Двенадцать лет Степке исполнилось двадцатого июля, и в тот день по карточкам впервые выдали вместо хлеба кукурузу. Мать и Любаша тупо смотрели на желтые, на белые зерна. А он смеялся. Он никогда не пробовал кукурузных лепешек. И вообще ел кукурузу только молодую, отваренную в початках. Поэтому думал, что кукурузные лепешки такие же вкусные, как и молодая кукуруза.
Но мать знала, что это совсем не так. А Любаша, может, и не знала, но догадывалась. Для восемнадцатилетней девушки она обладала удивительной способностью догадываться обо всем на свете.
Кукуруза оказалась прошлогодней: сухой и прогорклой. Они еще не обзавелись тогда машинкой для помола. И Степка вызвался сбегать попросить машинку - нехитрое сооружение из доски, граненого стержня и чугунного стакана с ребрами из толстой проволоки - у бабки Кочанихи. Но мать боялась отпускать его от себя. Хотя бабка Кочаниха жила близко: через три дома, напротив.
Любаша предложила вначале отварить кукурузу, затем пропустить через мясорубку.
Мать испекла пышный чурек, желтый, будто омлет. Когда его вынули из духовки, он был сладковатым на вкус и вполне съедобным. Но потом чурек остыл и сделался сыпучим, как песок.
Это было в июле…
А сейчас август. И они - в кузове машины, стоящей у обочины Майкопского шоссе.
- Беженцы… - с глупой усмешкой повторил боец. - От кого же они бегут? К фрицу в лапы? - Довольный остроумием, оскалил желтые, прокуренные зубы. - Слезай! По одному…
- Да что ж ты, родной!.. Да мы же… Да как же?.. - запричитала мать.
- "Да мы…" - передразнил часовой. - Да вы… Доверие у меня к вам не поступает. Слезай!
- Закрой пасть, - миролюбиво сказал ему шофер. - Обстоятельства вначале выясни… По личному приказу Семена Михайловича везу… С "эмки" они пересели. Передний мост у нее за переездом полетел…
Водитель был отличным выдумщиком, но боец не понял его. Возможно, от усталости, возможно, от природной несообразительности.
- Что ты мне лясы точишь? Какой Семен Михайлович?
- Буденный…
Часового словно током ударило. Подскочил, приосанился. С посерьезневшим лицом спросил:
- Приказ есть?
- Есть.
- Покажи.
- Устный… Или ты думаешь, что Буденный по каждому пустяку обязан письменные распоряжения отдавать? Или у него других забот нет?
- Забот много. Курнуть не найдется?
- Для хорошего человека самосад всегда есть.
Закуривая, боец сказал:
- Сводку Совинформбюро не слыхал? Что там про наше направление, про туапсинское, сказано?
- Ничего. Про бои в районе Моздока и Сталинграда сообщают. А на остальных участках существенных изменений не произошло.
- Непохоже… Цельную ночь раненых везли.
Машина покатилась резво, точно мячик, пнутый ногой. Будто привязанная, завиляла позади дорога. Трудная дорога. С обрывами и нависшими ребрами гор. То здесь, то там у дороги лежали кучи гравия, и солдаты, оголенные по пояс, с блестящими, цвета прелого яблока спинами, засыпали колдобины, рытвины, воронки, поругивая эту чертову дорогу, такую крутую, старую, узкую, что две машины разъезжались на ней с превеликим трудом.
Камень на дороге пылился мелкий. Булыжники уже давно были скрошены машинами, тягачами, орудиями, бесконечным потоком спадавшими по ночам со склонов гор, через обмелевшую, словно выпитую, Туапсинку, о которой поговаривали, будто инженеры из Германии, работавшие здесь в тридцатые годы, забетонировали русло реки, и теперь это не русло, а взлетная полоса. Говорили также, что городок Грознефть был построен в форме фашистского знака и государственная комиссия, принимавшая район, заметила это и велела перестроить ряд улиц. Правда это или только уличные разговоры, Степка не знал. Но он много раз смотрел на Грознефть с горы и видел белые четырехэтажные дома, расположенные несколько крестообразно. Но это так же походило на свастику, как созвездие Большой Медведицы на медведя.
Машине пришлось свернуть к речке, потому что вода в радиаторе выкипела. Шофер подхватил мятое ведро и поспешил на реку. Любаша побежала мыть ноги.
Речка, мелкая, колени не намочишь, цеплялась за камни, скользкие от зеленой тины. И лишь в одном месте, справа у берега, возле кустов, где была выемка, воды накопилось много. Можно даже выкупаться.
Любаша приподняла юбку и вошла в воду. Крохотные рыбешки, серебристые, е темными спинками, сновали возле ее ног.
Шофер засмотрелся на Любашу и уронил ведро. Чертыхаясь, полез в речку.
Любаша лениво улыбнулась.
- Как тебя зовут? - спросил шофер.
- Верни пол-литра, отвечу…
- Нет. Кроме шуток… - Шофер поймал ведро и направился к берегу.
- Я не шучу, время неподходящее, - ответила Любаша, отвернувшись лицом к дороге.
- Молодчина, - сказал шофер. - Расти большая.
- Буду стараться…
- Только не переусердствуй. А то замуж не возьмут.
- Свежо предание, да верится с трудом. - Любаша поглядела на шофера с ухмылкой.
Поднимая длинные, как у цапли, ноги, она стала выходить на берег. Шофер смотрел на нее не дыша. Наконец, облизнув узкие пересохшие губы, сказал с придыханием:
- Меня Жорой зовут, а по паспорту Георгием…
- Ладно, Жора, а по паспорту Георгий, ехать надо. Вечереет.
- Какой вас леший к фронту несет?! - взорвался шофер. - В Грузию бежать надо, в Абхазию. Мандарины там, лобия… Прожить легче. А в Георгиевском войск видимо-невидимо. Ну зачем туда ехать? Глупо! Верно я говорю? Верно…
3
- Расстегни противогаз, - строго сказал полковник Гонцов и скривил губы, может, от нетерпения.
"Надо же так нарваться!" - тоскливо подумал шофер Жора, нащупывая пуговицу. Белая головка бутылки вызывающе торчала над темной гофрированной трубкой. Это совсем смутило Жору. И он уж очень наивно соврал:
- Они сами дали. Я с них не требовал.
- Даже отказывался? - подсказал Гонцов.
- Вот-вот… - подхватил было Жора, но, уловив в глазах полковника откровенную усмешку, покраснел и замолк.
Гонцов ловко вынул бутылку из противогазной сумки, подбросил на ладони, явно любуясь. Жидкость колыхнулась беззвучно. И солнце сверкнуло в ней весело, дерзко.
- Я специально издал приказ по дивизии, категорически запрещающий личному составу автослужб подвозить на машинах гражданское население.
- Так там женщины, детишки…
- Шестого августа к шоферу из артполка напросились две женщины, подложили толовую шашку - и… бывай здоров! Хорошо, что он вовремя спохватился.
- Ну и как?
- Да никак! Разобрались - и под трибунал его.
Жора вздохнул, почесал затылок.
- Вам же не раз твердили, что значит в боевых условиях бдительность… И потеря времени. Даже если ты вез честных людей, все равно останавливал машину, грузил вещи… Опять останавливал, разгружал вещи… Там - три минуты, здесь - три минуты. За шесть минут можно проиграть бой и потерять тысячи людей. Теперь понимает" почему твой поступок - воинское преступление?
- Мы же не проиграли, - тихо возразил Жора.
- Еще неизвестно. - Гонцов перехватил бутылку за горлышко и швырнул на дорогу.
Стекло звякнуло глухо, словно ойкнуло. Жидкость расползлась по камням и пыли темным овальным пятном.
- Зачем? - сипло произнес шофер. - Лучше бы себе взяли, товарищ полковник.
Но Гонцов смотрел мимо Жоры, на дорогу. Там показались другие машины. Они тоже везли патроны.
- Все ясно? - спросил Гонцов, присматриваясь к машинам.
- Так точно, товарищ полковник.
- Еще один такой случай - и под трибунал.