Во время инициатической церемонии Атанасиус Пернат выбивает зерна из руки "фантома с фосфоресцирующей туманностью вместо головы", тем самым избирая "третий путь", путь Еноха, именем которого он и был наречен: зерна "рассыпались по полу, а это означает, что семя магической власти посеяно в мире сем...". Обрушившийся сразу после этого судьбоносного жеста мост как бы является внешним свидетельством "промежуточной" позиции Атанасиуса Перната, которому до сроков надлежит пребыть "меж небом и землей" в сокровенной обители "Азиатских братьев". Кстати, образ рухнувшего моста опять
возвращает нас к шестнадцатому аркану Таро, ибо и мост, и башня, и веревка, по которой Пернат спускается с крыши охваченного огнем дома, и лестница Иакова, которая "стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божий восходят и нисходят по ней" - это, по сути, один и тот же символ перехода.
Иную стезю избирает Ляпондер, "приявший" зерна: "Высший долг для братии нашего красного круга состоит в том, чтобы всего себя, все свои поступки и помыслы, без остатка подчинить той высшей духовной субстанции, коей будет угодно избрать нас своим орудием: отдаться ей слепо, бездумно, безраздельно и, куда бы ни вела уготованная нам стезя - на виселицу или на трон, к бедности или к богатству, - идти по ней без оглядки, никуда не сворачивая и не обращая внимания ни на какие соблазны, до самого конца". "Путь смерти", избранный "человеком с улыбкой божества", приводит его на виселицу, ибо "духовная сущность", овладевшая им, "обрекла свое безропотное орудие на смертную казнь". Эпизод, связанный с совершенным Ляпондером садистским убийством и изнасилованием некой неизвестной девушки, которой, как подсказывает Пернату внутренний голос, была Мириам, весьма темен и, судя по всему, намеренно "не прописан" писателем. Попробуем хоть немного приподнять завесу тайны...
В 1908 году судьба сводит Густава Майринка с Чиро Формизано, известным под именем Джулиано Креммерца, эзотерическая школа или "цепь" которого существовала в Италии в конце XIX - начале XX века и называлась "Мириам". Каждый из членов этой тайной организации обладал своей "Мириам", которая в этом случае понималась как "тонкое, флюидическое тело", своего рода метафизический двойник, женская ипостась, медитирующего собрата; с другой стороны, "Мириам" - это сокровенный магический образ всей "цепи", который был превыше любого отдельно взятого ее "звена" и являл собой "иллюминативную" цель духовных практик этого братства. Учение Креммерца основывалось главным образом на тантра-йоге с привлечением различных аспектов европейского герметизма, гнозиса и каббалы. Считалось, что задача оперативной эротической магии заключается в том, чтобы "овладеть женщиной как собственной флюидической противоположностью". Специальная техника, разработанная Креммерцем на
основе традиционных тантрических приемов - сам мэтр предпочитал называть ее "Путь Венеры", - позволяла пробудить в ученике "Руг", магический огонь. "Пробуждение этого упоминающегося в ведийских текстах "мистического жара" занимает значительное место в тантрической технике. Активизируют его последовательной трансформацией сексуальной энергии, что является весьма темной йогической практикой, основывающейся на особой дыхательной системе pranayama и концентрации на различных визуальных объектах". "Мириам" итальянского эзотерика, по сути, являлась одной из манифестаций Шакти. "Химическая свадьба" с этой женской ипостасью божественного начала знаменовала собой триумфальное завершение opus transformationis и рождение андрогина, коронованного практически неограниченной властью пиромагии.
Похоже, именно в этом смысле следует понимать образ Мириам в "Големе". Находившийся в тюремной камере Пернат так страстно стремился к своей возлюбленной, что даже собирался послать к ней в качестве утешителя Пагада, и призрачный двойник, подыскав подходящее "орудие" - им оказался "человек с улыбкой божества", - воплотился в него и, выйдя из-под контроля, мгновенно превратил Ляпондера в неуправляемого и кровожадного Голема, который силой овладел телом Мириам, - его-то впоследствии и нашли до неузнаваемости обугленным и обезображенным. Однако "тонкое тело" девушки осталось недосягаемым для внешнего мира, это его видел в своем медиумическом "странствовании" Ляпондер - спящее летаргическим сном в тайной камере Голема, оно дожидалось своего "облаченного в белоснежные ризы" жениха. И недаром сидевший в соседнем закутке Голем показал странствующему в духе Ляпондеру каббалистический манускрипт с инициалом "алеф" - буквой, соответствующей аркану "Пагад", - намекая на истинного господина "человека с улыбкой божества", задача которого, в отличие от Атанасиуса Перната, не повелевать, а подчиняться.
Вряд ли контакт с Креммерцем так уж сильно повлиял на Майринка - собственно, ничего принципиально нового для него, члена множества тайных орденов, искушенного в различных магических практиках и традиционной йоге, в доктрине итальянца не было. Думается, в данном случае можно говорить скорее о чисто эмоциональном, психологическом инициировании, и тем не менее симптоматично, что героиню своего первого романа писатель нарек Мириам, да и финальные
сцены этого и последующих его произведений, как правило, окрашены пурпурно-алым цветом огненной стихии. Надо сказать, Майринк всегда весьма скептически относился к посвятительной компетенции большинства европейских "инициатических организаций" и орденов, нисколько не сомневаясь, что "никогда еще "посвящение" не исходило из уст человеческих; подлинное Посвящение приходит лишь из сокровенного источника, и не существует никаких его "рецептов", которые можно выведать или выкрасть". Скорее всего, именно поэтому Майринк, в отличие от легковерных и падких на экзотические чудеса европейских теософов и оккультистов, жаждущих причастится "сокровенных тайн Востока", никогда не рвался ни к заоблачным святилищам "тибетских махатм", ни к скрытым в дебрях индийских джунглей шиваистским храмам. "Обычный человек постоянно скован или опутан цепью характерных невидимых сущностей, которые в течение его жизни частично отмирают, частично налипают вновь, - писал Майринк в одной из своих поздних статей. - Лишь разрешив свою психику от этих "полипов", человек может заняться йогой или, точнее, пережить ее, только в этом состоянии к нему является гуру, которому безразлично, где находится его ученик - на Северном полюсе или в Гималаях, в тюремной камере или, как св. Хуберт, на оленьей охоте".
Что уж тут говорить о Праге, которая "в самом деле является порогом между "тем" миром и "этим" - порогом, который здесь много уже, чем где бы то ни было". Легенда гласит, что в незапамятные времена, задолго до королевы Либуши, якобы основавшей Прагу в 700 году, из Внутренней Азии, из сердца мира, пришли семь монахов и на одном из холмов на левом берегу Мольдау, там, где теперь высятся Градчаны, посадили некий таинственный росток. По преданию, это был карликовый можжевельник - растущий вертикально вверх куст такой фантастической формы, что невольно казалось, будто над ним постоянно висит невидимый смерч; в прежние времена утверждали, что в местах, отмеченных такими растениями, из чрева земного периодически вырывается ураган великой войны. Эти семь странствующих монахов из тайного ордена "Азиатские братья" основали также Аллахабад (название этого индийского города - Праяга - означает на санскрите то же самое, что и Прага, prah по-чешски - "порог"!).
Прожив в "городе с неуловимым пульсом" двадцать лет, писатель вынужден был переступить "порог" и уехать в Вену. Причиной тому послужила настоящая травля, развязанная против него пражским полусветом, который давно уже раздражали эпатирующие выходки этого несносного, окутанного мистической аурой "парвеню". В результате обвиненному в мошенничестве нарушителю спокойствия - "Он даже спиритизм умудрился поставить себе на службу и с его помощью проворачивал свои темные делишки", - писала в 1902 году пражская газета "Богемия" - пришлось провести в заключении два с половиной месяца: ровно столько времени понадобилось следственным органам, дабы убедиться в полнейшей невиновности банкира (в 1889 году Майринк совместно с племянником поэта Христиана Моргенштерна основал банкирский дом). После своего освобождения Майринк пытался реабилитировать себя, однако стараниями недругов, а их у ироничного, острого на язык финансиста было предостаточно, имя его в деловых кругах было скомпрометировано окончательно.