- Девять суток.
- В чем же это проявилось? Не овладела ли им снова, - он опять взглянул на свои руки, - какая-нибудь навязчивая идея, мания, которая была у него и раньше во время болезни.
- Да, вот именно.
- А вам приходилось видеть его прежде, - доктор говорил сдержанно, внятно, но все так же тихо, - когда он был одержим этой манией?
- Да, один раз видел.
- И что же, когда приступ повторился, он и во всем остальном вел себя так же, как раньше, или не совсем так?
- Да, по-моему, так же.
- Вы говорили что-то о его дочери. Знает она об этом приступе?
- Нет. От нее скрыли, и я надеюсь, что она и не узнает. Знаю только я да еще один человек, на которого можно положиться.
Доктор горячо пожал руку мистеру Лорри и прошептал:
- Вот это хорошо. Очень хорошо, что вы об этом подумали!
Мистер Лорри тоже крепко пожал ему руку, и оба некоторое время сидели молча.
- Так вот, дорогой Манетт, - сердечно и задушевно промолвил, наконец, мистер Лорри, - я ведь человек деловой, где мне разбираться в подобных тонкостях. У меня и знаний таких нет, да и не моего это ума дело. Мне нужно, чтобы меня кто-то наставил. И нет человека на свете, на которого я мог бы положиться так, как на вас. Объясните мне, что это был за приступ, надо ли опасаться, что он повторится? Нельзя ли это как-то предотвратить? Что делать в случае, если он повторится? Отчего бывают такие приступы? Чем я могу помочь моему другу? Я для него все на свете готов сделать, только бы знать, как прийти ему на помощь. Сам я понятия не имею, как к этому приступиться. Что я должен в таких случаях делать? Если вы, с вашими знаниями, с вашим умом и опытом, наставите меня на верный путь, я могу ему чем-то помочь; а без наставления, без совета ему от меня мало проку. Я вас очень прошу, не откажите мне в вашем совете, помогите мне разобраться, научите меня, как в таких случаях поступать.
Доктор Манетт сидел глубоко задумавшись и не сразу собрался ответить на эту взволнованную речь. Мистер Лорри не торопил его.
- Я думаю, - вымолвил он, наконец, не без усилия, - что этот приступ, который вы мне описали, не был, по всей вероятности, неожиданностью для самого больного.
- По-вашему, он предвидел и страшился его? - отважился спросить мистер Лорри.
- Да, очень страшился, - невольно передергиваясь, сказал доктор. - Вы не можете себе представить, как ужасно угнетает больного такое предчувствие и как трудно и даже почти невозможно для него заговорить с кем-нибудь о том, что его угнетает!
- А не было бы для него облегчением, если бы он переломил себя и поделился с кем-нибудь из близких тем, что его так тяготит?
- Да, пожалуй. Но, как я уже говорил вам, это для него почти невозможно. И я даже думаю - бывают случаи, когда это совершенно невозможно.
- А скажите, - помолчав, спросил мистер Лорри, снова мягко и осторожно дотрагиваясь до его руки, - чем, по-вашему, мог быть вызван такой приступ?
- Я думаю, что-то внезапно всколыхнуло в нем тяжелые воспоминания и мысли, преследовавшие его еще в ту пору, когда у него только начиналась эта болезнь. В связи с этим мог возникнуть целый ряд каких-то особенно гнетущих ассоциаций. Возможно, он уже давно смутно подозревал и опасался, что эти ассоциации могут возникнуть у него в связи с некиим чрезвычайным событием. Быть может, он старался пересилить себя и как-то подготовиться к этому и ничего из этого не вышло; возможно даже, что эти его тщетные попытки и привели к тому, что он в конце концов надорвался и не выдержал.
- А помнит он, что с ним было во время приступа? - нерешительно спросил мистер Лорри.
Доктор медленно обвел глазами комнату и, с каким-то безнадежным видом покачав головой, ответил тихо:
- Нет, ничего не помнит.
- Ну, а что вы можете посоветовать мне на будущее?
- Что касается будущего, - уверенно сказал доктор, - я бы сказал, у вас есть все основания надеяться. Уж если он милостью провидения пришел в себя, и в такой короткий срок, можно за него быть спокойным. Если этот приступ случился с ним в результате того, что он в течение долгого времени старался подавить в себе какое-то гнетущее предчувствие и страх и не выдержал, столкнувшись с тем, чего он страшился, а потом все же поправился, - то теперь гроза миновала. Я думаю, что худшее уже позади.
- Вот это хорошо, очень хорошо. Это меня утешает. Слава богу! - воскликнул мистер Лорри.
- Слава богу! - повторил доктор, низко склонив голову.
- У меня к вам еще два вопроса, по которым я хотел бы с вами посоветоваться. Можно мне вас спросить?
- Ваш друг должен благодарить вас, вы не можете оказать ему большей услуги, - и доктор пожал ему руку.
- Так вот, значит, первое. Это человек чрезвычайно усидчивый и необыкновенно энергичный. Он с таким рвением отдается своему делу, занимается всякими исследованиями, ставит опыты, словом, трудится неустанно. Не находите ли вы, что ему нельзя так много работать?
- Не думаю. Возможно, при таком душевном складе ему требуется, чтобы ум его всегда был занят. В какой-то мере, это его естественная потребность, а потрясение значительно усилило эту потребность. Недостаток здоровой пищи для такого ума грозит тем, что он будет питаться нездоровыми мыслями. Я так думаю, что он сам наблюдал за собой и пришел к этому разумному выводу.
- А вам не кажется, что такое умственное напряжение вредно для него.
- Нет, могу с уверенностью сказать, что нет.
- Дорогой Манетт, но ведь если он переутомится…
- Друг Лорри, я не думаю, что ему грозит такая опасность. Все его мысли были до сих пор направлены в одну сторону; чтобы восстановить равновесие, им необходимо дать другое направление.
- Простите мне мою настойчивость, мы, дельцы, народ дотошный. Вообразите на минуту, что он слишком много работал и переутомился: может у него от этого повториться приступ?
- Нет, не думаю, - твердо и убежденно сказал доктор Манетт, - я не допускаю мысли, что, помимо некоторых определенных ассоциаций, что-либо другое способно вызвать у него приступ. Я полагаю, что это у него больше не повторится, если только какое-то необыкновенное стечение обстоятельств не заденет в нем эту чувствительную струну. А раз уж после того, что с ним произошло, он выздоровел, я не представляю себе, чтобы ее что-нибудь могло так задеть. Мне думается, и я надеюсь, что такое несчастное стечение обстоятельств больше не повторится.
Он говорил осторожно, как человек, который понимает, что мозг - это такое тонкое и сложное устройство, что достаточно иной раз пустяка, чтобы повредить этот хрупкий механизм. И в то же время он говорил с уверенностью человека, черпающего эту уверенность из собственного горького опыта - долготерпения и страданий. И уж конечно его друг мистер Лорри не пытался поколебать эту уверенность. Он сделал вид, будто успокоился и верит, что все обошлось, хотя на самом деле далеко не был в этом убежден, и перешел ко второму вопросу, который отложил на самый конец. Он понимал, что об этом будет всего труднее говорить, но, вспоминая то, что ему рассказывала мисс Просс, когда он как-то застал ее одну в воскресенье, вспоминая все то, что он видел сам своими глазами за последние девять дней, он чувствовал, что не имеет права уклониться от этого разговора.
- Навязчивая идея, овладевшая им во время приступа, от которого он так быстро оправился, - откашлявшись, заговорил мистер Лорри, - выражалась… гм… ну, назовем это кузнечным ремеслом, вот именно - кузнечное ремесло! Предположим для примера, что он когда-то давно, в самое тяжкое для него время, работал на маленькой наковальне. И вот теперь он вдруг ни с того ни с сего опять стал за свою наковальню. Не находите ли вы, что ему не следовало бы держать ее постоянно у себя на глазах?
Доктор сидел, прикрыв лоб рукой, и нервно постукивал ногой об пол.
- Он ее с тех пор так при себе и держит, - продолжал мистер Лорри, с беспокойством глядя на своего друга. - А не лучше ли было бы ему с ней расстаться?
Доктор, все так же опершись на руку, молча постукивал ногой об пол.
- Вы опасаетесь советовать? - промолвил мистер Лорри. - Я понимаю, конечно, такой щекотливый вопрос. А все-таки мне думается… - Он покачал головой и не договорил.
- Видите ли, - сказал доктор, поворачиваясь к нему после долгого тягостного молчания, - мне очень трудно объяснить вам, что происходит в мозгу вашего бедного друга. Он когда-то так тосковал по этой работе и так радовался, когда ему ее разрешили; ведь это было для него громадное облегчение; когда он работал руками, он ни о чем не думал, кроме своей работы, в особенности на первых порах, пока она ему давалась с трудом; а по мере того как руки его привыкали, сознание и чувства притуплялись, и ему легче было переносить свои мученья; с тех пор он и подумать не мог расстаться со своей работой. И даже теперь, когда он, насколько я могу судить, может быть вполне за себя спокоен и сам чувствует, что может поручиться за себя, стоит ему только представить себе, что его вдруг потянуло к прежней работе, а ее около него нет, - его охватывает такой ужас, какой, должно быть, испытывает ребенок, который сбился с дороги и заплутался в лесу.
Он поднял глаза и беспомощно посмотрел на мистера Лорри, и на лице его и в самом деле был написан ужас.
- А не думаете ли вы - поверьте, я спрашиваю, как человек, который совсем не разбирается в подобных тонкостях, который всю жизнь имеет дело только со счетами, гинеями, шиллингами да банкнотами, - не думаете ли вы, что это постоянное напоминание у него перед глазами невольно возвращает его к прошлому? И если бы он убрал это напоминанье, дорогой Манетт, может быть, он избавился бы и от своего страха? Короче говоря, не уступка ли страху эта его привязанность к наковальне?