- Она может выдать всех, вот что, - снова сказала Марина. - Одно неосторожное слово - и не оберешься беды. Надо срочно принимать меры. Я думаю, что если мы с мамой...
- Точно, - подтвердила Татьяна.
- Ты с мамой уже на примете, - вставил Степан.
Марина спросила:
- Что надо делать, Танечка? Говорите.
- Федор Сазонович передал, что хочет видеть Степана. У меня перемены. Повышение получила по службе - в няньки, чужих нянчить. Федор Сазонович говорит: временно надо, пока девочку подыщут. Марте рыжей помочь. Говорит, работа политическая, возле горшков, значит, и пеленок. А ты - она обратилась к Бреусу - приучай теперь к связному делу ее... Ну, хватит, однако... Я пойду.
В глазах ее стояли слезы, но она сдержалась на сей раз.
- Что же насчет Симаковой? - спросил Бреус, удивляясь, как уверенно и деловито ведет себя Марина с сумасбродной Танькой и как смело занялась их секретом, вошла в подполье.
- Подкинуть им чего-нибудь, голодают. Все это у нее с голодухи. Упредить надо беду. Вас с матерью и просил Федор Сазонович вмешаться, помочь.. - Татьяна обращалась к Марине, как бы отстраняя Бреуса от участия в делах - Сразу ты сообразила, схватила самое важное. Если бы не этот...
Татьяна круто повернулась и ушла, прихрамывая и пристукивая стоптанными каблучками.
Степан обнял Марину, но она уклонилась от его объятий.
- Что случилось, Марина?
- Ничего особенного.
6
Старшему Симакову было четырнадцать. Младшему - три. Между ними - две бледные девочки. У одной - тонкая, иссохшая рука.
На столе лежали корки хлеба, несколько малосольных огурцов, стоял большой чайник со следами копоти на боках.
Из угла раздался хрипловатый голос:
- Кого там принесло?
- Ничего, тетя, вы не пугайтесь. Это мама... Она у нас больная.
Возле Марины стояла девочка с большими серыми глазами и льняными волосиками, свисавшими на худенькую и грязную шею.
- Не волнуйтесь, свои. Поговорить с вами хочу...
- О чем говорить-то?
На кровати приподнялась женщина с потухшими глазами. Марина ее где-то встречала.
- Я все знаю, - сказала Марина торопливо, подсаживаясь к женщине. - Горе у вас.
- Как случилось, так тому и быть. Теперь мы с немцами дружим. Подарочек вот небольшой хотим сделать. Гена, покажи тете удочки... Мой сам делал, рукояточки, поглядите-ка, пробковые!
Женщина покачивалась из стороны в сторону, и Марине стало жутко. Она быстро вытащила из плетенки снедь, что принесла: сало, хлеб, сахар.
- Берите... Это вам от товарищей мужа. Они вас не оставят.
- Уже оставили! - воскликнула женщина. - Дышат они, жрут, пьют, курят... а мой-то уже ничего...
- Война, - проговорила Марина, когда Симакова раздала еду детям. - Война идет, люди гибнут и на фронте, и в тылу...
- Здесь войны нету! - сказала Симакова - Здесь сто лет можно было жить мирно. Здесь власть. Надо подчиняться любой власти, тогда можно всегда жить. А разве лучше, что мой муж землицы наелся дальше некуда? Кто живет, а кто гибнет. "То-варищи"!.. Я тех товарищей наперечет знаю, кто моего-то до пули довел.
Симакова несколько оживилась, высказывая то, о чем думала, видимо, все дни после смерти мужа.
- Может, вы и правы, только сейчас дело не в счетах, а в том, чтобы прокормиться и пережить все...
Пожалуй, это был самый трудный разговор в жизни Марины.
- А ты кто? Подосланная, что ли? - спросила вдруг Симакова, шатко поднимаясь с кровати и подходя к столу. Она уселась на табурет, подперла руками давно не чесанную голову. - Коли б не соседи, подохли бы мы с голоду, вот что! Ну, только я-то переживу. Переживу, не тревожьтесь! Я сон видела нынче... Веришь в сны? Ты-то веришь?
Марина утвердительно кивнула.
- Мама, не рассказывайте! - вмешался старший, которого она назвала Геннадием. - Все это выдумки, и не надо ничего. Тетя, вы не слушайте, она вам нарасскажет...
- Вот мой хозяин. Вот он какой!.. - Мать с нежностью посмотрела на сына, пододвинувшего ей кусок хлеба с белым ломтиком сала. - Как батю убили, он стал хозяином. Все добивался, чтобы выдали нам его тело. Не схотели. К самому Байдаре ходил. Знаете Байдару? Тот пообещал, а потом руками развел: "Немцы озлобленные, не дают. Семью тоже грозят расстрелять до самого малого. Так что надо теперь заслуживать доверие и рассказывать, кто с батькой дружбу водил. Рассказывай, говорит, полностью, будет тебе и хлеб, и сало... Кто довел отца до смерти? Разве плохой был твой батько-строитель? Знаю его, говорит, еще каменщиком. Я ему на больнице халтурку давал, поддерживал. До войны виделись и друг против друга зла не имели. Даже рыбку когда-никогда вместо ловили..." Вот он какой, Байдара! Ну я и решилась.
- Врет она, врет! - крикнул Геннадий. - Не слушайте ее, она несознательная. Всю жизнь несознательная. Не думайте, не маленькие мы, все понимаем. Это она со зла все грозится и нас пугает. Ничего она не рассказала. А расскажет, так я первый в партизаны уйду или утоплюсь в Волчьей!
- Да ты, сынок, возьми нож-то и пореши мать… На том и конец.
Геннадий перестал есть и навис над столом, показавшись Марине большим и грубым. Таким, наверно, был его отец, которого Марина не знала.
- Я, мама, ни перед чем не остановлюсь, так и знай, если ты совесть потеряешь. Все могу. Живым его не понимала, так хоть мертвого пойми. Вот, слышите, какой разговор у нас?! - Геннадий выбежал из комнаты.
На кровати заплакал трехлетка. Старшенькая подошла к нему с ломтиком хлеба. Симакова, охватив голову руками, покачивалась, не глядя на Марину, растерянно сидевшую у стола.
Все поняла Марина, что происходило в этой обездоленной семье.
- Послушайте, - сказала она, сдерживая слезы. - Я совсем не оттуда. Вы, наверно, знаете нас, маму мою знаете? Ростовцевы мы, что на Артемовской. Мы поможем вам чем сумеем. Успокойтесь и слушайте сына. Он герой, ваш мальчик... - Марина не удержалась и заплакала.
Симакова чуть приподняла тяжелые, набрякшие от слез веки. Она думала сейчас о чем-то своем и была далека от гостьи, и от сына, и от того, что вообще происходило в доме.
- Полдюжины сорочек привез... - проговорила она. - С кружевами... Все хотел, видите ли, как наилучше... На курорт, говорил, пошлю, чтобы как все... как самые что ни есть красивые... Мечта такая всю жизнь... - Она завыла, упав головой на стол.
Марина встала, слезы душили ее. В сенях она увидела Геннадия. Не по летам взрослый, широкий в плечах, он словно ждал ее.
Марина подошла к парню и поцеловала его в щеку, потом, пристально вглядевшись в его запавшие серые, как у матери, глаза, снова прижала к себе и еще раз поцеловала.
- Спасибо тебе, Гена!..
- За что?
- Настоящий ты...
Геннадий тоскливо посмотрел на Марину и спросил:
- Вы от них?.. Марина кивнула.
- Знаю, что не в себе она, вот я и пришла.
- Передайте все как есть, - Марина удивилась достоинству и сдержанности парня, которому на вид можно было дать больше его четырнадцати лет. - Про Байдару - чепуха. Это я ей наболтал. Чтобы успокоилась.
- Не оставим вас, не горюй! Маму тоже успокой... - Она вышла из дому. Вслед донесся плач маленького. И вдруг Марина вспомнила Татьяну и новую ее заботу о детях Марты по поручению подпольного комитета. Как совпали их судьбы! И у нее теперь есть забота о малолетних, о семье, раненной войной в самое сердце.
Глава тринадцатая
1
Они сидели друг против друга в разных концах комнаты. Не будь гестаповцев с пистолетами, до нее легко можно бы достать. В углу дремала овчарка, видимо привыкшая к подобным процедурам.
Катя Помаз была по-прежнему хороша. Пышная модная прическа, едва уловимый аромат духов. "Верно, в чести здесь!.. - решил Сташенко - Парикмахера к ней водят..."
Впрочем, парикмахерша, краснолицая толстушка с воли, приходила раз в месяц и к ним, в общие камеры. Молча брила, стригла давно не мытые волосы и так же молча уходила.
- Я не могла сопротивляться, - старалась объяснить Катя, - меня били. Пытали водой из шланга, вы еще не знаете, как это... Я слишком много знала. В этом беда. Сама не думала, что такая я слабая. Романтика... Рассчитывали, что все останемся живы... а умирать... Умирать не нам, другим... Но вот меня раскрыли...
Теперь-то Сташенко знал, как это произошло. Влюбилась в офицера. Трудно было не поверить его словам, ласкам. Уверял, что он антифашист. Предложил ей деньги для советских партизан. Она согласилась. И тут ее взяли: любимый оказался гестаповцем.
… Одним броском можно преодолеть пространство, разделяющее их, и намертво вцепиться ослабевшими пальцами в ее шею, потушить лихорадочный блеск больших глаз, навсегда закрыть рот, предавший сотню самых светлых, самых смелых на этой земле людей. Среди них был и секретарь Днепровского подпольного горкома партии, и совсем юные комсомольцы, и испытанные боевики, взорвавшие не один вражеский эшелон, и хозяева явочных квартир, и родственники боевиков, их сестры, братья, матери, и даже те, кто вовсе не ведал о подполье и только здесь, в тюрьме, проходил науку сопротивления.
- Кто тебя такой сделал? - спросил Сташенко, когда Катя умолкла, выжидающе поглядывая на следователя, писавшего что-то. - Как ты к нам затесалась? Вот чего никак не пойму. Кто назвал твое имя, когда мы формировались?