Всем этим Санька был захвачен. Особенно же счастливыми были вечера, когда он вместе с Бреусом склонялся над нарисованным тушью планом города. Острием карандаша они путешествовали по улочкам и переулкам Павлополя, и город как бы оживал в такие минуты и полностью отдавался во власть подпольщиков. Малейшие перемены в дислокации немецких частей тотчас же наносились цветными карандашами на бумагу. Татьяна и Санька бродили по улицам, высматривая, где размещены немцы. Не дремал и сам Бреус. Стоило тронуться с места какой-нибудь воинской части - и острие карандаша было уже тут как тут.
- Марта, не плачьте... Кто вас обидел?
- Ничего, Саня... - Марта уже вытерла слезы краешком скатерти и спустила на пол Зойку. - Так, минутное дело... - Она попыталась улыбнуться. Лицо ее было очень красиво.
- Вам нелегко, Марта, - сказал Санька. - А я вас обидел. Помните? Когда Мурза перебежал...
- Ерунда, я уже забыла про то. Сейчас будем чаи пить. Где-то твоя мама, Саня?
Он окончательно раскис после этих слов. Правда Бреуса совсем померкла, и Санька даже с неудовольствием подумал о нем.
- Знаете что, Марта? - решительно сказал он, когда Марта вернулась из кухни, где уже зло шипел примус. - Не верю я, что вы предательница и ненавидите наш народ. Но зачем вы пьете с ними, с этими гадами?
Марта взглянула на него и разрыдалась. Санька ощутил превосходство над этой взрослой и недоступной ему женщиной.
- Говорят, что вы даже живете с немцами. Это правда?
Марта вскинула на Саньку глаза.
- А тебе что за дело, мальчик? - спросила она, как хлестнула по щеке.
- А то, что я вам верю. И не один я. Есть люди, которые... - Он запнулся, увидев, как насторожилась Марта.
- Продолжай.
-... Которые могли бы вам помочь... - Пулей?
- Нет, не нулей. По-другому.
- Что же это за люди?
- Советские.
Зойка с упоением сосала корочку. Клара притащила к столу старую коробку из-под обуви, заменявшую ей игрушечную коляску, и, нарушив сон лежавшей там облезлой рыжей куклы, подстриженной однажды Сережкой, стала кормить ее с ложечки. Сергей - широкоскулый мальчуган с большими, как у матери, глазами - прислушивался к словам взрослых, недоумевая, из-за чего плачет мать и чего от нее хочет этот Санька. На стене гулко стучали ходики. Но, может, то не ходики, а кровь стучит в висках?
- Дурачок, - сказала Марта, дыхнув на Саньку винным перегаром. - Советских у нас нет, всех их разгромили.
Она переменилась. Санька это заметил. Хмель выветрился. Глаза сузились и остекленели.
- Нет, есть советские! - упрямо повторил Санька, уже будучи не в силах остановиться. Он нисколько не боялся Марты. Она не посмеет выдать! - Подпольные...
- Ты сумасшедший, Санька! - В ее голосе прозвучали какие-то странные нотки.
Она звонко поцеловала Зойку, метнулась на кухню, где уже исходил паром чайник, и тотчас вернулась, уже чуть успокоенная.
- Не дай бог тебе, Саня, болтать о таком, - сказала она, разливая чай. - Хорошо, что я ничего этого не слышала и вообще считаю тебя фантазером... Но если ты в самом деле знаешь... если такие люди в самом деле есть, то...
Она не договорила. Чашка в ее руках дрожала. Несколько капель кроваво-красного чая пролились на скатерть.
2
Степан Бреус, возвращаясь домой с дежурства, подолгу фыркал у рукомойника, а затем виновато проглатывал на кухне все, что ему подсовывала Марина. Иногда Бреусу так хотелось рассказать ей о своих заботах! Вот бы удивилась девчушка! А может быть, и поняла бы его с полуслова.
На этот раз ему пришлось основательно задержаться. Марина не спала и ждала квартиранта.
- Извини, - сказал он ей тихо, стараясь не разбудить спящих. - Только не думай обо мне плохо. Все дежурство проклятое.
Дежурство и впрямь было необычным. Военная линия связи - кабель ВЧ затерялся где-то в степи. По кабелю текли приказы, сводки и распоряжения, и тот ядовитый поток надо было рассечь, как змею, в нескольких местах, лишить врага речи, заставить умолкнуть хотя бы на несколько часов.
Он долго искал в степи и не нашел того кабеля. Неужели обманул Ганс Хеникер, молодой австриец, монтер в тыловой команде, ограниченно годный к военной службе по причине плоскостопия. Бреус снабжал парня сигаретами, иногда приносил буряковый самогон, кое-как изъяснялся с ним. Хеникер не очень сочувствовал немцам. Он ненавидел свою службу, ненавидел своего шефа, лейтенанта Кренцеля, и готов был любой ценой насолить ему.
Кабель ВЧ словно потонул в безбрежной степи. Степану, чтобы не попасться на глаза немцам, пришлось и поползать; он перепачкался, а все зря... Теперь он виновато поглядывал на Марину. Хорошо еще, что немец не проснулся.
- Извини, понимаешь... гоняют нас как зайцев. Приходится вот...
- Я понимаю, - спокойно ответила Марина. - Мама не очень довольна.
- Мама? Почему? Может, еще и Вильгельм недоволен?
- Да, и он. Он совсем не плохой. Да, да.
Степан усмехнулся. Чудачка! Где они, те хорошие немцы? Нет их в природе. Впрочем, этот Вильгельм действительно мало похож на завоевателя, да и на немца не похож. Высокий, угловатый, он приветливо улыбался Степану и даже пытался заговаривать.
Марина, кое-как изъяснявшаяся по-немецки, рассказала, что Вильгельм - офицер гебитсландвирта, в прошлом агроном, занимался селекцией кукурузы. Вместе с другими офицерами он осуществлял перестройку колхозов на пользу рейха, выкачивал продовольствие для фатерланда и армии. Часто разъезжая по селам, Вильгельм привозил то кур, то сало, то масло. С неподдельным радушием приглашал он хозяев к столу - битте, битте! - и никогда не усаживался один. С сослуживцами не водился и с первых же дней постарался не стеснять хозяев. Частые разъезды делали его пребывание в доме почти незаметным, если исключить дни, когда и Степану Бреусу перепадало кое-что со стола сельскохозяйственного офицера. Зоя Николаевна усаживала Марину и Степана за стол и бесцеремонно вытаскивала из буфета съестное.
- Ешьте, ешьте. Считайте, что свое едите. Павлопольская земля все это родила.
Однажды Вильгельм слег. Он простудился во время поездки в Синевино, на селекционно-опытную станцию института кукурузы. Задание было от самого рейхсландвирта и касалось гибридных семян кукурузы к предстоящему посеву. Там, в центре, надо сказать, кое-что понимают и вовсе не оторваны от жизни.
Степан застал офицера в постели за молитвой. Вильгельм Ценкер сосредоточенно бормотал что-то по-своему. Бреус поторопился выйти.
Марина не удивилась тому, что рассказал Степан. Ценкер - верующий, протестант. Кто такие протестанты? Нет, они не протестуют против фюрера. Они, как толковал ей Вильгельм, за "дешевую церковь", против показной пышности католических обрядов, против монашества, против римского папы... Насколько ей удалось понять Ценкера, они попроще католиков и проповедуют чистую веру без икон, без многочисленных святых. Он очень терпеливо рассказывал ей о Томасе Мюнцере, вожде крестьянского восстания, казненном какими-то князьями-католиками, крупными феодалами...
- Не вмер, так сдох, - сказал Степан грубовато. - Что протестант, я так понимаю, что католик - один черт. Мюнцер-Шмюнцер - все сволочи и поклоняются своему фюреру.
Однако вскоре он убедился, что и фюреру поклоняются не все немцы и не с таким единодушием, как ему казалось.
Однажды Марина с матерью зашли к Ценкеру с настойкой багульника и шалфея. (Зоя Николаевна слыла мастерицей в приготовлении различных настоев из лекарственных трав, то ли от сердца, то ли от простуды, то ли от нервов.) Растроганный немец закашлялся, прикладывал руку к сердцу - danke, danke, - а затем, преодолев приступ кашля, зло сверкнул запавшими глазами и выругался по адресу фюрера, ввергшего Германию в тяжелую и бесперспективную войну.
Марина промолчала. Мать не поняла. Вечером девушка рассказала Степану о недвусмысленных речах постояльца.
Обо всем этом Бреус доложил Федору Сазоновичу, когда они вскоре встретились у Татьяны. Не забыл он упомянуть и о некоем Томасе Мюнцере, который имел какое-то отношение к Ценкеру и к его шатии-братии. Не верит он никому из них после того, что совершили там, на Базарной площади, и на Литмаше...
- Есть, однако, как видишь, среди них люди, которые думают не так, как фюрер, - задумчиво произнес Федор Сазонович, нервно постукивая своими узловатыми пальцами по столу.
- Что же делать прикажешь с нашим немцем? - в упор спросил Бреус.
- Не знаешь что делать? - Нет, не знаю.
- Нож в хозяйстве имеется? - Ну?
- Вот и зарежь немца, чтобы никаких сомнений...
- Шутишь?
- А ты как думаешь? В немцах тоже разбираться надо. Знаешь хоть, кто есть тот Мюнцер? Томас Мюнцер! Это был выдающийся немец, о нем Энгельс какие слова написал! Вождь крестьянской революции в шестнадцатом веке, вождь бедноты... Понял? - А ты-то откуда... про Мюнцера?
- Читал, брат. Изучал. Мы в свое время первоисточники разве так штудировали? Начинали на рабфаке, потом на вечернем... Хоть и не закончил, а основы получил. Взять Маркса, Энгельса, ленинские работы... "Детская болезнь "левизны" в коммунизме", к примеру... Или "Шаг вперед, два шага назад"... Это же мудрость какая, она, мне думается, и сегодня нас держит на свете, если хочешь...
Федор заходил по комнате, явно взволнованный воспоминаниями о том, как его поколение самозабвенно штудировало основы революционной теории.
- Что-то размечтался я, парень. Расскажи-ка лучше о твоем "домашнем" немце...