- Да, лекарства хорошие, но теперь потребуются более сильнодействующие. Чтобы поддержать деятельность сердца, я сделаю укол, но ни за что не отвечаю. Следовало бы ее госпитализировать, да свободных мест мот совершенно.
Через несколько минут после укола Камилла открыла глаза, но все еще оставалась слишком слабой, чтобы оглядеться вокруг. Франсуа присел на край кровати и взял в руки хрупкие пальцы больной.
- Камилла, теперь все будет хорошо. Вам следует отдохнуть.
- Дети, Боже мой, дети!.. - простонала она.
Доктор Рулан отвел Леа в сторону.
- Вы родственницы?
- Да, - солгала она.
- Я очень обеспокоен. Сердце может отказать в любую минуту. Надо предупредить ее мужа, родителей… Впрочем, что за глупости я говорю! Муж, конечно, на фронте, а родители неизвестно где.
- Я везу ее к свекру в Жиронду.
- О поездке не может быть и речи. Если она справится с нынешним кризисом, ей надо будет до родов оставаться в постели.
- Вы хотите сказать, что мы должны здесь остановиться?
Врач не ответил. Из сумки он извлек все нужное для нового укола. Глаза Камиллы вскоре снова закрылись. Ее пульс, все еще слишком частый, стал более ровным. Врач уложил свои вещи в сумку. Лицо его снова стало серым от утомления.
- Нужно, чтобы при ней кто-нибудь находился постоянно. Как только она проснется, дайте ей три капли этого лекарства в стакане воды. В случае кризиса можете дать ей и десять капель. В течение дня я зайду снова.
- Не волнуйтесь, доктор, - сказала мадам Трийо. - Я займусь ею. В больных я разбираюсь.
- До свидания, мадам Трийо. Вы хорошая женщина. Отправляйтесь отдохнуть.
- Вы плохо выглядите, - добавил он, повернувшись к Леа.
Франсуа Тавернье проводил доктора до Старого моста. Вернувшись, он застал Леа заснувшей на заднем сиденье автомобиля. Он долго ею любовался, с волнением убеждаясь, что и во сне она сохранила облик строптивой девчонки.
Осторожно устроился он на переднем сиденье, высунув длинные ноги в окно автомобиля.
Леа разбудили голоса и стук вальков в руках женщих, полощущих белье в речке. Их стояло с десяток на коленях в ящиках с соломой. Усевшись неподалеку на перевернутую лодку, Франсуа смотрел на течение Гартампы, играющей меж камней. Чуть дальше в потоке колыхались длинные цветущие водоросли. Хлопая в ладоши, вышла на порог своего долга мадам Трийо.
- Завтрак на столе!
В залитой солнцем кухне на столе стояли большие чашки из толстого белого фаянса с красной каймой, полные дымящегося кофе, аромат которого, смешиваясь с запахом поджаренного хлеба, щекотал Леа ноздри.
- Присаживайтесь поесть. Не то остынет. Как и вчера, масла нет, но есть джем из айвы. Пальчики оближешь.
- Как спала наша подруга? - справился Франсуа.
- Очень хорошо. Она только сейчас проснулась, и я дала ей капли. Улыбнулась мне и сразу же снова уснула.
- Не знаю, как вас и благодарить, мадам, за все, что вы для нас сделали.
- Что вы! Это пустяки. Вот если останетесь на несколько дней, я попрошу вас принять участие в расходах. Увы, я не богата.
- Мадам, это само собой, разумеется, - сказала, пережевывая ломоть хлеба с джемом, Леа.
- Вы слушали последние известия? - спросил Франсуа Тавернье, показывая на пузатый радиоприемник, царивший на комоде среди семейных фотографий, букета роз в синей вазе и крупных обточенных снарядов времен первой мировой.
- Нет, побоялась его включать, чтобы не переполошить весь дом. Его звук плохо регулируется.
- Погляжу, не удастся ли мне его починить.
- Вы разбираетесь в радиоприемниках?
- Немного.
- Где бы я могла привести себя в порядок? - спросила Леа.
- Наверху, рядом с моей комнатой. Там не очень удобно, простая ванная. Я повесила чистые полотенца. Вот, возьмите эту грелку с кипятком. Там нет водопровода. Ваш муж уже отнес ваши вещи.
- Он не мой муж! - воскликнула Леа с силой, вызвавшей удивление мадам Трийо.
- Простите, мне так показалось.
Доктор Рулан зашел снова в одиннадцать часов. Его приятно удивило состояние здоровья пациентки. Умытая и причесанная Камилла, лежа на подушках, уже не выглядела такой измученной, как вчера. Только глаза в темных кругах да усталый взгляд свидетельствовали о ее страданиях.
- Я вами очень доволен, - сказал врач, прослушав ее. - Все менее серьезно, чем я опасался. Однако вам совсем нельзя двигаться. Я пришлю к вам сестру-сиделку, она будет вам делать уколы, которые я пропишу. Подлечитесь и скоро поправитесь.
- Когда мы сможем снова двинуться в путь?
- Пока об этом нечего и думать.
- Но, доктор…
- Никаких "но". Или покой, или гибель вашего ребенка, а, может, и ваша. Чудо уже то, что вы его не потеряли. Потерпите, ждать вам осталось не больше двух месяцев.
Доктор Рулан вновь спустился на кухню, чтобы выписать рецепты. В большой комнате шумели многочисленные парижские родственники, помогавшие хозяйке готовить обед, и рассказывающие в который раз о перипетиях поездки или смотревшие, как Франсуа Тавернье возится с приемником.
- Думаю, теперь он заработает.
После потрескивания стал слышен голос:
- К вам обращается маршал Петен.
В комнате все смолкли. Была половина первого дня 17 июня 1940 года.
"Французы, по призыву господина Президента Республики я с сегодняшнего дня осуществляю руководство правительством Франции. Уверенный в любви нашей замечательной армии, которая с героизмом, достойным ее давних воинских традиций, борется против превосходящего численностью и вооружением противника, уверенный в том, что своим мужественным сопротивлением она исполнила свой долг перед нашими союзниками, уверенный в поддержке ветеранов, которыми я с гордостью командовал, я приношу себя Франции в дар, чтобы смягчить ее горе.
В эту мучительную годину я думаю о несчастных беженцах, которые в крайней нужде бредут по нашим дорогам. Я выражаю им свое сострадание и свое сочувствие. С тяжелым сердцем говорю я вам сегодня, что следует прекратить бои. Этой ночью я обратился к противнику, чтобы спросить у него, готов ли он вместе со мной как солдат с солдатом с честью после борьбы изыскивать средства для того, чтобы положить конец военным действиям. Пусть все французы сомкнутся вокруг Правительства, которое я возглавляю во время этих тяжких испытаний, и заставят смолкнуть свою тревогу, прислушиваясь лишь к вере в судьбы своего Отечества".
Когда стих этот дрожащий и хриплый голос, все сидели с опущенными головами. У многих по лицу бежали слезы, у большинства - слезы стыда, хотя мало-помалу их охватывало и трусливое облегчение.
Побледнев, Франсуа выключил радиоприемник и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
Из всей речи Леа ухватила только одну мысль: "…надо прекратить бои". Война вскоре закончится, и Лоран вернется. Вихрем взлетела она по лестнице, чтобы объявить Камилле эту новость. Та разрыдалась.
- Почему ты плачешь? Ведь война закончена, маршал заявил об этом, и Лоран теперь вернется.
- Да, наверное, но мы проиграли войну.
- Она была проиграна уже давно.
- Несомненно, но я так молилась…
- … и поверила, что Бог тебя услышит? Молитвы, молитвы… войны выигрываются не молитвами, а самолетами, танками, военачальниками. Ты видела в небе наши самолеты? А наши танки? Ты встречала их на дорогах? А наши военачальники? Ты видела их во главе армии? Все те, кого мы видели, спасались бегством. Ты уже забыла зеленого от испуга полковника в его заваленном вещами лимузине, повторявшего: "Дорогу, дорогу! Я должен проехать на свой пост". Свой пост, так-то! Скорее в Испанию. А наши солдаты? Ты же видела наших замечательных солдат в их разношерстном обмундировании, с устаревшим вооружением, грязных, со сбитыми в кровь ногами, с одной-единственной мыслью в голове - бежать?..
- Ты преувеличиваешь; я уверена, что большинство хорошо воевало. Ты припоминаешь тех, кто защищал мост в Орлеане? Повсюду во Франции, повсюду люди сражались и сражались мужественно. И многие погибли.
- Зря.
- Не зря, а во имя чести.
- Чести? Не смеши меня. Честь - понятие аристократическое. Не каждому по карману обладать честью. Рабочему, крестьянину, лавочнику, барахтающимся в грязи, под бомбами, под обстрелом, наплевать на честь. Единственное, чего они хотят, - это не подохнуть, как собаки. И чтобы любой ценой, неважно - как, это прекратить. Они не хотели этой войны, они ее не понимают.
- Они не хотели войны, верно. Но неправда, что они хотят ее прекратить любой ценой.
- Бедная моя Камилла, думаю, ты строишь иллюзии насчет человеческой природы. Увидишь сама, все они одобрят окончание военных действий.
- Не могу в это поверить. Оставь меня. Я устала.
Леа пожала плечами и спустилась вниз.
- …с ним мы будем спасены…
- …ты отдаешь себе отчет, он приносит себя в дар Франции…
- …настоящий патриот…
- …с маршалом в правительстве можно ничего не опасаться…
- …можно будет вернуться домой…
- …давно пора, дела не могут ждать…
- …боюсь, немцы обойдутся с нами очень сурово…
После этих слов доктора Рулана установилось удивленное молчание.
- Почему вы так думаете, доктор?
- Потому что они - победители и, конечно, не забыли жесткие условия мирного договора 1918 года.
- Это было нормально, они проиграли войну.
- Как мы на этот раз.
К мадам Трийо Франсуа Тавернье вернулся поздно вечером, крепко выпив. Она ждала его за вязанием на кухне.