Как поглядели мы на этот мост, так сразу увидели: дело плохо. Врагу все ж таки удалось разбить средний пролет и повредить опору. А высота опоры - метров восемь. С ней полный день проканителишься, а если принять во внимание обстрел и потери в личном составе, так и того больше.
Немец все бьет: то шрапнелью, то кумулятивными. Нарочно задержался, чтобы нарушить нам график. А трехтонка уже везет из борка ошкуренные прогоны. В кузове они не умещаются, так машина тащит их волоком по земле. Нетерпеливый Хлебников распутывает тугие узлы, ломает ногти, ругается и вместе с тремя солдатами принимает тяжелое бревно на плечо. И вот они вчетвером бегут на мост - бегом бегут с шестиметровым бревном на плечах, которое в другое время и шагом бы не донесли. Снаряды падают в воду то справа, то слева, поднимают кучерявые фонтаны - полная река ухи получилась, - а Хлебников оседлал прогон, все равно как Чапаев, и тюкает топориком, зачищает врубку.
Меня поставили промерять дно под разломанной опорой. Полез я в воду с шестом, и после каждого разрыва снаряда накрывает меня волна. Меряю глубину, а сам сомневаюсь: как в такой обстановке будем раму устанавливать? Совершенно невозможно. Сверху вон и то троих унесли, а здесь он и подавно не даст работать. Взобрался наверх - гляжу, последний прогон кладут, а Хлебников топором машет, шумит: "Подавай, мол, накатник, не задерживай!" И тут слышу разговоры: принято решение рубить раму в борке, где готовят материал, возле берега. Я, конечно, сразу понял и обрадовался: сделают раму в тишине и покое, а потом в готовом виде спустят ее, матушку, в реку и по течению переправят на место. Нам останется только поставить ее на попа - и задание будет выполнено. Кто до этой рационализации додумался, неизвестно. Может быть, комбат товарищ Алексеенко, может быть, кто-нибудь из солдат, не знаю. У нас никто не подавал заявки на это изобретение.
Часа через два, глядим, плывет наша опора, и солдаты из второй роты, как заправские плотогоны, направляют ее под левый пролет. А поднять ее на канатах и поставить в нужное положение особого труда не составило. В общем, должен вам доложить: боевое задание было выполнено досрочно и, как говорят, малой кровью. Правда, стрельба со стороны врага сильно поубавилась: наши засекли ихние батареи и накрыли своим огнем, и стал он, бедняга, после этого бить с перерывами, жалко и пугливо. Ударит раз и молчит: перебегает, видать, на другую позицию. А наши - ну просто дыхнуть ему не дают. Попробовал он наслать на мост "юнкерсы", да как увидали они наших "Лавочкиных", так с перепугу поскидали свои "гостинцы" где попало и назад, до дому. И осталось от этих "юнкерсов" одно воспоминание да белые петли на небесах.
Вот тут и дошло до каждого из нас, через дружное взаимодействие частей, какая все ж таки мы грозная и богатырская сила, когда все вместе направлены на одну цель, на одну задачу. От земли до самого неба поднялась великая сила наступления: мечет молнии, крушит перепуганного врага. И наш отдельный батальон - хотя и маленькая, но необходимая часть великой силы, и каждого солдата в батальоне, например Хлебникова или меня, подымает эта сила и несет вперед, как волна водяную каплю, и горды мы все, что сподобились такой чести.
Радостью наполняются души солдат, все рвутся к работе, как львы и тигры, и когда приходится приподнять проезжую часть, чтобы как следует установить рамную опору, солдаты готовы на плечах поднять мост - было бы во что упереться. Но руками, конечно, мост не подымешь, и мы долго бьемся и так и этак, стараемся надежно установить приплывшую по реке опору. Бьемся до тех пор, пока светлая голова Хлебников вдруг закричал не своим голосом: "Давай со всех грузовиков домкраты!" - и замахал топором, все равно как Чапаев шашкой.
Потом, когда по мосту пошли танки и командование объявляло Хлебникову благодарность перед строем, он моргал глазами и до конца не понимал - за что. Казалось ему, что работали мы медленно, бестолково и что мост можно было починить на час раньше. И несколько дней он корил себя, что в спешке положил прогон комлем не в ту сторону.
Мы двигались за наступающими частями, по пути заваливали воронки на дорогах, чинили малые мостики, сбивали немецкие надписи и вешали свои - русские. Через неделю наступление притормозилось. Пошел слух, что враг получил подкрепление, окопался у Меловой горки и сопротивляется яростно и возле Меловой горки идут тяжелые бои… Нам было приказано остановиться и привести себя в порядок. Ночевать мне пришлось в блиндаже какого-то немецкого командира. Остались там от него пустые бутылки, разноцветные журналы и кошка, которую он держал от мышей. Кошку мы оставили, мусор вымели и легли спать - впервые за много ночей под нормальной крышей.
Утром вышли на дорогу, видим: остановились машины с тяжелыми и легкими ранеными. Наши ребята столпились возле них, интересуются, спрашивают новости. Подошел и я, протиснулся, где народу побольше, пошумней да повеселей, гляжу - Хлебников беседует с танкистом.
У танкиста лицо перебинтовано белой марлей и левый, разрезанный, рукав заткнут за ремень, а рука висит на животе, перехваченная бинтом через плечо. Сам танкист, видать, малость хмельной, то ли от спирта, то ли от боевых переживаний. Озорной и веселый. Глаза так горят, что нестерпимо - прямо зайчики по земле бегают. Разговаривает весело и охотно, будто все ему сватья и братья, будто со всеми с нами он знаком с малых лет. И как-то не к лицу этому молодому танкисту белые бинты да марля: гармошку бы ему на колени, саратовскую, или баян…
- …Враг - вот он, а патроны кончились, - говорит танкист. - Поправь-ка, браток, рукав… Вот так… Спасибо… Ни одного патрона, а враг тут - вот как ты - стоит… Что делать, капитан Федотов? Капитан Федотов достает ракетницу и - прямой наводкой…
- Руку-то сильно испортил? - спрашивает его Хлебников.
- Касательное пулевое. Ерунда, - говорит танкист. - Руку тронуло - не беда. Не беда, а прямая польза. В трамвай с передней площадки пускать будут, безо всякой очереди - это раз. А плюс к тому, погоду буду раньше всех чуять - не надо барометра покупать… А ну-ка, скрути мне, браток, цигарку… Подлинней да потолще… Так вот. Ударил капитан Федотов из ракетницы, а немец ошалел. Встал и стоит…
Тут подходит сопровождающий, отбирает у танкиста папиросу и велит ему молчать, поскольку у него насквозь пробита щека и разговором он бередит себе рану.
- Да как же я буду молчать? - удивляется танкист. - Я не умею молчать. Учти, санитар, как смолкну, так помру…
- А молчать не можешь, так дело говори, - просит Хлебников. - Как там, у Меловой горки?
- Поскольку я еще пока что не генерал, общую обстановку объяснить затрудняюсь, - говорит танкист. - А в общем… жмем и давим… Ну так вот… Стал немец против капитана Федотова, тут я высовываюсь, кричу: "Ложись, капитан!" - и бросаю гранату… Вот, я думаю, в тот момент мне щеку и продырявили. А как это случилось, сказать не могу. Помню только: привалился в окопе, закурил папироску… Сосу, сосу, а толку нет, ничего в глотку не идет. Что за шутки? Пощупал щеку, вижу - дырка. Дым в дырку и выходит.
- Да ладно тебе! - сердится Хлебников. - Что там, у Меловой? Какая обстановка?
- Как я тебе, дяденька, объясню обстановку, когда я водитель танка. Мне изнутри ни шута не видать. Стукнет командир по левому плечу - поворачиваю налево, стукнет по правому - поворачиваю направо…
И снова начал рассказывать про капитана Федотова.
А позже сопровождающий сказал про танкиста, что его представили к званию Героя и с нашей стороны было очень нехорошо утомлять его разговорами. Оказывается, этот парень, когда немцы подбили гусеницу его тридцатьчетверки, вылез через нижний люк и почти полные сутки один стрелял из-под танка, вел бой с фашистами. Раненый, он ухитрился выкопать под танком окоп, и враг никак не мог достать его оттуда.
А когда раненые уехали, Хлебников пожал плечами и сказал:
- Не понимаю… Такое геройство человек совершил - и хоть бы слово об этом… Ведь герой всего Советского Союза. Не понимаю…
- А ты, - спрашиваю я Хлебникова, - чего же не сказал ему про свое геройство?
- Про какое геройство? - вылупил он на меня глаза.
- Да там, на мосту.
Хлебников только махнул рукой и пошел. Дескать, подумаешь, геройство!
А на другой день оборона врага у Меловой горки была прорвана, и новая волна наступления подняла нас и понесла вперед.