- Да как же мне было сказать? - улыбнулся Мазепа. - Ведь я не знал, что прекрасная панна - дочь пана полковника и живет в этом диком лесу.
- Не зови меня панной, казаче, - ответила гордо девушка, мы с батьком польского шляхетства себе не просили, - зови меня Марианной!
- Вот какая она у меня "запекла", - подморгнул Мазепа Гострый, - дворян новых не терпит горше жидов.
- Если ты позволила называть тебя так, Марианна, то поверь мне, это будет гораздо приятнее, чем называть тебя ясноосвецоной княгиней, - поклонился девушке Мазепа, - но имени твоего я не забыл, я только проклинал себя тысячу раз за то, что не спросил тебя, чья ты дочь и где проживаешь.
- Зачем же тебе понадобилось это?
- Прости меня на прямом казацком слове: хотел еще раз увидеть тебя, потому что такой отважной и смелой девушки я не видел нигде и никогда.
На щеках Марианны выступил легкий румянец.
- Не соромь меня, казаче, - ответила она, - в тот раз проклятая рушница осрамила меня, но если ты останешься у нас и завтра, я покажу тебе, что умею попадать в цель.
- Что там говорить о рушницах? Рушница всегда и всякому изменить может, - перебил Марианну отец, - сабля да нож - самые верные казацкие друзи! А что уж храбра моя донька - так это ты, казаче, правду сказал, да… на медведя выходит, ей-ей! Одначе, что же это мы стоим, да и гостя на ногах держим? Проси ж садиться, угощай, чем Бог послал, Марианна! Ты не взыщи, пане ротмистре, за нашу справу: нет у нас здесь ни городов, ни садков, живем себе, как пугачи в лесу.
Он сел за стол, посадив по правую руку от себя Мазепу, а Марианна поместилась против них.
Хотя полковник и просил у Мазепы извинения за скромный ужин, но слова его были далеки от истины: весь стол был заставлен огромными мисами со всевозможными кушаньями, первенствующую роль среди которых играли трофеи собственной охоты. Здесь были копченые медвежьи окорока, дикие козы, кабаньи филе, соленые дикие утки и гуси и другие отборные кушанья. Между блюдами подымались высокие серебряные кувшины и фляжки.
- Ну, что будешь пить? Мед или венгржину? - обратился к Мазепе Гострый.
- Хоть и меду, мне все равно.
- Мед, так и мед, мед добрый, старый. Ну, наливай же келехи, Марианна, - обратился он к дочери и затем продолжал с улыбкой, - да, славный, из собственных бортей и неоплаченных. Хо, хо! Я ведь стаций не плачу: не приезжает никто за сборами, а самому везти будто не рука! Ну, - подал он Мазепе налитый уже Марианной кубок, - выпьем же за то, что Господь привел тебя под нашу убогую кровлю! Да наливай же и себе, Марианна, выпьем все разом. Вот так! - и поднявши высоко свой кубок, он произнес громко: - Даруй же тебе, Боже, славы и здоровья, а нам дай, Боже, поквитовать когда-нибудь твою рыцарскую услугу. - С этими словами он чокнулся своим кубком с Мазепой, а затем и с Марианной.
Мазепа наклонил голову в знак благодарности на приветливые слова полковника и отвечал, чокаясь также своим кубком с полковником и с Марианной:
- Напрасно благодаришь меня, пане полковнику, - в этом "вчынку" виновницей была одна слепая доля, которая привела меня на ту пору в лес, но если ты это считаешь заслугой, то доля уже "стократ" вознаградила меня тем, что снова привела к вам.
- Хо-хо! - улыбнулся полковник, расправляя богатырские усы, - вижу, щедрый ты на слова, пане ротмистре, так совсем захвалишь нас с донькой: мы и вправду подумаем, что мы какие-нибудь важные птицы, а не опальные казаки. Одначе расскажи же мне, каким образом сталось все это, как пошел ты на ту пору в лес?
- Я ехал от кошевого запорожского Сирко посланцем к Дорошенко…
- От Сирко к Дорошенко? - перебила его с изумлением і Марианна.
- Да, от Сирко к Дорошенко. Но что же тебя удивляет в этом, Марианна? - переспросил девушку Мазепа.
- Так значит, ты наш, а не польский пан? - слегка запнулась девушка.
- Ваш, Марианна, и сердцем и душой, - отвечал с чувством Мазепа. - Я происхожу из старожитной украинской шляхты, отец мой, и дед, и прадед никогда не отступали от своей отчизны и православной веры, я же вправду служил сперва при польском короле, я думал, что можно еще с помощью ляхов успокоить как-нибудь отчизну, но теперь я изверился в них, я решил оставить навсегда Варшаву и остался навсегда при Дорошенко, хочу послужить, чем могу, заплаканной отчизне.
- И слава Богу, - заключил полковник, - какого там добра от ляхов ожидать, а такая голова, как твоя, сослужит нам немалую службу. Из груди девушки вырвался какой-то облегченный вздох.
- А мне говорили… я думала, - поправилась она, - что ты польский пан, но теперь, когда я знаю, что ты наш, казаче, вдвойне рада видеть тебя здесь.
Мазепа только что хотел спросить Марианну, кто это говорил ей, что он польский пан, но в это время к нему обратился полковник.
- Однако к делу, панове громадо, - заговорил он, "одбатовуючы" себе огромный кусок окорока и отправляя в рот за каждым своим словом гигантские куски. - Ты говоришь, что гетман Дорошенко спрашивает нас, как стоит здесь наша справа? Мазепа наклонил голову.
- Ширится повсюду и среди поспольства, и среди старшины. Работаем мы с донькой, да нежинский полковник Гвинтовка, старый честный казак, да переяславский Думитрашко, да Солонина, да Лизогуб, да Горленко, Самойлович, он хоть и хитрый лис, любит на двух лавах садиться, а голова у него не порожняя…
Затем полковник перешел к перечислению преданных Дорошенко сел, местечек и городов; он исчислил Мазепе точны силы Бруховецкого и количество находящихся по всей Украине ратных людей и определил ему тот путь, по которому лучше всего было бы двигаться Дорошенко.
Марианна принимала деятельное участие в этом разговоре, но Мазепа рассеянно слушал его. Он не мог оторвать ее их восхищенных глаз от сидевшей против него девушки.
В своем домашнем наряде, освещенная ярким пламенем огня, она казалась ему еще прекраснее.
Марианна говорила с воодушевлением; на щеках ее вспыхнул яркий румянец, серые глаза казались теперь черными блестящими драгоценными камнями. Но несмотря на ее воодушевление, Мазепе чувствовалось что-то тайное, грустное в этой прямой линии ее сросшихся черных бровей… Ему казалось, что он читает в ее строгих чертах предсказание какой-то печальной доли…
Увлеченный со своей стороны своим рассказом, полковник не замечал рассеянности Мазепы. Наконец он передал ему все нужные известия и тогда только заметил, что тарелка Мазепы оставалась совершенно пустой.
- Гай, гай! - вскрикнул он. - Куда и "кепськи" мы с тобой хозяева, Марианна: пословица говорит, что "соловья баснями не кормят", а мы с тобою так заговорили нашего гостя, что он, пожалуй, и совсем от голода пропадет.
- Что правда, то правда, - согласилась с улыбкой Марианна. - Ешь же на здоровье, казаче, не жди от меня "прынукы", не умею я так "трахтовать", как вельможные пани или значные городянки - прости за простой обычай: бери сам, что понравится, на доброе здоровье.
С этими словами она начала подвигать к Мазепе одно за другим все стоявшие на столе блюда.
Мазепа следил за всеми ее движениями, и каждое ее движение, такое простое и непринужденное, каждая ее улыбка, каждое ее смелое, прямое слово нравилось ему все больше и больше.
- Одначе пора же и челядь твою во двор впустить, - заметил полковник.
Тут только вспомнил Мазепа о том распоряжении, которое отдал при въезде в замок Лободе, и с улыбкой рассказал полковнику и Марианне как он приказал своим слугам, в случае, если их не впустят до полночи в замок и от него не будет никакого "гасла", стараться брать приступом замок.
Распоряжение его понравилось чрезвычайно и полковнику, и Марианне.
- По-казацки, по-казацки, сыну! - одобрил его с улыбкой полковник. - Что ж, когда хозяева не просят - надо самим идти. Одначе, чтоб они нам не наделали "бешкету", пойди, дочка, распорядись там, а то ведь с такими "завзятцямы" - не впустишь по воле… хо-хо! так впустишь поневоле. Да чтоб там нагодувалы да напоилы… Ну да, впрочем, ты у меня все знаешь.
Марианна встала из-за стола и вышла своей легкой, но твердой походкой из комнаты.
- А ты, казаче, не "гаючы часу", подкрепись, чем Бог послал, - обратился полковник к Мазепе.
Мазепа не заставил повторять себе еще приглашения и принялся за ужин. Теперь, наконец, его голод дал себя знать, полковник, впрочем, не отставал от него, и стоявшие на столе блюда исчезали с поразительной быстротой.
Когда, наконец, ужин был кончен, Марианна вошла в комнату и объявила, что весь поезд Мазепы уже впущен в замок; затем с помощью старого слуги, встретившего Мазепу еще в сенях, она убрала все со стола, оставив только келехи и жбаны, и снова заняла свое место.
- Ну, теперь, казаче, - произнес полковник, отбрасываясь на спинку высокого деревянного стула и закуривая люльку, - расскажи ж и нам все, что у вас в Чигирине деется, и зачем ты собственно пожаловал на левый берег, - только ко мне, или имеешь еще какое-нибудь дело впереди?
Мазепа начал рассказывать им о всех политических новостях, происшедших за это время в Чигирине. Марианна слушала его с большим вниманием, перебивая иногда его речь или гневным восклицанием, или метким словом, или неожиданным вопросом, - все это свидетельствовало Мазепе, что девушка не на словах только, а и в самом деле была душою восстания.
Познакомивши своих слушателей со всеми чигиринскими делами, Мазепа перешел к изложению своего плана.
- Видишь ли, пане полковнику, - начал он, - еду я главным образом к Бруховецкому.
- К Бруховецкому? - перебила его Марианна. - Да разве, нему можно ехать?! Ведь, если он узнает, что ты прислан нему от Дорошенко, он не выпустит тебя назад.