, чтобы делалось все это будто твоим изволением, а уж я его к тебе живьем приведу, пусть тогда расскажет на Москве, каковы дела с Дорошенко учиняет.
- Сколько людей тебе дать?
- С полсотни будет довольно.
- Ну, так ступай ты, пан есаул, сейчас к гетману, может он еще что прикажет, а стрельцов я сейчас велю созвать. Да передай еще гетману, что служба его забвенна не будет, и о тебе на Москве вспомнят.
Тамара поклонился, поблагодарил воеводу за милость и поспешно вышел из комнаты.
Когда дверь за ним затворилась, боярин и стольник значительно переглянулись.
- Ну что, видишь теперь, каковы таковы дела у нас? - произнес Огарев.
- А таковы, - отвечал ему решительно Тяпкин, - что надо ковать железо, пока горячо.