- Я точно не помню, но он сомневался по поводу каких-то слов товарища Сталина.
- Каких именно слов? - Доброхотов обратился к Ромашкину.
- Я был в сорок первом седьмого ноября на параде в Москве. Тогда шел снег, все мы и товарищ Сталин были в снегу. А в кинохронике перед товарищем Сталиным снег не падал и пар у него, когда говорил, изо рта не шел. Вот я и спросил: почему?
- Кого спросил?
- Да так, никого, сам себе сказал.
- И это вся "политика"? Мы тоже была на параде, снег действительно падал. - Генерал опять повернулся к Линтвареву. - Что вы усматриваете в этом подозрительного?
- Смысл не только в этом снеге. Окружающие слышали высказывание Ромашкина, он заронил сомнение. А зачем? Мне кажется, нашему особому отделу не мешает поинтересоваться этим.
"Ну, опять его понесло", - раздраженно подумал Доброхотов и, чтобы разом всему положить конец, поднялся и громко объявил:
- Старшего лейтенанта Ромашкина за оскорбление капитана Морейко, старшего по званию, отправить в штрафную роту! Письменный приказ получите сегодня же.
Доброхотов расстроился оттого, что не смог защитить хорошего офицера и что в дивизии завелся такой человек, как Линтварев. Из-за этого Линтварева он, комдив, вынужден был принять крутое решение.
- Черт знает чем приходится здесь заниматься, когда люди на том берегу жизни кладут! - шумел генерал. - Вы, Караваев, наведите порядок в полку и будьте готовы завтра же выступить на плацдарм. Хватит, наотдыхались! Отличились!
Генерал и начальник политотдела уехали.
Ромашкину все сочувствовали: и Колокольцев, и Люленков, и офицеры штаба. Казаков и Початкин не отходили от него. Вызвал и Караваев.
- Садись поешь, наверное, не завтракал и не обедал сегодня? Ты вот что… Ты духом не падай. Бывает. Мы постараемся тебя выручить. Я поговорю с членом Военного совета.
Ромашкину было приятно, что командир поддерживает его в трудную минуту.
На капитана Морейко Василий не обижался, конечно, не следовало его бить. Но Линтварев - вот кто возмущал и удивлял: заварить такое дело, вспомнить госпитальный разговор, так бессовестно все извратить! Зачем ему это понадобилось? Почему невзлюбил? За что мстит?
Не знал и не думал Ромашкин о том, что Линтварев к нему не испытывал неприязни; будь на месте Василия другой, Линтварев поступил бы так же - это всего-навсего его тактический ход, желание упрочить свое служебное положение, своеобразный испуг перед большим командирским авторитетом Караваева, попытка поставить себя если не в равное с ним, то уж обязательно в независимое положение.
Непонятна была Ромашкину и суровость комдива - уж ему-то чем не угодил? Василий сидел напротив Караваева, ел, не замечая вкуса пищи, говорил будто о ком-то другом, не о себе:
- Все сразу забыли. Вчера был хороший, сегодня плохой. Генерал три награды вручил, а сегодня - бах! - в штрафную…
Караваев, понизив голос, сказал:
- Ты генералу спасибо скажи - выручил он тебя. Если бы не он, загремел бы под трибунал, да еще с политическим хвостом. Комдив с разрешения старших начальников направил тебя в штрафную роту, приданную нашей дивизии, а не в штрафной батальон. Побудешь в штрафной и вернешься в свой полк.
Ромашкина удивило это объяснение, но, поразмыслив, понял - командир полка прав, все могло кончиться гораздо хуже.
Трудно было Василию расставаться с разведчиками, только теперь почувствовал, как они ему дороги. Да и ребята были расстроены. Им хотелось чем-то помочь командиру, быстрый на руку Саша Пролеткин предложил:
- Может, мы этому капитану остальные зубы пересчитаем?
- Разведчики не хулиганы! - решительно возразил Василий. - И не вздумайте его трогать, будет позор всему взводу.
- Не слушайте вы этого балаболку, - мрачно сказал Рогатин.
- Може, вам у шрафной роти якусь отдельну задачу поставлят, а мы ее всем скопом сполним? - спросил Шовкопляс.
- Где она, штрафная рота, я и сам еще не знаю. Да и не бывает таких отдельных задач. Вы же знаете - штрафников посылают в самые горячие места. Нет, братцы, вы здесь воюйте, а я вернусь, если жив останусь.
Старшина Жмаченко нагрузил для Ромашкина полный вещмешок своих и трофейных продуктов.
- Зачем столько? - спросил Ромашкин.
- Там будет общий котел, товарищ старший лейтенант, берите, сгодится.
Ромашкин снял погоны, отвинтил ордена и подал старшине:
- Пусть во взводе хранится. Вроде бы я на задание ушел. В случае чего - адрес у тебя есть. Матери отправишь.
Жмаченко, чтобы не расплакаться, торопливо стал возражать:
- Ничего не случится, товарищ старший лейтенант, столько ночей лазили - все обошлось. А штрафники днем действуют, разглядите, что к чему. И голову-то особенно не подставляйте.
- Ничего не выйдет, знаешь закон - искупишь вину кровью! Придется рисковать. Да и не умею я за чужой спиной прятаться.
На другой день Ромашкин получил в штабе копию приказа, предписание и отправился своим ходом в деревню Якимовку, где находились штрафники.
Шел он один, без сопровождающего. Колокольцев не хотел обижать его еще и конвоиром.
***
Штрафная рота, куда шел Ромашкин, была сформирована в тылу из людей, совершивших разные проступки и преступления. В нее вошли и бывшие заключенные, те, кто подавал просьбу об отправке на фронт. Им предоставлялась возможность искупить свою вину в бою. Рота - двести пятьдесят человек - прошла короткий курс обучения и эшелоном - в товарных вагонах, оборудованных нарами и железными печками, - прибыла во фронтовые тылы. Здесь в нее добавили местных провинившихся, вроде Ромашкина, укомплектовали офицерами и разместили в деревне Якимовка ждать наступления: штрафников разрешалось посылать в бой только в наступлении.
Ромашкин сдал документы пожилому командиру роты - капитану Телегину, осипшему от курева и простуды.
- За что? - спросил капитан.
Василий рассказал.
- Ну, это шалости. Против наших штрафников вы ребенок. Кстати, будьте с ними осторожны, у них есть свои атаманы, свои законы. Есть в роте и бывшие уголовники.
В Якимовке дома стояли лишь на одной стороне улицы, а на противоположной торчал длинный ряд печных труб, окруженных черными головешками.
Ромашкин пришел в избу, где располагался взвод штрафников, в который его зачислили. После разговора в штабе он с любопытством оглядел своих новых сослуживцев. Внешне это были солдаты как солдаты: в военной форме, со звездочками на новеньких пилотках и погонами на плечах. Ромашкину трудно было представить, что среди них есть и бывшие преступники, уголовники, люди с темным прошлым.
Ни кроватей, ни нар в избе не было. Василий нашел свободное место на полу, поставил вещевой мешок к стенке, уселся рядом. Слева лежал молодой симпатичный парень с быстрыми смышлеными глазами, темные волосы расчесаны на ровный пробор. Парень был чистенький, но форма сидела на нем не очень ладно, он напоминал студента, недавно призванного в армию. Справа - пожилой, лысый, с полным ртом золотых зубов: видно отец семейства, какой-нибудь бухгалтер-растратчик или проворовавшийся завскладом.
Когда Ромашкин вошел, все притихли. Помня предупреждение, Василий ожидал каких-нибудь козней, насмешек, розыгрышей и решил: "Это можно стерпеть. Если станут бить, от двоих-троих отмахаюсь. Ну, а в более сложной обстановке обращусь за помощью к командиру роты".
Внешне спокойный, внутренне настороженный, Василий привалился к стене, вроде отдыхал.
- Ты по какой статье? - спросил "студент".
- Что? - не понял Василий.
- Статья, говорю, какая, срок какой получил?
- У меня нет статьи, я по приказу.
- Фронтовик? Давно на передовой?
- Давно. - Василий чувствовал: говорит с ним один, а слушают все.
- За что угодил в штрафную?
- Рыло набил одному дундуку.
- Разве за это сажают? - усомнился парень. - Ты давай не темни. Пришел к нам жить - говори правду.
- Я не вру, тот дундук был старше по званию - капитан.
- А ты кто?
- Я старший лейтенант.
- А до войны, до армии кто ты был?
- Школьник, - простодушно ответил Ромашкин, и окружающие почему-то засмеялись. Он даже не подозревал, что сам себе дал кличку: с этой минуты он для всех стал Школьником, хотя это было очень далекое прошлое.
- Значит, ты домашний, - сказал парень. - А перо зачем носишь?
- Какое перо?
- А вот это. - Парень показал на финский нож, прицепленный к поясу Ромашкина.
- Гитлеровцев бить.
- И приходилось?
- Бывало. - Ромашкин подумал: пора и ему спросить. - А ты за что осужден?
Парень лукаво усмехнулся.
- За халатность.
- В чем ты ее допустил?
- Квартиру обокрал, а шмутки сплавить втихую не сумел. Засыпался. Вот, значит, проявил халатность, промашку дал.
В углу заржали. Ромашкин поглядел туда. Там сидели трое - один коротышка, плечистый, почти без шеи, мордастый, а двое других к Ромашкину сидели спиной, лица их не были видны. Они-то, хоть и негромко, но именно ржали, а не смеялись. Ромашкин никогда не слышал такого смеха у своих разведчиков, хотя шутили во взводе часто.
Коротышка подошел к Василию, привычно и удобно опустился на пол, видно, много пришлось ему сидеть на плоских нарах. Он посмотрел на Василия пронзительными наглыми глазами, спросил:
- Значит, фронтовичек?
- Да.
- Ну-ка, расскажи нам, как воевать с немцами? У них там, говорят, проволока, мины. Как же через всю эту мазуту до них добраться?
- Мины перед наступлением саперы снимут, проволоку артиллерия разобьет.
- А если не разобьет?