- Просто глазам своим не поверил, да и сейчас не верится! - Внезапное подозрение мелькнуло у него в уме: - Вы… не арестованы?
- Нет. Просто один из здешних тюремщиков кой-чем обязан мне, и вот благодаря этому меня пропустили сюда. Я пришел от нее… от вашей жены, дорогой Дарней.
Узник горячо пожал ему руку.
- Я пришел передать вам ее просьбу.
- Просьбу?!
- Да, и вы должны выполнить ее немедленно. Она просит вас об этом самым настоятельным, самым убедительным образом, - вы ведь знаете, как трогательно и настойчиво она умеет просить!
Узник отвел глаза в сторону и слегка отвернул лицо.
- Сейчас не время спрашивать, почему я пришел к вам с этой просьбой и что это означает, и у меня нет времени объяснять вам. Вы должны сделать то, что она просит: немедленно снимайте башмаки и надевайте мои сапоги!
За спиной узника у стены стоял стул, Картон с молниеносной быстротой усадил Дарнея, стянул с себя сапоги и стал около него босой.
- Надевайте мои сапоги! Берите в руки, надевайте поскорей!
- Картон, бежать отсюда немыслимо, это никогда не удавалось. Вы только погибнете вместе со мной. Это сумасшествие!
- Это было бы сумасшествие, если бы я предложил вам бежать. Но разве я вам предлагаю? Вот если я предложу вам шагнуть за этот порог, скажите, что это сумасшествие и не двигайтесь с места! Снимайте живо ваш галстук, надевайте мой, вот вам мой сюртук! Пока вы переодеваетесь, дайте-ка я сниму у вас ленту и растреплю ваши волосы, вот так, как у меня!
Он действовал с таким невероятным проворством, с такой удивительной ловкостью и настойчивостью, что Дарней в его руках был как беспомощный ребенок.
- Картон! Милый Картон! Это же безумие! Нельзя этого делать! Из этого ничего не выйдет! Сколько было попыток, - ни одна не удалась! Умоляю вас, дайте мне умереть спокойно, не мучаясь мыслью, что вы из-за меня погибли!
- Милый Дарней, я ведь не предлагаю вам выйти из вашей камеры. Если я предложу это, - откажитесь наотрез. Вот там на столе я вижу перо, чернила и бумагу. Рука у вас не дрожит? Способны вы написать несколько слов?
- Был способен до вашего прихода.
- Так возьмите себя в руки. Садитесь, пишите под мою диктовку. Скорей, друг, скорей!
Дарней, схватившись за голову и ровно ничего не понимая, сел к столу. Картон стал за его спиной, засунув правую руку за борт сюртука.
- Пишите слово в слово то, что я вам сейчас скажу.
- Кому адресовать?
- Никому. - Картон стоял, не двигаясь, не вынимая руки из кармана жилета.
- Число поставить?
- Не надо.
Задавая эти вопросы, узник каждый раз поднимал глаза на Картона. И Картон, нагнувшись над ним и все так же не вынимая руки из кармана, отвечал ему спокойным взглядом.
"Если вы помните наш очень давнишний разговор, вы, прочитав это, поймете все. Вы не забыли его, я в этом уверен. Вы не способны забыть то, о чем мы говорили".
Он осторожно вынул руку из кармана, но в эту минуту Дарней, дописав слово, поднял на него вопросительный взгляд, и рука Картона, пряча что-то, скользнула обратно в карман.
- Написали "то, о чем мы говорили"? - спросил Картон.
- Что у вас в руке? Оружие?
- Нет. У меня нет никакого оружия.
- А что у вас в руке?
- Сейчас узнаете. Пишите дальше, еще несколько слов - и все: "Я благодарю судьбу, что настал час, когда я могу подтвердить свои слова делом. И вы не должны ни огорчаться, ни сожалеть об этом". - Он не сводил глаз с Дарнея и, произнося эти слова, медленно и осторожно провел рукой перед самым его лицом.
Перо выпало из рук Дарнея, он растерянно огляделся по сторонам.
- Что это, точно дурман какой-то?
- Какой дурман?
- Что это я сейчас вдохнул?
- Не знаю ничего, что вы такое могли вдохнуть. Берите перо, кончайте, скорей, скорей!
Узник был точно в полуобморочном состоянии. Он, видимо, потерял способность соображать и с невероятным усилием старался овладеть собой; тяжело дыша, он тупо смотрел на Картона помутившимся взглядом, а Картон, спрятав руку за борт сюртука, пристально смотрел на него.
- Ну, скорей же, скорей!
Узник нагнулся над бумагой с пером в руке. "Если бы все так не сложилось, - рука Картона мягко и осторожно скользнула вниз, - так бы от меня и не было никому никакой пользы. Если бы все так не сложилось… - рука быстро приблизилась к лицу Дарнея, - за сколько еще лет дурной жизни пришлось бы мне отвечать на том свете… Если бы все так не сложилось…" Картон нагнулся и увидел, что перо еле движется по бумаге, оставляя какие-то каракули. Он уже больше не прятал руку. Дарней вскочил со стула, уставившись на него укоризненным взглядом, но Картон крепко прижал правую руку к его губам и ноздрям, а левой обхватил его за талию. Еще несколько секунд узник отбивался, пытаясь бороться с человеком, который пришел отдать за него жизнь, но через минуту он уже лежал без чувств на полу.
Быстро, все с той же уверенностью, с какой он подчинялся велению своего сердца, Картон переоделся в платье, сброшенное узником, зачесал назад волосы и перевязал их лентой, которую носил Дарней. Потом подошел к двери и тихонько окликнул:
- Вы здесь? Войдите! - И в камеру вошел фискал.
- Ну, видите, - сказал Картон, становясь на колени возле бесчувственной фигуры и засовывая записку к нему в карман. - Так ли уж вы рискуете?
- Мистер Картон, в нашем с вами деле, - произнес фискал, нервно потирая руки, - мой риск не в этом, а в том, выполните ли вы наш уговор до конца?
- Не бойтесь, смерть я не обману.
- Вот про то-то я и говорю, мистер Картон, потому что ведь по счету выводить будут - пятьдесят два! Ну, а так, в его платье, вас и не узнать, только бы вы не подвели!
- Не бойтесь, я скоро уберусь и не смогу вам вредить, да и остальные, бог даст, скоро будут далеко отсюда. Ну, ступайте, позовите себе кого-нибудь на помощь да несите меня в карету!
- Вас? - испуганно переспросил фискал.
- Его, но ведь он же теперь - это я. Выйдете вы в те же ворота, через которые вы меня провели?
- Да, конечно.
- Так вот, значит - мне было дурно, я еле на ногах держался, когда вы меня сюда вели, а когда вы за мной пришли, - застали меня в обмороке. Я, прощаясь с другом, лишился чувств. Здесь это не в диковинку, такие вещи часто случаются. Все теперь зависит от вас. Ну, живо, ступайте, зовите кого-нибудь на помощь.
- Но вы клянетесь, что не подведете меня? - трясясь от страха и не решаясь двинуться с места, спросил фискал.
- Ну, что это в самом деле! - вскричал Картон, топнув ногой. - Я же поклялся вам довести дело до конца, что же вы теперь мнетесь, когда нельзя терять ни минуты! Вы сами доставите его на тот двор, где мы с вами были, сами внесете его в карету, вызовете мистера Лорри и скажете, что давать ему ничего не надо, он сам придет в себя на свежем воздухе, и еще скажете, что я прошу мистера Лорри помнить наш вчерашний уговор, сдержать свое обещание и не медлить с отъездом.
Фискал ушел, а Картон сел к столу, облокотился и закрыл лицо руками. Фискал тотчас же вернулся с двумя стражниками.
- Гляди-ка! - сказал один из них, уставившись на распростертую на полу фигуру. - Неужто так огорчился, что приятель его вытащил билетик с выигрышем в лотерею святой Гильотины!
- Пожалуй, и добрый патриот не огорчился бы так, коли бы этому аристократу повезло вытянуть пустышку!
Подняв бесчувственное тело, они перенесли его к двери и положили на носилки.
- Время на исходе, Эвремонд, - предостерегающим тоном напомнил фискал.
- Я знаю, - ответил Картон, - прошу вас, позаботьтесь о моем друге, оставьте меня одного.
- Ну, пошли, ребята, - сказал Барсед. - Подымайте носилки да идем!
Дверь закрылась, и Картон остался один. Он встал, подошел к двери. Напрягая слух, настороженно прислушался, не доносится ли какой-нибудь подозрительный шум, не поднялась ли тревога. Все было спокойно. В коридоре у камер звякали ключами, щелкали замки, со скрипом открывались двери, иногда слышались чьи-то шаги, но ни крика, ни суматохи, ни беготни - ничего этого не было. Он с облегчением вздохнул, вернулся к столу, сел, но продолжал прислушиваться.
Часы пробили два. И тут из коридора донесся шум, но Картон слушал его спокойно, без страха, понимая, что это значит. Одну за другой отпирали двери, наконец щелкнул замок и распахнулась его дверь. Вошел тюремщик со списком в руке и, не глядя, сказал: "Следуйте за мной, Эвремонд", - и он пошел за ним по длинному коридору и очутился в большой темной комнате. Был хмурый зимний день; в комнате стоял полумрак, за решетчатым окном высилась мрачная стена, и трудно было различить кого-нибудь в этой толпе осужденных, которых привели сюда, чтобы связать им руки. Кто стоял, кто сидел; иные плакали и метались, но таких было немного. Большинство стояло молча, опустив голову и глядя себе под ноги.
Картон прошел в темный угол комнаты и стал, прислонившись к стене; после него привели еще несколько человек из этих же пятидесяти двух, и один из них, проходя мимо него, остановился и, по-видимому узнав, бросился его обнимать. Картон не на шутку перепугался, что вот тут-то все и обнаружится. Но тот, расцеловавшись с ним, отошел. И сейчас же вслед за этим молоденькая женщина, сидевшая у стены, - Картон невольно обратил внимание на ее хрупкую девичью фигурку и кроткое личико, в котором не было ни кровинки, - внезапно поднялась с места и подошла к нему.
- Гражданин Эвремонд, - сказала она, тронув его худенькой окоченевшей рукой. - Я бедная швейка, я сидела вместе с вами в Лафорсе.
- Да, правда, - пробормотал он, - но я забыл, в чем они вас обвиняли?