Прием, оказанный Лизой и Альбертиной, вернул на их лица улыбки. В столовой, казавшейся очень просторной благодаря обоям, на которых панорамно изображалась сцена отплытия кораблей к далеким островам, был красиво накрыт стол. Ребенком Леа, приезжая к тетушкам, каждый раз превращала эту комнату в свой мир. Едва увидев незакрытую дверь, она проскальзывала под стол, накрытый длинной скатертью. Из этого укрытия она видела корабли, огромные полыхающие цветы и темно-синее море. Сколько путешествий совершила она в детстве на волшебной каравелле, образуемой столом под тяжелой темно-зеленой скатертью с длинными кистями! Стены повествовали о наполненной приключениями яркой жизни, которая напоминала ей легенды, рассказываемые Изабеллой каждый раз, когда девочкам хотелось послушать о ее далекой родине, которой они никогда не видели.
- Тетя Альбертина, какое счастье! Здесь все осталось по-прежнему.
- Миленькая, а почему ты хочешь, чтобы что-то изменялось? Разве недостаточно, что меняемся мы сами?
- Но, тетушка Альбертина, вы совсем не изменились. Я всегда вас такой и знала.
- Ты хочешь сказать, что всегда помнила меня старухой?
- Ах, нет, тетя Альбертина. Ни вы, ни тетя Лиза никогда не состаритесь.
Альбертина, расцеловав Леа, усадила ее за стол. Пьер Дельмас сел напротив.
- Вы наверняка проголодались. Пьер, Эстелла, приготовила для вас телятину со сморчками именно так, как вы любите, - сказала Альбертина.
- Она вспомнила, что вы любите вкусно поесть, - жеманно добавила Лиза.
- Чувствую, что я у вас поправлюсь на несколько килограммов, а ваша племянница будет меня ругать.
- Хи-хи-хи, - захихикали старые девы. - Он все такой же шутник.
Леа наслаждалась едой. Видя ее аппетит, Пьер не мог не подумать о несчастном, так быстро забытом Клоде.
В своей спальне, когда-то бывшей комнатой ее матери, Леа обнаружила великолепный букет чайных роз и визитку. Очарованная красотой цветов, она взяла карточку и прочла: "Новой парижанке с нежностью. Камилла и Лоран". Удовольствие оказалось испорчено: что ей было за дело до нежности Камиллы? Ну а свою нежность Лоран мог бы оставить при себе, раз уж присоединял ее к пожеланиям жены. Порвав карточку, в скверном настроении она легла спать.
На следующее утро ее разбудили чудный запах какао и сверкающее солнце, от которого она спряталась под одеяло.
- Опустите занавески…
- Вставай, лентяйка. Разве можно валяться в постели в такую погоду? Ты знаешь, который час?
Леа осмелилась высунуть из-под одеяла кончик носа.
- Ну?
- Скоро одиннадцать. Твой отец уже давно ушел, а Камилла д’Аржила звонила два раза, - сказала Альбертина, ставя поднос с завтраком рядом с кроватью.
- А ну ее! - усаживаясь, произнесла Леа.
Альбертина тем временем протянула ей поднос.
- Почему ты так говоришь? Со стороны Камиллы было очень любезно справиться о тебе.
Леа предпочла ничего не ответить и устроилась удобнее.
- Тетушка, как ты добра! Здесь все, что я люблю! - сказала она, вонзая зубы в золотистую горячую булочку.
- Ешь, ешь, моя дорогая. Объявлено о целом ряде ограничений. Сегодня день пирожных, но без мяса, завтра будут закрыты кондитерские, а мясные лавки открыты. Надо привыкать.
- Ну как? Проснулась? - спросила Лиза, просовывая нос в приоткрытую дверь. - Как выспалась?
- Здравствуй, тетушка. Спала, как убитая. В этой комнате все так напоминает о маме, что, мне кажется, она вообще ее не покидала.
Расцеловав ее, сестры вышли.
Леа проглотила еще три булочки и выпила две чашки какао. Наевшись, отодвинула поднос и вытянулась, скрестив руки под головой.
Проникавший в комнату через одно из приоткрытых окон сквозняк мягко колыхал тюлевые занавески. Весеннее солнце наполняло жизнью холст Жуй, возвращало яркость выгоревшей синеве обоев.
Леа было нетрудно представить себе мать в этой комнате, такую мягкую и спокойную. О чем мечтала юная Изабелла весенними утрами? Думала ли она о любви, о браке? Стремилась ли она получить от жизни все, обнимать любимого человека, ждала ли она ласки, поцелуев? Нет, невозможно. Она выглядела такой далекой от всего этого.
В глубине квартиры зазвонил телефон. Через несколько секунд в комнату легко постучали.
- Войдите.
Распахнулась дверь - и вошла крупная женщина лет пятидесяти в бледно-серой блузке и безупречно белом закрытом переднике.
- Эстелла, как я рада вас видеть! Как вы?
- Хорошо, мадемуазель Леа.
- Эстелла, что за церемонии! Поцелуйте же меня!
Кухарка и одновременно горничная сестер Монплейне не заставила себя упрашивать. В обе щеки расцеловала она девушку, которую носила на руках, когда та была еще ребенком.
- Бедненькая моя! Какое горе!.. Ваш жених…
- Молчите, не хочу, чтобы мне о нем говорили.
- Ну, конечно… Извините меня, моя малышка. Я такая неловкая…
- Нет, нет!
- Ох, совсем забыла… мадемуазель. Мадам д'Аржила просит вас к телефону. Она звонит уже в третий раз.
- Знаю, - раздосадованно процедила Леа. - Телефон, как и раньше, в малой гостиной? - продолжала она, надевая подаренное ей матерью к Рождеству домашнее платье из бархата цвета граната.
- Да, мадемуазель.
Босиком Леа пробежала по длинному коридору и вошла в малую гостиную, излюбленную комнату сестер де Монплейнс.
- Смотри-ка, - заметила Леа. - Они поменяли обои. И правильно сделали. Эти веселее.
Она подошла к консоли, на которой лежала снятая трубка.
- Алло, Камилла?
- Леа, ты?
- Да, извини, что заставила тебя ждать.
- Неважно, дорогая. Я так счастлива, что ты в Париже. Прекрасная погода. Ты не хочешь прогуляться после обеда?
- Если тебе удобно.
- Я заеду за тобой в два часа. Тебя устроит?
- Очень хорошо.
- До скорой встречи. Если бы ты знала, как я рада, что снова тебя увижу.
Ничего не ответив, Леа повесила трубку.
Сидя на скамейке в саду Тюильри, две молодые женщины в трауре наслаждались возвращением солнечной погоды после зимы, на долгие недели укрывшей Францию толстым слоем снега. Весна наконец-то наступила, и все говорило об этом: мягкость воздуха, чуть более яркий свет, окрасивший розовым цветом здания на улице Риволи и фасад Лувра, садовники, рассаживавшие на клумбах первые тюльпаны, взгляды прохожих на ножки двух сидевших женщин, некая томность движений, более громкие, чем обычно, возгласы гоняющихся друг за другом по саду детей и прежде всего тот особый неуловимый аромат, что весной появляется в воздухе Парижа и тревожит даже самые здравые умы.
Как и Леа, Камилла отдалась чувству блаженства, стиравшему с души и порожденное смертью брата горе, и боязнь, что война, вдруг разгоревшись, унесет и ее мужа. Оказавшийся около ноги мяч оторвал ее от этих раздумий.
- Простите, мадам.
Камилла улыбнулась стоявшему перед ней светловолосому мальчугану и, подобрав мячик, протянула ему.
- Спасибо, мадам.
С нахлынувшей на нее нежностью Камилла вздохнула:
- Как он очарователен! Посмотри, Леа, у него волосы такого же цвета, что и у Лорана.
- Не нахожу, - сухо ответила та.
- Как бы мне хотелось иметь такого же ребенка!
- Что за вздорная мысль заводить детей сейчас. Надо совсем голову потерять!
Резкие нотки в ее голосе заставили Камиллу подумать, что она больно задела приятельницу, вспомнив о счастье быть матерью в то время, как Леа только что потеряла жениха…
- Прости меня, я такая эгоистка. Можно подумать, что я совершенно забыла о бедняге Клоде, тогда как… тогда как мне его страшно недостает, - произнесла она, разражаясь рыданиями и опустив голову на ладони.
Две женщины замедлили шаг и сочувственно посмотрели на сотрясавшуюся от рыданий тоненькую фигурку. Их взгляды окончательно вывели Леа из себя.
- Прекрати устраивать сцену.
Камилла взяла протянутый подругой платок.
- Извини. Я лишена и твоего мужества, и твоего достоинства.
Леа с трудом сдержала себя, чтобы не сказать, что дело не в мужестве и не в достоинстве. К чему превращать в своего врага жену того, кого она любит и кого встретит уже сегодня вечером, ибо Камилла пригласила ее с ними поужинать.
- Вставай, пойдем. Не хочешь выпить чаю? Может, знаешь местечко неподалеку?
- Прекрасная мысль. Что если мы зайдем в "Ритц"? Это совсем рядом.
- Согласна на "Ритц".
Выйдя из Тюильри, они направились в сторону Вандомской площади.
- Не могли бы вы быть внимательнее? - воскликнула Леа.
Выбегавший из прославленной гостиницы мужчина сбил бы ее с ног, если бы в последнее мгновение ее не удержали две сильные руки.
- Извините меня, мадам. Но… разве это не обворожительная Леа Дельмас? Моя дорогая, несмотря на переодевание, я никогда вас ни с кем не спутаю. У меня сохранились о вас неизгладимые воспоминания.
- Может, вы меня освободите? Вы мне делаете больно.
- Простите эту невольную грубость, - улыбаясь, сказал он.
Сняв шляпу, Франсуа Тавернье склонился перед Камиллой.
- Здравствуйте, мадам д’Аржила. Вы меня припоминаете?
- Здравствуйте, месье Тавернье. Я не забыла никого из тех, кто присутствовал на моей помолвке.
- Слышал, что ваш муж сейчас в Париже. Не хочу быть нескромным, но по кому вы носите траур?
- По моему брату, месье.
- Искренне соболезную, мадам д'Аржила.
- А меня уже больше ни о чем не спрашивают? - в ярости, что о ней забыли, сказала Леа.