А что случилось с Юхой, я и до сего дня не ведаю. Надеюсь, что он не мучится. Легко сдох, как жил.
Чеченец один, боевичок весёлый такой, рассказывал, что после первой войны Масхадов учредил в Чечне Шариатские суды. По всем населённым пунктам. В каждом грозненском районе, всё как положено - табличка с названием учреждения, кади, судья то есть, бородатый охранник при входе. А названия городских районов остались прежними, ещё советскими. И вот бюрократический шедевр независимой Ичкерии: "Ленинский шариатский суд г. Грозного". К чему это… Так, вспомнил, сидя на литой оградке клумбы, что на улице Марата. "Ленинский шариатский суд". Похоже на нашу действительность, скомканную, жесткую и поверхностную. Живи Юнг в наше время, ему не нужно было бы втыкать свечи в человеческий череп, чтобы создать мрачную рабочую атмосферу. Было бы достаточно просто включить телевизор. Без звука. Фоном. В прайм-тайм на любом метровом канале.
Стволы лежали всё в том же бауле на скрипучих колёсах. Поверх стволов - пустые пивные бутылки. Рядом - бомж. За сто рублей подвизался за спиной пооколачиваться. Ну стакашку уже пропустил, не без этого. Шуршит кульками в мусорном баке.
Питер - город прагматичных Джульетт. Любого Ибсена убедят отказаться от акварельной живописи в пользу литературной деятельности.
Покупателя на пистолеты нашла девушка Рита, бывшая барабанщица новгородской группы "Вальтер Скотт". Вальтер Скотт этот, в смысле писатель, предпочитал работать от рассвета до завтрака. Удобное время. Никто не мешает. Девки только в постелях валяются, нежатся, обнажённые… белые, как северные гурии. Прохладный джоннат. Вдохновляют на литературные подвиги. Рита тоже вдохновляла. Может быть, и Вальтера даже Скотта - в прошлой жизни. Тихая такая сучка, хотя и барабанщица. Тихая внешне. Еблась, попискивая. Нашёптывала: "Ещё, ещё… до матки достал…". И так далее. Кончала быстро. В общем, удобная тёлка. Турецким "Диором" пахла.
С покупателем - таджиком с азербайджанским именем Ильхам - она должна была подойти к десяти утра, вот сюда, на угол Марата и Стремянной, к баням, напротив винного, где три ступеньки вниз и - алабашлы, будьте любезны.
Тихо, как в жилище Шопенгауэра.
Договаривались на двадцать семь американских тысяч. По три за каждый ствол. Но что-то мне не нравилось. Не знаю… Не могу высказаться более определённо. В солнечном сплетении демоны ногтями скребли.
А лето, чёрт возьми, прохладное и солнечное, но всегда с предчувствием дождя, питерское лето! Отошли уже белые ночи. Неровная, выщербленная тень от углового здания падает на пыльный тротуар. Умная собака выгуливает опрятного пенсионера с грустными, как у собаки, глазами. Откуда-то, наверное, из полураскрытого окна, звучит Цой Витька: "Когда твоя девушка больна… на вечеринку один… у-у-у…у-у…". Лишь бы Рита не заболела на всю голову. Рита. Рита. Всё же я решил продать не девять, а восемь стволов. Деньги - пыль. За спиной копошился и всё шуршал мусорными пакетами святой бомжара. Благодать, как в старой сельской церкви.
- За восемь только двадцать дам! - Ильхам говорил "Са фосильм" и "тфатчачь".
- И стакан травы.
- Откуда трафа, слюшай, какой трафа?
- Короче.
- Ладно, тафай. Где тафар?
- И Риту.
Трава по уличным питерским меркам оказалась, в общем, приличной. Даже три-четыре шишки попались. Два глубоких напаса, и тянет порассуждать о технической стороне творчества Марселя Швоба, который умышленно писал испорченными перьями, укрощал их в процессе деятельности. Скучной до отвращения деятельности. Поверьте, умирать куда веселее!
А с обкуренной девкой умирать - прямо в рай отправляться, как шахид, экспрессом "Земля - Неземля". Монша, по-нашему.
Ночью пошёл дождь.
Рита. Синдерелла из Великого Новгорода, так и не превратившаяся в ленинградскую принцессу. Нацистские бункеры, панк-рок, криминал, андеграунд. Какое-то время она протусовалась со Свином - главным нигилистом эпохи позднего застоя. Набралась у Звезды основ мизантропии и скоро осознала, что панк - это естественное состояние души каждого фрезеровщика завода им. Кирова. После смерти Свина занималась всем. Служила официанткой в бандитском кафе на улице Огнева, приторговывала амфетаминами, снималась в порнофильмах, сочиняла сценарии для рекламных роликов, подрабатывала частным извозом. За деньги фотографировала туристов на "Полароид", продавала чебурашек возле Спаса-на-Крови, поставляла новгородских девочек в ночной клуб, ещё раз пыталась собрать группу "Вальтер Скотт", собрала, записала альбом на студии Лёши Вишни, сожительствовала с подполковником Минюста, выкупила подругу из женской колонии в Саблино, скупала тротил у чёрных копателей и выиграла в нарды семьсот ящиков молдавского коньяка "Белый аист", до кости прокусила руку командиру питерского ОМОНа, вступила в партию "Единая Россия", сходила с ума от Кости Кинчева - и при этом ухитрилась не только выжить, но и ни разу не оказалась под следствием. Рита Мовчан.
На исходе ночи, под утро уже, на рассвете, когда танцующий Люцифер совершает последний круг, в нервных грёзах мерещились мне сгоревшие церкви и обугленные башни московского кремля. Пепелище было ослепительно чёрным, антрацитовым, со слезой. Ещё руины каких-то древних помещичьих усадеб с театральными залами, раскрошившимися от векового безлюдья. И снова каменные пепелища, где сгорели именно камни, оплыли, расплавились, будто пластмасса, и оттого панорама этой гибели казались нереальной, ужасной и фантастической, словно во сне. Смещение перспективы. Смерти каменного гостя.
Пробуждение.
И ещё снилось мне, что я навсегда потерял свою единственную любовь - Оксану. И это было уже не сон, а установление факта. Рита, чертовка, навеяла, что ли? Прощай.
Дождь залил всё.
Прочь отсюда!
Прощай.
Дорога похожа на безболезненный переход в следующую жизнь. События прошлого рассеиваются по мере географического удаления от этих самых событий, возможное будущее ещё не проявлено и даже не обозначено, а настоящее - всего лишь быстро чередующиеся слайды придорожного пейзажа. И если хочешь сбежать от себя, то выходи на трассу, тормози дальнобойную фуру с философствующим драйвером за рулём, и вали от всего того, что навивает смертельную тоску устойчивости и определенности! Окружающая среда должна максимально соответствовать состоянию души - только так достигается гармония. И даже теперь, когда я пишу эти строки, сидя в камере Лефортовской тюрьмы, мне становится легче, потому что я пусть и мысленно, выхожу на дорогу. Беги! Поэтому беги прочь, прочь от всего неподвижного. Беги, когда в душе начинают метаться буйные бесы совести.
"Мне дорога бы все, да дорога…" - Николай Васильевич Гоголь.
И автостоп - величайшее изобретение эры грузовых автомобильных перевозок. Передвижение всеми иными наземными способами - в консервной банке междугороднего автобуса или в трясущемся саркофаге железнодорожного вагона - отдает такой невыносимой скукотищей, что может развиться хроническая мигрень. Это не состояние пути, а его уродливая имитация. Ну, скажите, дошел бы Александр Македонский до Ленинабада, если бы хоть раз в жизни имел несчастье собачиться с обрюзгшей проводницей на станции, к примеру, Конотоп! Об авиадоставке из пункта Икс в пункт Лямбда стоило бы и вовсе умолчать. Пассажирская авиация - это вершина пошлости, Эверест суеты. У пассажиров нет даже парашюта… То есть - добровольная сдача себя в заложники. Подкормка внутренней овцы. Есть в этом что-то жертвенное. Несомненно, гражданская авиация очень близка к мироощущению первых катакомбных христиан. Но все мы вышли из моря. Вот почему лишь передвижение по морю - ну ладно, по любой жиже - способно сравниться с автодорожным странствием на перекладных.
Море… В принципе, из Петербурга до Ялты можно, конечно, дойти водным путем. Но унылые бюрократические перипетии с оформлением документов, постановкой виз и с прочей выдуманной политическими упырями хуйнёй, отобьет любое, даже самое пылкое желание к путешествию. Наслюнявит пальцы и прижмёт фитилек мерцающей свечи авантюризма. Да и какие, к черту, визы для господина, пребывающего в состоянии федерального разыскиваемого. Согласно липовой ксиве, я Дмитрий Львович Файнштейн, да простит меня самый печальный московский поэт Димка за приложение моей татарской рожи к его одесской благородной родословной.
Поэтому - автостоп. В Крым! По Пушкинским местам, от Ялты - влево. Гурзуф с Массандрой в бутылочках 0,33 литра, стекла зелёного. Переписка с Бенкендорфом, как с участковым милиционером. Тянет. Ай-Петри сваливается большими каменными осколками прямо в волны, заросли кизила, мягкие девки-поварихи, практикантки из города Запорожье, вяжущий язык миндаль, за Симеизом - перевал и заросли среди камнепада. Хочу! Туда! Но для начала нужно выбраться из Гатчины. Когда же прервётся этот всё уже заливший дождь…
Водитель красного, как кровь, КАМАЗа оказался человеком компанейским, жизнь повидавшим и более всего прочего ценившим добрых попутчиков. Философ- тяжеловоз: "Я еще в восемьдесят восьмом году Мишу Красноштана от Химок до Новгородского поворота вёз! Знаешь такого?"
- Умер Миша Красноштан.
- Жаль. Многопонимающий мужик был.
Дорога в дождь похожа на морской поход. Дворники на лобовом стекле размазывают океан. Марево. Насквозь вымокшая одежда высыхает прямо на теле. Чёрные джинсы, лёгкие дорожные ботинки, ремень, серая футболка с длинными рукавами, чёрные очки. В кожаном рюкзаке - деньги, пистолет с двумя обоймами, оставшаяся трава в целлофановом пакете, зубная паста, щётка, еще одна футболка, короткая тёртая до бела джинсовка, блок сигарет и две пачки питерского "Беломорканала". Мост через реку Волхов, в которой древние русские республиканцы христианских проповедников топили, и - город Луга?
Церквями и молоком. Русь.