- Власть-то власть, абы поесть всласть. Постараюсь. Голод не мешал Саньке желать ее. Ночами он грезил ею. И страшился. Он часто ощупывал рубец на шее. Вот откуда его болезнь - от ранения. Тянуло поделиться горем с Мартой. Но что-то восставало против этого.
Вскоре она сама стала очевидцем его беды. Он упал во дворе. Очнувшись, увидел над собой глаза Марты, вырез платья, грудь, готовую выплеснуться из лифчика. В его комнате остался стойкий запах ее духов.
- Это абсолютно ни о чем не говорит, - заметил Бреус, когда Санька умолк. - Я читал где-то, палач оплакивает свою жертву. Кажется, в романе Виктора Гюго. Но топор все же опускается. Не поддавайся на удочку. Хуже нет, когда размягчишься.
Санька подумал, что Бреус вполне подходит для подпольной работы. Только насчет Марты у них расхождения. Но разве это не правда? Спелась же с немцами! Сколько на ее совести загубленных душ! Подлец ты, Александр, за тарелку борща продался...
Вздыбленный Бреусом, Санька старался накалять себя ненавистью. Но когда Бреус предложил, не откладывая, ликвидировать палача в юбке, Санька сказал:
- Трое у нее... Нельзя так.
- Да я шучу, шучу... - Бреус похлопал его по спине. - Шуток не понимаешь?
5
Черный кот Мурза метнулся из-под ног вышедшей во двор Марты. На крыльце Санька потягивал сигаретку.
- Здравствуй, Саня, - сказала Марта, поправляя прическу. - Твой Мурза вредный. Жди теперь неприятностей.
- Вы суеверная?
- Все теперь суеверные. Война.
- Для кого война, а для кого мать родна. Марта не раз слышала эти слова.
- И ты, значит, Саня...
- Извините. Кота приговорю к смертной казни через повешение. Вам понравится.
Ее позвал сигнал автомашины. Марта мысленно поблагодарила Шпеера. Дерзкий мальчишка!
Шпеер равнодушно вел машину, время от времени поглядывая на переводчицу.
… Она попросит Лехлера насчет квартиры. Ей небезопасно на старом месте. Соседи не простят, что она сотрудничает с немцами. Фрося, помогающая по хозяйству, без стеснения передает ей то, что слышит от людей. У одних, конечно, зависть: женщина при важной службе и завидном пайке. Иные осуждают жену военного, погибшего на фронте. Да и не такое говорят...
- На чужой роток не накинешь платок. Вас это пугает, Фрося?
- Мне-то что? Ребятишек жаль, если...
Малыши уписывали борщ, грызли хлебные корочки, капризничали, забавлялись тряпичными куклами, радовали и тревожили. Старший, Сережа, уже школьник, в непомерно больших и редко просыхающих валенках, спросил как-то:
- Мама, мы немцы или русские?
- Конечно, русские. - Ответила спокойно, а у самой заныло сердце.
- Почему же меня дразнят немцем?
- Мальчишки всегда чем-нибудь дразнят.
- И не мальчишки вовсе. Взрослые.
- Не обращай внимания, сынок. Пора, пора съезжать отсюда!
- О чем фрау задумалась? - Шпеер резко вывернул баранку, объезжая выбоину.
- Мало ли забот у многодетной вдовы, Шпеер?
Шоферу было за пятьдесят. Он задыхался от астмы и часто принимал какое-то лекарство.
- Вам нелегко, фрау Марта?
Клочковатые брови его собрались у переносицы. Он привычно вел зеленый вездеход по замерзшим кочкам.
- Да, нелегко, - согласилась Марта.
- Впрочем, не тяжелее, чем нашему Отто, - шофер засмеялся. - Вот влип, я вам скажу... Извините, чуть в штаны не наделал.
Марта промолчала. Ей было все известно о Лехлсрс. Его с треском вышибли из полевой жандармерии и водворили на старое место, туда, где лопаты, катки, лошади и подводы.
Он не скрывал, что сильно испугался тогда. История с паспортистом могла кончиться очень плохо. Налетела многочисленная команда во главе со штурмбанфюрером Гейнике.
- Нужники солдатские убирать - вот его работа, - решил штурмбанфюрер. - Пусть отправляется к свиньям на старое место, чтобы им и не воняло здесь, в органах безопасности.
- Что с вами, Марта? - спросил Лехлер, когда переводчица вошла и, поздоровавшись, уселась на стул в позе просителя. - Вы расстроены?
- Мало ли забот, господин Лехлер? - Марта вздохнула. - Мне хочется просить вас... - она запнулась.
- Продолжайте, Марта. Если только я смогу...
Марта изложила свою просьбу.
Отто восторженно хлопнул себя по ляжкам.
- Все, все сделаем! Вы переедете в центр, поближе к цивилизации. Как это мне самому в голову не пришло? Свинья, свинья, трижды свинья. Но только и у меня сегодня немало забот, фрау Марта - Лехлер уже не улыбался. - Попросту - беда. Вы мне поможете?
Предстояла невеселая поездка.
Дорожная жандармерия насчитывала три опорных пункта: Мамыкино, Богодар, Павлополь... Марта хорошо знала размещение, или, как любил выражаться Лехлер, geographie его хозяйства. Жандармы из Мамыкино оберегали профилировку; после дождя они направляли машины в объезд. Немцы любят хорошие дороги. Из соседнего села Юрковки ежедневно тянулись подводы с песком, щебнем, инструментом. Жандармы Богодарского участка тоже бдительно охраняли дорогу от порчи, а павлопольские дежурили еще у складов Тодта, у столовых и гаражей. В числе жандармов были павлопольские, мамыкинские и богодарские мужики, обиженные на Советскую власть, и бывшие кулаки, и уголовники, разбежавшиеся из тюрем, и просто мужички "себе на уме", и дезертиры.
Вместе с Лехлером Марта объезжала участковые отряды дорожной жандармерии, выслушивала и переводила доклады о положении дел.
На этот раз маршрут изменился. Шпеер повел машину на Литейный завод. Лехлер молчал.
Неподалеку от омертвевшего завода - его силуэт проглядывал в сизоватом тумане - за колючей изгородью Марта увидела несколько одноэтажных строений красного кирпича, без крыш, с темными провалами окон.
- Здесь, - сказал Лехлер.
Шпеер остановил машину у деревянных ворот, тоже обвитых колючей проволокой.
Лехлер помог Марте выйти из автомобиля. Часовой пропустил их в ворота.
Из разрушенных пожаром зданий, словно по неслышной команде, стали появляться люди. Они были страшны - исхудавшие, измученные, грязные, заросшие, многие в одном белье, несмотря на холодный ветер, свистевший в степи. Марта с удивлением и страхом смотрела на своего шефа, который чистил ногти перочинным ножичком.
Внезапно откуда-то сверху простучала автоматная очередь. Солдат на вышке что-то кричал, но люди продолжали идти к воротам. Из-за разрушенного здания, обнесенного проволокой, появились солдаты. Они бежали навстречу людям, на ходу подпоясываясь.
- Цурюк!
Но люди уже столпились у ворот.
- Послушайте, мадам! - крикнул кто-то из толпы, и все зашевелились, пропуская человека, которого поддерживали под руки. Рубашка его была смочена кровью. Он то и дело вскидывал голову, словно выталкивая слова. - Послушайте, вы... Я юрист... Они стреляли в меня на пари, сам видел. - Он мотнул головой в сторону вышки. - Стали палить, когда я пошел к бочке напиться. Существует международное право... Мы, военнопленные, требуем человечности. В госпиталь... мне операцию надо. Передайте, если сама не сволочь... передай, что... Москва все узнает...
Марта перевела Лехлеру эти слова. Лехлер оторвался от своих ногтей, посмотрел на раненого:
- Успокойте его, Марта! В четыре часа ему сделают операцию.
- Но до четырех он умрет!
- Ничего, выдержит.
Теперь уже заговорили все: их лишили пайка, они с утра не ели.
Лехлер, морщась, выслушал Марту.
- В четыре часа их накормят.
Переведя ответ Лехлера, Марта не назвала времени: ей стал понятен зловещий смысл срока.
Затем Лехлер пригласил начальника охраны в автомобиль. Машина остановилась у глубоких ям, где некогда строители завода гасили известь.
На обратном пути Лехлер по-прежнему молчал. Молчала и Марта. Она догадывалась, что предстоит сегодня.
Когда они были уже в его кабинете, он сказал:
- Идите домой, Марта. Вижу, вам не по себе. Справимся, пожалуй, без вас.
- Думаете, я из слабонервных? В конце концов, я служу...
- Воля ваша. - Лехлер усмехнулся. - Вы одна из тех немногих, которые не растворились в русской каше и в русском борще... - Его ободрило собственное остроумие, и он подумал, что вовсе неплохо было бы подогреть себя и переводчицу бокалом вина. Бокалом!.. В Павлополе нет бокалов. Но ничего, дайте срок, и этот городишко превратится в премилый чистенький городок, не хуже немецких.
Марта тем временем вышла во двор. На скамеечке сидели буфетчица с профилировки - вертлявая глуповатая девушка - и молодой жандарм из фельджандармерии.
Марта не ошиблась, жандарм напевал: "Солнце светит ярким светом, шум на улицах сильней..." Это все было слишком давно, в той первой, далекой жизни, которую прожила Марта с мужем на берегу Волчьей.
- Что поёшь? - спросила Марта приблизившись.
- Ничего, так... - ответил солдат, заметно смутившись.
- Что значит - "ничего, так"?
- Какой-то случайный мотив.
- За такие мотивы расстреливают. Встать!
- Яволь. - Жандарм вытянулся, щелкнул каблуками. - Я больше не буду, мадам.
- Почему знаешь эту песню? - спросила Марта, внимательно изучая парня. - А ты, девка, уши развесила. Не соображаешь? Конец песням, конец и Советам! Хочешь висеть?
Девушка заплакала:
- Ей же богу, Марта Карловна... Только так... знакомый мотив, честное слово.
- Почему немец знает эту песню? - Марта не унималась, хотя тон ее смягчился.
- Я - латыш. Учился в Москве, мадам. Приехал к матери в Ригу на каникулы - началась война. Меня забрали в немецкую армию, мадам.
- Ты будешь сегодня на Литейном в четыре часа? - Нет, мадам, не буду.
- Почему?