35
Мы забрали нашего младшего брата из роддома. Мать всю ночь пролежала и проохала.
Она считала, что ее обманули с лекарствами. Что ей должны были дать больше обезболивающих. А крепкое пиво не сильно помогло.
Когда она окрепла настолько, чтобы встать, то сама отправилась за лекарствами.
Я так и не узнал своего братика. Он был мягкой и влажной вещью, которая плакала. Лежал в коляске на кухне у плиты. Иногда в прихожей.
Мы быстро научились подогревать молоко в бутылочке и засовывать ему в рот.
На какое-то время наступала тишина. Я помню, как однажды мы с Ником возились с подгузником.
Матери долго не было. Много часов или дней, точно не помню. Я пытался дать ему бутылочку и покачать. Но это не помогло. Приподняв одеяльце, я сразу понял, в чем дело, аж глаза защипало. А он все плакал. Я отнес его на кухню, положил на стол, подставил себе табуретку. Отстегнул подгузник и попытался вытащить из-под попки, не уронив ребенка на пол. Он пинался, и какашки попали мне на свитер и на руки.
Ник засмеялся, назвал его засранцем и закурил оставленную матерью сигарету.
Я положил его в раковину. Сначала пошла холодная вода, и он заплакал еще сильнее. Потом слишком горячая.
Вытер его кухонным полотенцем. Не смог найти чистых подгузников и завернул в полотенце. Укладывая его обратно, я обнаружил, что коляска тоже запачкана. Ник предложил положить на дно старых газет.
Так делают с канарейками, и, наверное, с младшим братом тоже можно. Мы дали ему бутылочку, но он продолжал плакать. Мы пошли в гостиную, сели перед телевизором. Врубили звук на полную мощность.
36
Звонит будильник, я встаю. Ставлюсь, съедаю хлебец, иду в ванную. Начинаю уборку. Не хочу, чтобы Мартин, приехав домой, оказался в облаке героиновой пыли. Три раза хожу в магазин за моющими средствами, тряпками, резиновыми перчатками. В третий раз продавец понимающе смеется. Это напоминает приступ мании чистоты, случающийся с жителями нашего района, когда они наконец-то получают долгожданное разрешение на свидание с ребенком.
- Генеральная уборка? - спрашивает он.
Я киваю.
Сбрызгиваю все горизонтальные поверхности голубой жидкостью и насухо вытираю тряпкой, представляя себе покрывающий все невидимый слой пыли.
Пылесошу два раза, попутно меняя фильтр.
Открываю все окна. И снова все протираю. Пол на кухне и туалет мою и средством с нашатырем, и средством с хлором. Не смог выбрать.
Снова пылесошу.
Я долго думал, что делать с героином. Куда убрать. Не очень-то мне нравится, что он стоит под кроватью. Слишком привлекательное место. Так и вижу, как Мартин там прячется и находит сумку, вытаскивает. И вот молния открыта, пакеты обнаружены. Любопытный ребенок.
Решаю спрятать в холодильнике. На верхней полке, подальше. Туда он не доберется, не сможет.
После уборки руки у меня красные, опухшие, я весь потный, снова иду в ванную. Одевшись, смотрю на часы. До его приезда осталось полтора часа.
Иду в магазин, покупаю мобильный телефон и четыре карточки предварительной оплаты. Покупаю Мартину игрушечную крепость с пятьюстами солдатами, готовыми к напольным битвам. Кладу коробку ему на кровать.
Стою, жду вместе с другими родителями. Автобус опаздывает на десять минут. Это мне чей-то отец сказал. В две минуты он позвонил кому-то из воспитателей и теперь говорит, что они стояли в пробке, но уже поехали. Знаю, каково ему, последние дни тянулись вечность, казалось, что год прошел.
Автобус повернул за угол. Медленно приблизился, затормозил с тихим стоном. Дверь открылась, где-то внутри слышны голоса взрослых: спокойно, спокойно, не бежать, Матиас, сядь…
Мартин выходит за руку с Моной. Оба загорелые. У Мартина на коленке пластырь, а мне ведь не пожаловался. Увидев меня, отпускает Мону, бежит навстречу, кидается на шею. Мона улыбается. Подходит ближе:
- Он такой славный.
- Сильно скучали?
- Скучали, но у меня был Мартин. Правда?
Он смеется. Она гладит его по головке.
По дороге держу его за ручку, рюкзак со спальником на плече. Он рассказывает о поездке. Ему есть что порассказать и все хочется выложить сразу: мне приходится напрячься, чтобы уловить нить.
- Значит, вы искали сокровища?
- Да, и я нашел первый знак. Нет, вообще-то, не первый, первый был на дереве, его нашел Симон. Я нашел второй… а потом мы подошли к…
Он останавливается:
- У меня для тебя что-то есть, пап.
Я снимаю с плеча рюкзак, он роется в нем, вынимает пакетик попкорна.
- Это часть сокровища. Сласти и попкорн, а Андерс не ест попкорн, и мне досталась его порция. А этот я для тебя спрятал, пап.
Попкорн мягкий, раскрошенный. Я съедаю весь, даже нераскрывшиеся зерна. Вкусно, говорю, очень вкусно, солнышко.
Мы идем гулять, заходим в "Макдональдс". Я спрашиваю, чего он хочет. Пока мы едим всякое разное, Мартин рассказывает о клоунах и как он заметил, что это переодетые взрослые. Рассказывает о водовозе и пожарном. О том, что Сёрен плакал, соскучившись по маме. О перышках и непереваренных комочках пищи, оставленных хищными птицами в лесу, и водорослях на пляже. И о том, что они не нашли янтарь.
Я заставляю себя слушать. А так соблазнительно отключиться, пока он рассказывает. И думать о героине в холодильнике.
Идем в "Тиволи" кататься на каруселях.
Беру входные билеты, Мартину - абонемент. Оставляем рюкзак и спальник в камере хранения у входа Покупаем огромный леденец и шарик в виде зайца, летающий. Не будем экономить. Сегодня не будем. Больше не будем. Покупаю ему жареный миндаль, и пластмассовую чесалку, и брелок с Пьеро.
Делаем два круга на колесе обозрения. Отсюда виден весь город. На самом верху он берет меня под руку. На второй раз уже уверенней - да, больше всего ему нравится чертово колесо. Больше радиоуправляемых машинок и горок.
Когда мы снова спускаемся по лестнице, он говорит:
- Пап, еще раз, а? Можно, пап?
- Ты посмотри, какая очередь, солнышко… Может, лучше…
- Ну пап, ну пожалуйста…
- Ладно, но сначала папа сходит в туалет.
Идем по парку, мимо Театра пантомимы, где выложенная плитками дорожка отлого спускается к низеньким зданиям туалетов и камеры хранения.
Держу Мартина за руку. Заставляю себя идти медленно.
Во внутреннем кармане у меня есть пакетик. Немного. На разочек. Некоторые носят с собой заячью лапку, а старушки, например, кладут сто крон в проездной, просто на всякий случай. Чтобы были под рукой. А у меня - пакетик. Нет ни шприца, ни ложки, ни ватки. Но есть пакетик. Он меня согревает.
Уже на "лодочках" я чувствую, как оно нарастает. И потом, пока Мартин стреляет из воздушного ружья по шарикам, пытаясь выиграть большого розового кролика. Тело требует своего. Пот на лбу.
Мы у туалетов. Папе надо в зеленый домик. Постой здесь, солнышко.
- А можно я с тобой?
- Потом сходишь, ладно?
- Но, пап, мне тоже надо пописать, я столько кока-колы выпил…
- Ну, давай тогда ты первый, солнышко…
- А почему мы не можем…
- Солнышко мое, кому-то же надо держать шарик, правда? Чтобы на него не написать. Неприятно ведь будет, если шарик испачкается.
Он смеется. Знаю, он это себе представил.
- Давай скорее, давай, солнышко.
Он бежит внутрь. Я стою с шариком. Рука, держащая нитку, начинает дрожать. Мне не хуже, чем диабетикам. Сейчас, мне надо туда сейчас, или папе станет плохо.
Я представляю его, как он сейчас там, в туалете, аккуратный, больше не писает на ботинки, следит за тем, чтобы не промахнуться. Представляю, как он стоит и намыливает руки чуть не до локтей. Минуты превращаются в месяцы, в годы, а шарик прыгает на ниточке.
Он выходит, подбегает ко мне. Протягиваю ему шарик.
- А теперь подожди папу, хорошо? Стой тут. Никуда не уходи. "Тиволи" очень большой. И даже если тебе покажется, что папы долго нет, никуда не уходи, обещаешь?
Он кивает.
Я быстро иду к туалетам, не бегу. Спокойно, спокойно. Выбираю дальнюю от двери кабинку.
Опускаю сиденье. Дрожащими руками осторожно высыпаю порошок на белую пластмассовую крышку. Банковской карточкой размельчаю белые кристаллики, сворачиваю в трубочку сто кроновую купюру. Сначала одна ноздря, потом другая. Крышка пуста. Я прислоняюсь к стене. Сдерживаю кашель. За дверью двое мужчин говорят на сконском диалекте, булькает писсуар. Выкуриваю полсигареты и выхожу.
Тщательно мою руки. Плещу водой в лицо. Глаза красные, слезятся.
Я выхожу, Мартин спрашивает, что случилось.
- Ничего, солнышко, ничего.
- Ты вспомнил… вспомнил что-то грустное?
- Нет.
- Может, ты… может, ты маму вспомнил?
Я сажусь на корточки, держу его за руки:
- Нет, солнышко… Нет, все хорошо, малыш. У нас все хорошо.
- Но, папа…
Он смотрит на меня. Я горжусь им. Он хороший человек, думаю я. Заботится о других. Не знаю как, но он стал хорошим человеком.
Смотрю на него и улыбаюсь, хотя чувствую, что зрачки до сих пор суженные.
- Знаешь что, малыш?
- Нет.
- Знаешь что?
- Нет.
- Угадай.
Вижу работу мысли. Пауза, концентрация:
- Пойдем смотреть салют?
- Да, черт возьми, конечно, мы пойдем смотреть салют. Но только через два часа. Но знаешь что?
Он качает головой.
- Купим мороженого. А когда я говорю "мороженое", я имею в виду настоящее мороженое.
Он смеется.
- Большое?
- Нет, малыш. Очень, очень, очень большое.