Видно было, что мысль его работала усиленно; лицо его то хмурилось, то снова прояснялось; вдруг глаза его вспыхивали, - казалось, перед ним мелькало что-то яркое и неуловимое, казалось, вот он сейчас вскрикнет: нашел, нашел! Но через минуту огонь в глазах его снова потухал и лицо принимало напряженное сосредоточенное выражение.
Говор и смех казаков и запорожцев как-то утихли. Каждый из путников был занят своими думами.
XXIV
Мазепа повернулся в седле и обратился с неожиданным вопросом к Куле:
- А что, пане-брате, ты ведь, думаю, бывал не раз на левом берегу, видал, как там казаки и поспольство к Бруховецкому, - со щирым сердцем… или нет?
По лицу Кули пробежала легкая усмешка, левая бровь его; слегка приподнялась, но он отвечал совершенно серьезно:
- С щирым, с щирым, пане-брате, так вот, примером, как собака к палке: лаять-то лает, а укусить еще не решается," потому что за палкой еще и хозяин с крепкой рукой стоит.
- Да как же не решается! - возразил горячо Палий. - Уже не раз бунтовали против него казаки в разных местах, а наипаче в Переяславле. Столько раз прибегали оттуда посланцы к гетману Дорошенко: бери, мол, нас, гетмане-батьку, голыми руками, не хотим этого "перевертня" над собой гетманом иметьі Да это, ведь, было еще до этого договора, а посмотрим, что теперь будет! Вот как повезем мы во все стороны Дорошенковы универсалы, тут и зашумит народ!
- Вот оно как! - протянул Мазепа, и на лице его заиграла довольная улыбка. - Так, значит, ему не вольно теперь живется?
- Хе, - усмехнулся Куля, - отчего же не вольно? Вольно, как за каменной стеной: вот он и сидит у себя в замке, по, гетманским покоям гуляет, в окошко посматривает.
- Да, - прибавил Хмара, - гетман самый настоящий: заперся у себя в замке, как в лукошке, да только ему и дела, что ведьм жжет.
- Ну, что же! А все ж не гуляет, - возразил Куля.
- Иуда-предатель! - вскрикнул запальчиво Палий. - Продал за тридцать сребреников весь край! Вконец ограбил и обнищил весь народ! Вольных казаков обращает в поспольство! Заставляет "в послушенстве ходить"! Захватил себе все лучшие земли, млыны и хутора!
- Ну, а старшина к нему как? - продолжал расспрашивать Мазепа. - Ведь он же и для нее выторговал вволю и млынов, и сел, и хуторов.
- Гм! - откашлялся Куля, и левая бровь его снова приподнялась над глазом. - Такая уж правда на свете. И старшина на него нарекает. А что он им делает? Об одном только "дбае", как бы побольше воды на свои потоки забрать! Мазепа усмехнулся.
- Ну и мелет?
- Мелет. Много уж чего перемолол; - перемолол и наши доходы, и наши города, и все поспольство. Да что же, на добрый жернов что ни брось, все смелет, говорит пословица.
- Что ж, так умен?
- Разумен, как лисица; только хвост еще не отрос, не умеет следов заметать. Да вот "трапылась ще йому прыгода": хотел научиться "межы дощем" ходить, да забыл, что слишком "од-пасся" на наших добрах, - вот и промок, а теперь сидит у себя в замке, да сушится, боится, чтобы запорожцы его не просушили!
- Уж мы доберемся до него! - моргнул значительно бровями Хмара.
- На самом высоком дереве просушим гадину! - вскрикнул гневно Палий.
- А как к нему запорожцы прежде были? Ведь не сразу же он все эти порядки завел! - обратился Мазепа к Шраму.
- Теперь ты сам уже видел, какой ласки все ему "зычуть", а и прежде, хотя и по-братски с ним жили, но не смаковали. Знает он, над кем можно "коверзовать", а кому и поклониться нужно. Запорожцам он никаких "крывд" и "утыскив" не делал, потому что знал, что с ними жарты плохи. Вот он и теперь подсылает своих "шпыгив", чтобы узнать, что о нем думают да говорят.
- Знает, мол, кошка, чье сало съела? - усмехнулся Куля. А Мазепа заметил весело:
- Так не будем же журиться, панове, может и на нашей улице будет праздник.
- А то ж! - ответил Куля, молодцевато заламывая шапку и подмигивая левой бровью. - Уже так или не так, а у левобережных дивчат на "вулыци" побываем!
Разговор со своими дорожными товарищами привел Мазепу в особенно приятное расположение духа; лицо его оживилось, глаза заиграли. Завязалась беседа; словоохотливый Куля сыпал остротами и прибаутками. Шрам не отставал от него, только Палий не принимал участия в разговоре: нахмуривши свои черные брови, он все время сосредоточенно молчал; в глубине души его занимал один вопрос: почему он, несмотря на все видимое благородство мыслей Мазепы, не чувствует к нему никакой симпатии? Но все в нем не нравилось ему: и его тонкая улыбка, и изящные движения, и отделанная, обдуманная речь.
- Вот Сирко, Богун, Дорошенко - настоящие лыцари, богатыри запорожские! А этот… пан… - шептал про себя невольно Палий. - Королевский подручный…
Казаки между тем подняли лошадей вскачь, и когда солнце перевалило за полдень, им начали уже попадаться изредка небольшие хутора? ютившиеся по большей части в зеленых балках. Это были выселки самых смелых поселян, решавшихся селиться на границах диких полей, где каждый день они могли ждать татарского набега.
- Ну, слава Богу! Вот уж и в землю Украинскую въехали! произнес Куля, снимая шапку и осеняя себя крестом.
Примеру его последовали и остальные путники.
К вечеру перед казаками показалось довольно большое село. - Ну, здесь и переночевать можно будет, и галушечек горяченьких отведать, - обратился Куля к Мазепе, указывая ему на раскинувшееся в балке село, - было когда-то больше село, да "пошарпалы" немного татаре.
Казаки пришпорили лошадей и через несколько минут въехали в деревню.
Улицы в деревне были почти пусты, если не считать нескольких ребятишек, игравших возле трех - четырех хат, да тощих собак, бродивших возле дворов. Всюду виднелись следы ужасного разрушения и пожара.
То там, то сям вдоль широкой улицы торчали обгорел черные дымари, окруженные кучами пепла; обгорелые деревья протягивали к ним, словно с какой-то мольбой, свои черневшие, корявые ветви. Другие хаты, уцелевшие каким-чудом от пожара, стояли заброшенные, запустевшие, с выломанными дверями, выбитыми окнами и проломанными крышами. Видно было, что хозяева этих скромных жилищ уже нуждались больше в их защите… Тощие козы и овечки брод ли по заросшим травою дворам, забираясь и в пустые, разваленные хаты.
Мазепа грустно смотрел на следы этого разрушения. Только подле некоторых хат, видимо наново обстроенных копошились маленькие дети и тощие собаки. Мужчин и женщин не было видно на улицах.
На стук конских копыт одна молоденькая бабенка выскочила на улицу и, увидевши вооруженных всадников, схватила поспешно на руки небольшого ребенка, игравшего перед воротами, и с громким криком бросилась в хату.
На ее крик выскочили другие. Перепуганные, бледные лица женщин свидетельствовали о том, что появление вооруженных всадников приносило им уже не раз страшные бедствия.
- Да чего вы, бабы? Гей, бабы, чего "лякаєтесь"? Мы ведь свои, посланцы гетмана Дорошенко, возвращаемся из Сечи! - закричал громко Куля, помахивая шапкой над своей головой.
Голос его и вид казаков отчасти успокоил встревоженных женщин.
- А где же ваши "чоловикы"? Ушли куда-нибудь на военный промысел, или вы сами оселили себе здесь бабскую слободу? - продолжал Куля.
- Да там на майдане все, - ответила одна из баб, - панотец читает универсал от гетмана.
- От какого?
- От нашего ж, Дорошенко.
- Ну, спасибо! - поклонился молодице приветливо Куля.
Казаки тронули лошадей и поскакали по широкой улице на майдан, с которого и доносился шум человеческих голосов.
Сделавши поворот, они выехали прямо на широкую площадь, посреди которой стояла убогая деревянная церковка с покосившейся колокольней. И церковь, и колокольня совершенно посерели от времени, кое-где на их стенах виднелся и зеленовато-желтый мох.
Приделанные к ним новые окна и двери, а также и валявшаяся на земле ограда свидетельствовали о том, что даже и церковь не избегла разрушения.
Теперь возле церкви теснилась порядочная толпа народа, все больше стариков и молодых парубков, среди которых пестрели и женские платки.
На входных дверях церкви был прибит большой лист бумаги, исписанный крупными славянскими буквами. Какой-то седенький человечек в холщевом кафтане и поношенных чоботищах, с маленькой косичкой на затылке, читал с видимым трудом, почти по складам, прибитую бумагу. Постоянные взрывы возгласов толпы, то одобрительных, то гневных, прерывали его чтение.
- Слышишь, слышишь, отложился уже от ляхов! - выкрикивали то здесь, то там, - оторвет нас от Польши! За Дорошенко, за Дорошенко! Он ли нам не батько! Не будет больше ни "осепа", ни "дуты", ни "варового", ни "солодового", ни "мостового", ни "подымного" платить! Вольные мы люди: гетман Богдан выбил нас из лядской неволи, а они опять хотели туда запровадить нас!
- К Дорошенко, все к нему пойдем! - кричали с другой стороны. - Пускай ведет нас на ляхов и на Бруховецкого, - все пойдем за ним!