Вдосталь насидевшись в кресле, Канавка направился в свою железную каморку с зарешеченным окном. Одну за другой вытаскивал из шкафов запыленные папки, и перед ним, как на экране, проходили вереницы людей, примеченных его глазом. Он перелопачивал груды старых бумаг, словно разрыхлял почву для новых своих ядовитых посевов. Ивановы и Кириленки, Степанюки и Одудьки, Чумаки и Процепки, Баранники и Марченки, Сидоренки и Кривули... Фамилии обступали будущего начальника паспортного стола, вызывая в затуманенной вином памяти внешние черты каждого. Старые архивы еще послужат новому порядку.
Потом, отодвинув папки, Канавка уселся за список. Он вспомнит всех! Одна под другой укладывались на бумаге фамилии, словно трупы расстрелянных - штабельками... Точка - выстрел. Точка - выстрел. Он расправлялся с ними за долгие годы унижения. Его держали на задворках. Сунулся в партию - постановили воздержаться. Мильтон третьего сорта. Дерьмо!
Последняя фамилия не давалась. Ускользала из памяти, растворяясь в сознании. Все шнапс. Не торопись, Канавка! Спокойствие. Найдешь последнюю - короткая, сухая, полурусская. Рост средний, острый кадык, руки жилистые, цепкие. Глаза мутные. Нос прямой, рот невелик, припухшие губы...
Страх скрючил его так решительно, словно давно подстерегал в сумерках. Память впервые давала осечку. Нос прямой... кадык...
Канавка уже не владел собой. Почему немцы оставили его одного? Они никого не боятся. Им наплевать на всех, и на Канавку тоже. Они едят сырой фарш.
Легкий озноб охватил писаря, когда он вышел на улицу. Путь недалек, но страх делал его нескончаемым. На подступах к своему дому он даже побежал. Почудилось: кто-то следит за ним... Он скрипнул калиткой и прислонился к забору. Ну и денек!
Отдышавшись, направился к крыльцу.
Под ногами знакомо заскрипели ступеньки. Сейчас он заберется под одеяло, согреется. Утро вечера мудренее...
- Паспортист Канавка? - спросил кто-то негромко, Голос показался Канавке знакомым, он хотел отстраниться, но его уже крепко держали.
- Что надо? - крикнул изо всех сил, но в горле только прошуршало. - Отпустите, буду кричать!
- Кричи! Харченко - твоя работа?
- Бреус?! - вырвалось у Канавки. Он вспомнил наконец последнюю фамилию.
- Он самый. Бреус, - подтвердил голос, и то были последние слова, услышанные Канавкой на этом свете.
4
В аресте Харченко Канавка, однако, повинен не был.
Проводив эшелон, старый партизан пошел "на хутора", в пригород, к связной Анастасии. Там, "в приймах" у одинокой обрубщицы, вдалеке от завода, ему будет безопасней, тем более что отныне он уже никакой не Харченко.
Все было бы ладно, но к Насте заявился ее брат Гришка.
Харченко представился:
- Садовский Николай Степанович, коммерсант.
- Ого, уже и коммерсанты на нашей земле завелись! Приятно слышать. Значит, полный разворот жизни? Откуда же вы?
- Из Перемышля. Следую с войсками.
На столе появилась бутыль самогона, желтое сало. Настя сварила картошку. Угощал Гришка, празднуя свое возвращение. Он, по его словам, попал в окружение под Гродно и пешком добрался до Павлополя, где и поступил в полицию. Немцы с украинцами дружат, германская нация правильная, понимает, что без местного населения нельзя. Таких, как Гришка, обеспечивают неплохо.
Когда Гришка захмелел, Анастасия шепнула Харченко:
- Вы уходите. Боюсь я его. Продажная душа, вы же сами видите...
Харченко усмехнулся:
- От сморкачей в жизни не бегал и бегать не собираюсь.
Но Гришка только прикинулся пьяным. Он вышел по надобности, а возвратился с полицаями.
- Этот коммерсант - замдиректора с "Металлиста". Чужой фамилией прикрылся. Думал, Гришка - дурачок, не узнает. Ну, а Гришка - с первого взгляда!
Настя со слезами бросилась к брату, влепила ему пощечину и получила в ответ такой удар, что потемнело в глазах.
А Харченко увели.
Отто Лехлер - ровесник Харченко.
- Мы с вами Altergenosse - одногодки - перевел переводчик - У вас есть семья? Дочки? Ах, сыновья... Тоже капитал. Зачем же мне расстреливать вас? Почему у моих детей должен быть отец, а у ваших детей отец должен не быть? Правильно?
Полный белесый немец вовсе не корчил из себя победителя. Напротив, он не скрывал растерянности. На днях убили одного из полиции. Он просит арестованного сообщить все, что, может быть, прольет свет...
Харченко ничего не знал. Он сопротивлялся как мог, хотя уже ни на что не надеялся. Его, правда, еще не пытали иглами, не жгли огнем, не подвешивали за вытянутые руки. В Павлополь пока не завезли оборудование для этого. Не хватает, видно, у гитлеровцев и заплечных дел мастеров для такой провинции. Ему просто не давали пить, предварительно накормив ржавой тюлькой. Словно проведав о его брезгливости, заставили подставлять под черпак с баландой засаленную пилотку. Они придумывали что могли, всячески изощрялись: запретили курить, не давали умываться.
- Так почему же вы изменили Familienname? Объясняйте.
От неопрятного переводчика тянуло табаком и сивухой.
- Этот вопрос щекотливый... Дело в том, что я был арестован по ложному доносу, сидел, понимаете?
- Ну и что же? Weiter...
Лехлер внимательно изучал своего подследственного. Впрочем, он делал вид, что внимательно изучает сидящего, так как вообще не разбирался в этих делах. Его специальность - абразивы. Знает ли русский, что такое абразивы? Это целый мир сверхтвердых материалов, которые...
- Weiter, weiter!
Он в жизни никогда не допрашивал. Кто знал, что тот, из полиции, такой нужный человек? Надо было сразу же выкачать из него все сведения. "Завтра, завтра"... Идиоты!
Начальник дорожной жандармерии Отто Лехлер вынужден заниматься чужим делом. Его задача: трасса Берлин - Москва. Он следует за войсками и укатывает дороги. Дороги должны быть прямыми и чистыми, как душа немца.
Майора Экке отозвали в Ровно. Лехлера временно назначили вместо него. Видит бог, Лехлер не тянется ни к наградам, ни к чинам. Он честный немец и должен, как говорят фюрер и генерал Рихтер - командующий военной группировкой - слиться в духовном единстве с украинским народом, потомком великих остготов, еще полторы тысячи лет назад пришедших к берегам Днепра.
Этот русский устал. Неудивительно. Его, говорят, мучили жаждой. Работа, разумеется, маленького "негритоса". Вот уж нисколько не похож Франц Риц на арийца. Черен как уголь. С ученическим озорством придумывает он разные "новинки" на допросах, а иногда и участвует в акциях, проводимых командированными из полиции безопасности.
Переводчик, неряшливый субъект из сановитых остзейцев, прибалтийских соплеменников, не скрывает своего презрения к Лехлеру. Вот уж в самом деле эстонская свинья, подлец! А может, Ромуальд - тоже имечко! - действует по приказу гестапо? Слежка! Очень просто.
Избавиться бы от него. Подвернись сносный переводчик из местных... Надо послать заявку на биржу.
- Так что же произошло? - спросил Отто Лехлер, очнувшись от сумбурных мыслей - Вас арестовали... Это есть правда?
- Да, правда.
Харченко никогда не арестовывали. Он врал, и у него плохо получалось. Даже врагуонне умел врать, черт побери!
- Кто заставил вам менять паспорт? Вы есть директор. Вы болшевик. Зачем остался? Вы есть партизан?
Лехлер не спускал глаз с Харченко.
- Отвечайте, черт вас побери! - закричал он, когда переводчик умолк. - Называйте партизан. Иначе повешу.
- Я переменил паспорт, потому что боялся быть разоблаченным как коммунист. А с ними... уходить не хотел. Как говорится, ни нашим, ни вашим. Нейтралитет. Понимаете?
Лехлер выслушал переводчика.
- Мы не занимаемся тотальным уничтожением коммунистов. Если бы вы помогли нам пустить завод...
Харченко кивнул: надо оттянуть конец.
Отто Лехлер не без ликования подумал: "Вот и еще один сотрудник. Может быть, поважнее этого... Ка-нав-ки".
Он сочувственно смотрел на сидящего перед ним русского, но тут же сник под карими буравчиками Ромуальда.
- Послушайте, Харченко. Назовите всех из партизанского комитета, и мы отпустим вас, - устало проговорил Лехлер. - Вы их знаете.
- Не знаю я никаких партизан. Я не понимаю...
- Что не понимаешь, швайн? - Переводчик мотнул лысой головой. - Не полагай, что ты есть живой на этот свет...
Лехлер вздрогнул: о, этот переводчик! Он знает свое дело. А Лехлер умеет уговаривать только предпринимателей: резина, абразивы, битте... Вот образцы. Сколько заводов он посещал за день! Собственный автомобиль, жили сносно. Когда вступил в национал-социалистскую партию, его назначили управляющим по заказам. Повестка именем фюрера вытолкнула его из служебного кабинета на Восток, в этот вшивый город. Если бы не переводчик, они бы с этим директором наговорились вдосталь: как там у вас с абразивами? Применялись на заводе алмаз, корунд, кремень, кварц? А искусственные абразивы, вроде карборунда, карбида бора? Шлифовальные круги, бруски, коронки?
- Что вы ему сказали? - спросил Лехлер у переводчика.
- Я сказал, что он скотина. Он не смеет отнимать столько времени у офицера, выполняющего свой долг. Он должен считаться...
- Вы слишком высокого мнения о сознании этих людей. Ромуальд.
Переводчик иронически посмотрел на Лехлера:
- Я слишком хорошо знаю работу шефа.