Конвойные разрешали небольшие привалы у колодцев или в тени деревьев, делали вид, что не замечают, как хозяйки торопливо суют пленным лепешки, хлеб, картофель, кринки с молоком; это было снисходительное великодушие победителей...
Татьяна металась вдоль нескончаемой колонны, то и дело отбегала от нее, чтобы наполнить ведро студеной колодезной водой. Пленные жадно пили из кружки, а то прямо из ведра, благодарили "цыганочку".
Видела Татьяна и Саньку, и знакомых девчат.
Когда удавалось, она выспрашивала пленных о случившемся на фронте, запоминала что могла, чтобы рассказать своим.
Скорбный людской поток так захлестнул собой девушку, что, казалось, она на какое-то время позабыла и о Степане. Но это только так казалось. А скроются пленные вдали, уляжется пыль на дороге - и тотчас, как ни днем ни ночью не утихающая боль, всплывут думы о нем.
Его взяли в доме Ростовцевых. Татьяна с покрасневшими от слез глазами примчалась к Федору Сазоновичу: вот, мол, вам, допрыгались, не иначе тот благочестивый немец выследил Степана или сами хозяева донесли...
Федор Сазонович оцепенел на миг, метнулся зачем-то на чердак, побыл там, и спустившись, собрал все силы, сказал девушке, успокаивая:
- Зря ты на них, не могли они...
Татьяна не возразила. Ладно, пусть говорит, она-то знает свое.
Сегодня бедствие, заполнившее улицы, как бы покрыло собой вчерашние волнения, вобрало их в себя.
Среди пленных Татьяна увидела немолодого человека в очках, припадавшего на левую ногу, забинтованную у щиколотки. Подбежала к нему:
- Попейте. Вы ранены?
Тот кивнул и, сняв очки, жадно припал к ведру. - Что там, на фронте? - спросила Татьяна, озираясь. - Очень плохо? Из какой вы армии? Пленный только махнул рукой.
- Из Шестой армии Городнянского. Она вся здесь. Спасибо, дочка, за воду. - И, прихрамывая, заковылял быстрее, чтобы не отстать от своих.
Внезапно раздался отчаянный женский крик:
- А-а-а! Ивасик!
Какая-то женщина из толпы бросилась в колонну пленных и обхватила руками шею приземистого, давно не бритого красноармейца.
- И-ва-а-ся! Ивасик мой!
- Цурюк! - Конвойный одной рукой вскинул автомат, другой, натянув поводья, осадил лошадь. - Цурюк!
Пленные шарахнулись.
- Ивасик... Ивасик... - приговаривала женщина, судорожно прижимая к себе небритого солдата и без страха глядя на немца. Вероятно, в ее взгляде было нечто такое, что заставило всадника опустить автомат. А она, такая потерянная здесь, среди тысяч мужчин, в своей белой косынке, в ситцевом полинявшем платьице, худая, совсем непривлекательная с виду, загородила собой родного человека, готовая либо спасти его, либо умереть вместе с ним.
- Вэр ист дас? Что есть таковой?
Конвоир, видимо, сообразил, что ничего опасного во всем происходящем ни для него, ни для рейха нет, а, напротив, есть нечто забавное, о чем можно будет потом рассказать.
- Жена это его!
- Жинка, понимаешь?
- У тебя есть дома жинка? Есть? Понять должен... Киндер.
Люди осмелели. Немец кивнул.
- Вэк! Вэк! - нетерпеливо бросил он, оглянувшись, и сделал всем понятное движение автоматом. - Муж дольжен... Нах хауз... Шнеллер! Бистро! Ну!
Женщина тоже поняла конвойного. Ободряемая возгласами пленных, она кинулась из рядов, таща за собой спотыкающегося мужа, и все оглядывалась с полубезумной улыбкой на конвоира, словно опасаясь, что чем черт не шутит, передумает еще и пустит вдогонку автоматную очередь. Но тот, проводив взглядом бегущих, перемахнувших через ближайший плетень и скрывшихся в густых зарослях, тронул лошадь - белесый и молодой, приосанясь под благодарными взглядами.
- Форвертс! Вперьед!
Татьяна пробиралась вдоль запруженных улиц. Вместе с ней с самого утра носилась подружка Соня, соседская дочь, воспитательница детского сада. Два брата подружки в действующей армии и вполне могли очутиться в колонне военнопленных. Мог в этом потоке затеряться и жених, если бы был. А почему бы и не муж? Что ж такого? по возрасту она вполне могла быть замужем.
Мог оказаться тут ее дядя, который ушел в армию добровольцем. Могли промелькнуть детдомовские. Ну, а если никого не будет из своих, что за беда, если она спасет чужого?
Девушки бросались в колонну и, пренебрегая строгостями морали, обнимали, целовали ошеломленных пленников в небритые щеки, в потрескавшиеся губы и тащили их за собой.
"Нах хауз... шнель, бистро... бистро!.."
Это напоминало игру, смертельно опасную, но увлекательную. Глаза Сони искрились.
- Здорово ты придумала, Танька! - сказала она, когда третий по счету пленный, вытащенный, ею из колонны, какой-то заросший щетиной дядька, скрылся за хатами на огородах. - Может, настоящих женихов подцепим, а?
- Подождем, пока война кончится.
По ночам подруги спали урывками, чтобы с рассвета и до позднего вечера опять встречать и провожать пленных. В коротких тревожных снах Татьяне виделись люди, зовущие ее: "Воды... воды!.." Она схватывалась и снова засыпала.
Однажды ей приснился Бреус. Он молча и ожидающе смотрел на Татьяну. Но она, выручая других, никак не могла спасти его одного.
Утром второго дня она увидела на улице Марину.
- Ну, здравствуй, - проговорила Татьяна, зло выпрямившись. Вот она, белая лебедь, Степанова радость!
- Здравствуйте, - ответила Марина, не опуская глаз.
- Любуемся! Есть на что посмотреть, правда?
- Страшно, девочки! - просто ответила Марина, выдерживая взгляд Татьяны. - Неужели все погибло?
Татьяна молчала. Ее обезоружил мирный тон соперницы. Ясный взгляд и ее наивное "девочки" перевернули душу.
"Девочки"! А ведь в самом деле девочки! Все они девочки, чью юность пустили по ветру проклятые гитлеровцы, лишили радостей первой любви, предлагая только свои скотские объятия или каторжный труд на благо "великой" Германии. И оттого ли, что стало жаль молодости, а может, и оттого, что недоброе чувство к этой "чужой" вдруг растаяло от ее беспредельной искренности, в горле защекотало, и Татьяна чуть не расплакалась. Этого еще не хватало...
- Давно здесь? - спросила она, чтобы сказать что-нибудь.
- Вторые сутки. Как все...
- А мы кое-кого выручили! - неожиданно для себя доверительно сказала Татьяна. - Они, эти конвойные, какие-то чокнутые от радости.
- Я видела. Мне тоже хотелось помочь, но...
- Сдрейфила? - В глазах Татьяны опять вспыхнули огоньки непримиримости. - Или верность хранишь Степану Силовичу?
Марина вскинула голову, ноздри ее дрогнули.
- Что это вы? Не стыдно об этом в такой час?..
- Стыдишь? Она еще стыдит, слышишь, Софка! Накатило неудержимое желание вцепиться руками в пышную светлую копну.
Может, и случилось бы нечто подобное, но Марина сорвалась с места. Словно цветок подсолнуха, мелькнула ее голова среди темных стриженых голов пленных.
- Цурюк! Цурюк!
Лошадь под всадником вздыбилась. В знойном воздухе полоснула автоматная очередь, шарахнулись пленные.
Не помня себя, Татьяна кинулась за Мариной, выволокла ее из колонны.
- Жизнь надоела? Ты что надумала, сумасшедшая? - набросилась она на девушку, глаза которой еще были полны испуга. - Это счастье не для всех, чтоб ты знала. Только для нас, судьбой обиженных, которые женихов ищут...
- Чтоб не думали... чтоб не думали!.. - всхлипывала Марина. - Что я вам такого сделала?!
- Она еще спрашивает?!
Татьяна вспомнила промозглый весенний вечер, Марину, пришедшую с тяжелым известием. Она завела тогда девушку в комнату, расспросила обо всем, предложила поесть. Ревность и недоверие молчали.
Ныне потеря Степана как бы сравняла их обеих, погасила в душе Татьяны голос чувства, когда такая беда горькая. Ну можно ли заниматься только собой?..
- Про Степана ничего не слыхать? - спросила она, стараясь быть бесстрастной. - Квартирант-то ваш. Вы отвечаете за него! - Болезненная улыбка осветила ее смуглое лицо, опаленное солнцем. - Может, немец ваш поможет? Степан рассказывал, будто не больно-то любит он своих, а? А может, сам и донес?
Татьяна краснела, стыдясь своей откровенной тоски по Бреусу.
- Со Степаном Силычем я виделась, - тихо ответила Марина.
- Не шутишь?
- Нет, не шучу.
В ее тоне был едва уловимый женский вызов.
- Неужто и вправду? - прошептала Татьяна. - Почему же не пришла, не сказала?.. Дорогу-то ко мне знаешь. Будто и не касается это никого, кроме тебя... - Татьяна задыхалась. - Рассказывай, что с ним? Говори же! Ну!..
Она потащила Марину на огороды, где пышно росли лопухи, пахло бузиной, сеном и кизяком. Пришла туда и Соня.
Девушки уселись под деревом, в густой траве.
- Что же он? Когда виделись-то?
- Вчера.
- Через кого? Кто устроил?
- Немец один...
- Ваш? Вильгельм?
- Нет, другой.
- Какой же?
- Не знаете вы его. Рененкампф по фамилии. Понимаете? Генерал царский, мамин крестный. Мама ходила, просила за Степана. У нее старый документ сохранился... Еще от дедушки...
- Ну и как же Степан? Рассказывай. Ах нет, пойдем лучше... Есть люди...
Татьяна поднялась, побежала впереди Марины, привычно прихрамывая. Ей, по справке знакомого врача, удалось убедить немецкие власти, отбиравшие молодежь в Германию, что у нее слоновая болезнь: "Глядите, одна нога тоньше. То проходит, то снова... Неизлечимое".
У подвальчика с самодельной вывеской "Починка обуви для населения. Мастерская городской управы" остановились. Татьяна спустилась по ступенькам и вскоре вышла с худым длинноносым человеком, на ходу снимавшим фартук.