Дали два часа на сборы и сказали, что просьба штаба соединения для бригады – приказ. Хоть и жалко, но так надо. Здесь все было понятно. Пленных партизаны не брали, некуда, незачем, да и некогда было с ними заниматься. Наиболее важных из них отправляли по инстанции "наверх". Там с ними и работали соответствующие службы.
Тобиас знал в совершенстве несколько языков и уже русско-белорусский говор, так что надо использовать его возможности. Когда Тобиас пришел в отряд (штаб бригады находился тут же), и объявил о том, что его забирают в штаб соединения, это известие вызвало бурю эмоций у его нового командира отряда, а друзья-подрывники начали его отговаривать. Не ходи туда, мол, погибнешь. Немцы постоянно охотятся за штабом соединения, подсылают лазутчиков– провокаторов, да и вообще лучше быть подальше от большого начальства, там, в соединении, одни генералы, совсем другая жизнь, не то что в родном отряде. Да и нас, друзей твоих, там уже не будет, все незнакомые. Как ты там будешь, а вдруг не приживешься?
Тобиас все понимал, но приказ есть приказ. Он понимал даже больше, чем ему напричитали ребята. Если он там не приживется, не дай Бог, то обратно в отряд его все равно не вернут, а найдут другое, совсем другое место.
По-братски распрощавшись со ставшими для него действительно родными ребятами-партизанами, он с "одноразовой" партизанской гранатой, спрятанной в кармане телогрейки, без оружия, выехал на подводе за 60 километров в село Буда Октябрьского района и без особых проблем прибыл в штаб Полесского областного партизанского соединения.
Его привели в комнату командира соединения. В ней находился весь генералитет этой структуры. Ветров – командир, бывший прокурор Белоруссии (до войны, да и после, он был прокурором, а затем и министром юстиции БССР), комиссар Малинин и начальник штаба – Дорошко. Тобиас представился. Командир познакомил его с присутствующими и сказал: "Я думаю, Вы понимаете, зачем мы Вас пригласили из отряда. Нам сейчас нужен не просто переводчик-машина, даже великий полиглот. Нам нужен человек, знающий нужные нам языки, знающий изнутри нашу жизнь и наши задачи, а самое главное, чтобы это был наш человек по духу и идейным соображениям. По отзывам командования отряда, Вы как раз и есть тот человек. Ну, посмотрим, а начнем прямо сейчас". Ввели немецкого офицера в достаточно крупном чине. Тобиас был посредником в разговоре между командованием и пленным, старался, конечно. Делать ему это было гораздо легче, чем если бы он занимался этим раньше. Словарный запас русского и белорусского языков был уже достаточным для толкового полного перевода. Чувствовалось, что командиры остались довольны его работой.
На прощание командир сказал: "Вы теперь работник штаба соединения и серьезный работник, потому мы будем Вас охранять. Думайте, что хотите, но таков суровый военный порядок".
Ну, Тобиас, везет же тебе, опять охраняют, уже с обеих сторон, и чтобы не сбежал, и чтобы тебя "не убежали". На квартиру его определили в одном крестьянском доме. Жили там старик со старухой в ладненькой такой хатке. А квартировал у них ни кто иной, как командир "элитнейшего" подразделения штаба соединения, конной разведки, некто Черник.
Так как командование передвигалось по делам в основном верхом, то и конная разведка, она же и охрана, всегда была при руководстве и считалась лучшей из лучших, по крайней мере, по их мнению, и мнению их командира.
Вечером Черник повел Тобиаса на квартиру. Сразу с порога, он загремел: "А ну, бабка, давай чего-нибудь пожрать да и запить чем-то". На столе появилась бутылка самогонки, немудреная сельская закуска – соленые грибы, огурцы, помидоры, лук, картошка, хлеб. Черник налил два двухсотграммовых стакана самогонки, себе и Тобиасу, поднял стакан и опять загремел на всю комнату: "Ну, что, давай выпьем за твой приезд, за знакомство!" "Я не пью", – ответил Тобиас. Он еще дома на праздник Пейсах не брал в рот даже отличного домашнего вина, а тут – самогон. "Я не пью водки и даже запаха ее не переношу", – повторил он снова и начал кушать.
"Да ты, что, б…, со мной, Черником, не желаешь выпить? Да ты знаешь, что никто еще не посмел мне перечить! Да я тебя…", – кричал лихой разведчик. Он выпил свой стакан, выпил стакан Тобиаса, кинул в рот огурец и выскочил на улицу.
Тобиас посмотрел на хозяев. Старик и жена сжались от испуга, даже девушка-подросток забилась в угол на печи. После минутного молчания, старушка подошла к Тобиасу и заговорила со слезами на глазах: "Сыночек, не уходи от нас, пожалуйста, а то ен скоро нас кончить. Как напьется, то орет, то дерется, то прямо при нас дочку ломает. А пьеть ен почти каждый вечер. У ниго кони в подчинении тожа, так ен отдаеть их по-одному – два мужикам для домашней работы. Установил таксу – за един день – три бутылки водки. А мой дед их ходить, собираеть и учет веде. Не уходи, сынок, пожалей нас. Некому нас защитить от етого дурнюка, ен очень нехороший человек. Бойся его".
Через несколько дней было большое совещание у командира соединения. Присутствовали все командиры отрядов, штабные работники. Как раз в этот момент группа "пешей" охраны штаба привела пленного немца-летчика. Подбили его в воздушном бою и он опустился с парашютом недалеко от штаба соединения. По дороге его конечно "подраздели", все летное реквизировали и в штаб привели только в форме лейтенанта "люфтваффе". С подачи командира, Тобиас начал задавать ему вопросы. Немец отвечал прямо и полно, насколько это было возможно. Он самый обычный летчик-истребитель, особых секретов не знал, но посчитав Тобиаса за немца, рассказал ему, что его семья из потомственных германских коммунистов, два его старших брата, тоже летчики, погибли в Испании, сражаясь против диктатуры Франко. Что вся их семья ненавидит фашистов и сам он, совсем молодой парень, пошел в летчики, чтобы быстрее вырваться из всей этой нацистской грязи. Потому и был сбит в первом же вылете. "Помогите мне, – попросил он, – попасть в наказание куда угодно, в Сибирь или еще куда, я буду работать, и приносить пользу этой стране, которой мы причинили столько зла".
Тобиас переводил. Было видно, что немец говорит искренне. Тобиас высказал командиру и это мнение.
Когда увели немца, Ветров сказал Тобиасу при всех собравшихся командирах: "Спасибо Вам, товарищ Лейбу, за службу. Не за перевод, нет. За службу. Я более-менее знаю немецкий язык, но я бы не смог задавать мои же вопросы так, как это сейчас делали Вы. Вы не то что победили этого пленного, Вы сделали так, что он поверил в вашу искренность, а не в простой формализм перевода. Спасибо Вам еще раз. Учитесь, товарищи, как надо проводить агитационно-пропагандистскую работу, ничего не пропагандируя специально".
Потом Ветров еще раз посмотрел на Тобиаса и спросил: "Да, а как Вы устроились на новом месте?" Тобиас неожиданно для себя и для всех, ответил: "Плохо". "Как это так, плохо?" – уточнил командир. "А так, – ответил Тобиас, – меня каждый день заставляют пить водку, а я ее даже запаха не переношу и никогда не пил". Заполненный зал взорвался хохотом. Такого они и до войны не слышали, а тут в лесу заявляют такое, да еще в какой обстановке…
"Вот видишь, – смеясь, сказал Ветров, наклонившись к комиссару, – а я грешным дело сразу не поверил, что он еврей". Затем поднял свой двухметровый посох (он с ним никогда не расставался, что-то там было неладное у него с ногами), ткнул им в сторону находящегося здесь же командира своей конной разведки и сказал: "А ты, Черник, сегодня же поищи себе другую квартиру, у тебя это легко получается, а переводчик нам круглые сутки нужен трезвым".
Черник больше на квартире не появился, вечером прислал одного из своих казачков за вещами и лошадью, которая была в постоянной ротационной аренде. Вещи Черника Тобиас отдал, а лошадь – нет, заявив разведчику: "Тарас, все, что было тут ваше, мы отдали, а лошадь эту вы с Черником давно пропили и пусть она остается у села, ведь больше у них ничего нету. Так и передай". Казачок уехал, Черник затаил злобу, но Тобиаса это не волновало. Он несколько месяцев, до января 1944 года жил в этой добрейшей семье как родной сын. Хозяева в нем души не чаяли, да и он стал считать их за родных.
Красная Армия к этому времени уже входила в Белоруссию, уже была освобождена Витебская область, фронт трудно, но уверенно приближался и к Полесью. В Москву был вызван командир Полесского соединения, генерал Ветров. Когда пришел самолет У-2 за ним, и он шел к посадочной площадке, то увидел Тобиаса, несущего, на плече бревно. Не мог тот сидеть без работы и помогал кому-нибудь, лишь бы не сидеть. Ветров подошел к нему, помог снять бревно, положил руку на плечо и сказал: "Спасибо Вам еще раз, товарищ Лейбу. Вы действительно наш, верный партизан. Я улетаю, но скоро вернусь. Мы теперь не скоро расстанемся. Помните, Ваша судьба не только в Ваших, но и в моих руках. Еще раз спасибо за службу и до встречи. Вернусь с Большой земли, начнем новую жизнь". И улетел.
Как уже вскоре выяснилось, замена командира Полесского соединения Ветрова на другого, конкретно командира бригады, в которой партизанил Тобиас, была ошибочной. Сколобанов был неплохой политработник, педагог по образованию, внешне очень похожий на К.Е. Ворошилова, он не имел военной подготовки и под его руководством, крайне ослабленным и неквалифицированным, дела в соединении с каждым днем шли все хуже. Тобиас часто беседовал с новым командиром, понимал, что он добродушный, политически и идейно убежденный, но этого как раз в данный момент оказалось слишком мало. Дело в том, что пока фронт был далеко, немцы не могли оттягивать большие силы с передовой в тылы, для борьбы с партизанами. А когда немецкие войска, отступая, вошли в партизанскую зону, то она сама собой стала линией фронта.