- Ты же хочешь вернуться домой?
Я вздыхаю и щелкаю выключателем.
Пару секунд Джим стоит, испуская самодовольное сияние, как большой желтый пижон, хотя, собственно, почему "как"? Он и есть большой желтый пижон. А потом говорит:
- Теперь включай.
Я послушно включаю свет. Ой.
- Джим, это дом моей сестры. А ты говорил, мы вернемся домой.
- Разве я что-то такое сказал?
- Ну хорошо. Намекнул.
- Да кого это колышет?
- Меня колышет. Я устал. Хочу спать.
- Мне надо тебе кое-что показать.
- Нет, лучше не надо.
Лестница в доме сестры деревянная, а дерево, как известно, имеет дурную привычку громыхать под ногами. К счастью, копыта Джима сделаны из невесомого призрачного вещества, а подошвы моих стильных тапочек в виде инопланетных пришельцев подбиты слоем мягкой синтетики, так что мы поднимаемся почти беззвучно. Джим останавливается перед дверью. Это спальня дочери моей сестры, ее старшей.
- Иди за мной, - говорит жираф.
- Даже не подходи к ней, животное. Гнусный растлитель малолетних.
- Делай, что говорят. А если хочешь вступить в дискуссию, обратись к моему левому заднему копыту. Оно ведет все деловые переговоры.
- Все, я домой. - Я не шучу. Я действительно собираюсь домой, даже если придется идти всю дорогу пешком, в тапках в виде инопланетных пришельцев.
Пару секунд Джим глядит на меня, потом картинно закатывает глаза и закусывает губу.
- Слушай, ты извини, если тебе показалось, что я психанул…
- Мне не показалось, что ты психанул. Ты вообще псих ненормальный.
- Спек, это действительно важно. Ты можешь открыть для себя что-то новое.
- Ничего нового о нашем маленьком Цветуечке ты мне не расскажешь.
- У нее месячные.
- Джим, у тринадцатилетних девочек месячных не бывает.
- Еще как бывает, Спек. Менструации с обильными выделениями. А как иначе, ты думаешь, они получают освобождение от физкультуры?
- Что ты делаешь?!
Он уже наполовину просунул голову сквозь дверь спальни.
- Пойдем, - говорит он, вытащив голову. - Она ничего не заметит. Я тут немножечко наколдовал.
- То-то я думаю, чем так воняет?
- Это я пукнул. А еще я прочел про себя заклинание, чтобы ты стал невидимым. Подожди, пока я не пройду сквозь дверь, а потом входи сам.
- Джим, я…
- Ты что, боишься застать ее за каким-нибудь нехорошим занятием?
- Разумеется, нет, - говорю я, может, чуть громче, чем необходимо. - Ей завтра в школу. Она уже спит.
- Стало быть, беспокоиться не о чем.
Джим на три четверти проходит сквозь дверь, но потом возвращается, смотрит мне прямо в глаза и произносит командным тоном:
- За мной.
Выбирать не приходится. Открываю дверь и вхожу.
- Почему по ночам так темно? - возмущаюсь я. - Мне вообще ничего не видно. Впрочем, на что тут смотреть?
- Есть на что, Спек. Подойди ближе.
- Нет, спасибо.
- Как хочешь. Но ты все веселье пропустишь.
- Джим, что веселого в том, чтобы смотреть на спящего человека?
- Она не спит. Она мастурбирует.
- Да, дети теперь растут быстро, - говорю я задумчиво. - Ну и пусть мастурбирует на здоровье, главное, чтобы потом руки помыла.
- Вообще-то обычно она их облизывает.
- Джим, ты сейчас говоришь о ребенке тринадцати лет.
- Тебя послушать, так я вообще старый педофил.
- Только не говори мне…
- Успокойся, Спек. Исключительно в моих фантазиях.
- Каких фантазиях?
- В фантазиях с участием твоей племянницы.
- Ты больной извращенец-жираф.
- Мертвый жираф. Ой, смотри, - говорит Джим оживленно, - она не одна. С ней подружка. Смешинка.
Смешинка - девочка из класса нашего Цветуечка. Я едва различаю их в темноте, подсвеченной призрачным жирафьим сиянием.
- Это чьи ноги?
- Смешинкины, - говорит Джим. - Или все-таки Цветуечкины?
- Говорю же, что ты извращенец.
- Мне так нравится, как они шепчутся. Такие прелестные, сладкие голосочки. Знаешь, как твоя племянница называет свой клитор? Смешинка. А Смешинка свой - Цветуечек.
- Да что такое с моей семьей? Еще какие-то разоблачения будут, Джим? Как я понимаю, теперь мы пойдем в спальню к Фикусу.
- Только не в таком виде, - говорит Джим, указывая копытом на характерное вздутие в районе ширинки на моих спальных шортах лунного цвета. - А то нас арестуют.
- Иди первый.
- Нет, Джим. Давай ты.
- Я всегда прохожу первым.
- Потому что ты хам.
- А у тебя трусы старые, - дружески сообщает Джим. - Застиранные, поблекшие, с растянутой резинкой.
- Слушай, так мы здесь до утра простоим. Кто-то должен пойти первым.
Джим пожимает плечами. Он не намерен сдаваться.
- Ну хорошо. - Я открываю дверь спальни самой младшей из всех моих ныне здравствующих родственников. - Ну вот. Она спит.
- Подними одеяло.
- Тогда меня точно арестуют.
- Только если ты получаешь от этого удовольствие, - успокаивает меня Джим. - Поднимай.
- Нет.
- Давай, а то я сейчас сам подниму.
- Все, что угодно, ради спокойного существования. - Я осторожно приподнимаю одеяло за краешек. И вижу в свете, идущем из коридора, свою девятилетнюю племянницу. - Видишь, Джим. Мир не настолько испорчен. И что ты хотел мне показать?
- Ничего.
- Тогда зачем мы сюда ввалились?
- А кто подал идею?
- Типа ты тут ни при чем? Ладно. Тогда, наверное, нам лучше уйти. - Я иду к двери следом за Джимом, но оборачиваюсь на пороге, чтобы еще раз взглянуть на спящего ребенка. - Эх, Джим, - вздыхаю я тяжко. - Почему они не остаются такими навсегда?
- А то еще годика три-четыре, и начнет на лошадках кататься, как твоя благоверная.
- Да, наверное, я зря ей купил того пони. Но она его обожает.
- Его - может быть, а тебя - ни разу.
- Что?
- Она считает тебя придурком.
- Что?
- Взгляни на доску.
Я смотрю на доску. У Фикуса есть такая доска, типа школьной, только маленькая, на ножках. В общем, смотрю я на доску, и там написано мелом: "Дядя Скотт - придурок". Большими, корявыми буквами. Как будто мел держали копытом.
- Это ты написал?
- Э?
- Это ты написал на доске? Еще одна хиленькая попытка показать мне семью в неприглядном виде?
- Семья то, семья это, - говорит Джим раздраженно. - Это ты вечно про них талдычишь. У меня уже уши вянут. Знаешь, что тебе сделать со своей разлюбезной семьей?
- Знаешь что, Джим, - говорю я, сложив руки на изображении Космонавта в космосе у себя на футболке. - По-моему, ты просто завидуешь. Тебе завидно, что я человек, у которого есть все, а ты всего-навсего тупой жираф-призрак.
Джим молчит. Потому что сказать-то и нечего. Я загнал его в угол, и он это знает.
- Ну хорошо. Это я написал. Но исключительно ради шутки. Я подумал, что будет смешно.
Я качаю головой. Он меня не убедил.
- Какой же ты жалкий. Сделал подлянку из зависти и даже не можешь признаться, как настоящий мужчина… э… то есть как настоящий жираф.
Джим подцепляет зубами одну из Фикусовых игрушек, круглолицего резинового человечка в борцовском трико.
- Дядюшка Тянем-Потянем, - говорит он с набитым ртом. - Берись за другой конец.
Я берусь за ноги Дядюшки Тянем-Потянем, чья голова крепко зажата в монументальных зубах жирафа. Животное пятится к двери, и я иду следом.
- Нет. Стой на месте.
Я стою в комнате Фикуса, а Джим пятится дальше, через всю лестничную площадку, демонстрируя, почему эту игрушку назвали так, как назвали.
- Дядюшка Тянем-Потянем, - говорит Джим, стоя у самых перил. - А есть еще и собачка. Псявка-Тянучка. Буквально на днях появилась в продаже.
- У Фикуса как раз скоро день рождения.
- Смотри, чего я умею, - говорит Джим и производит действительно впечатляющий маневр: резко дергает головой и завязывает растянутого резинового человечка, которого я держу за ноги, в узел. - Я так и шею могу завязать, - говорит Джим и завязывает.
- Я и не знал, что жирафы такие гибкие.
- А еще я могу сам у себя отсосать.
- Джим, я тебя очень прошу…
- Спек, с тобой все в порядке? А то у тебя такой вид, как будто ты привидение увидел.
- Меня мутит от разговоров о сексе.
- Кстати, о разговорах о сексе, - говорит Джим. У него такой странный голос, когда он держит в зубах эту резиновую игрушку. - Ты когда-нибудь пользовался услугами секса по телефону?
- Ты что, смеешься? Пятьдесят пенсов минута. Фунт - в часы наибольшей загрузки.
- Я смотрю, ты хорошо изучил предмет. Но я тебя понимаю, Спек. С твоим страшным членом…
- Никакой он не страшный.
- Тогда почему же твоя благоверная называет его жуткой висюлькой?
- Она не называет его висюлькой. Она называет его… - Отпустив одну ногу Дядюшки Тянем-Потянем, я давлю большим пальцем себе на очки, передавая давление напрямую в лобную долю мозга, отвечающую за память. - Это было давно.
- Что?
- Наш медовый месяц. Ага, вспомнил. Она называла его "мой рыцарь".
- А в дневнике она пишет совсем другое.
- Тебе что, больше нечем заняться? Обязательно всюду совать свой нос? С таким, знаешь ли, носом… - Я не успеваю договорить. Джим отпускает голову Дядюшки Тянем-Потянем, и резиновая игрушка бьет меня по лицу этак весело и сердечно. - Ой.
- А какие еще у нее есть игрушки?
Я закрываю дверь спальни Фикуса.
- Нет, мы туда не пойдем.
- Значит, пойдем к сестре.