- Добрый вечер, товарищи командиры! - как можно приветливее сказал Белышев и, положив бескозырку на диванную полочку, весело и добродушно уселся на диван.
Но, садясь, он зорко следил за впечатлением от своего прихода, отразившимся на офицерских лицах. Некоторые просветлели - очевидно, приход комиссара не сулил ничего плохого, а сам комиссар был всё же парень неплохой, отличный в прошлом матрос и не злой. Двое насупились ещё угрюмей. Это были кондовые, негнущиеся, ярые ревнители дворянских вольностей и офицерских привилегий, и самое появление комиссара в кают-компании и его независимое поведение резало как ножом их сердца.
Но этих было только двое. Остальные как будто оттаяли, и, следовательно, можно было говорить.
- Разрешите закурить, товарищ старший лейтенант? - вежливо обратился Белышев к командиру.
Командир, не отрывая взгляда от стакана, словно искал в нём потерянное счастье, кивнул головой и глухо ответил:
- Прошу.
Белышев достал папироску и неторопливо закурил. Он видел, что офицеры искоса наблюдают за струйкой дыма, вьющейся от его папиросы, и это смешило его. Он глубоко затянулся и внезапно сказал, как оторвал:
- Через час снимаемся.
Офицерские головы вздёрнулись, как будто всеми ими управляла одна нитка, и повернулись к комиссару. Штурман нервно звякнул ложкой о стакан и, передёрнув плечами, спросил:
- Позволено знать, куда?
- А почему ж не позволено, - беззлобно ответил Белышев, - Петроградский Совет приказал перевести крейсер к Николаевскому мосту, навести мост и восстановить движение, нарушенное контрреволюционными силами Временного правительства.
Штурман вздохнул и зазвякал ложкой. Жирный артиллерист, бывший прежде заправским весельчаком и не раз смешивший матросов забавными рассказами, а теперь потускневший и слинявший, словно его выкупали в щёлоке, не подымая головы, спросил напряжённо и зло:
- А приказ комфлота есть?
Белышев пристально посмотрел на него.
- Проспали, товарищ артиллерист, - сказал он спокойно. - Командует флотом нынче революция, а в частности Военно-революционный комитет, которому флот и подчиняется.
- Не слышал, - ответил артиллерист, - я такого адмирала не знаю.
Артиллерист явно задирался и вызывал на скандал. Белышев понял и, не отвечая, снова обратился к командиру:
- Товарищ старший лейтенант, прошу распорядиться.
Командир медленно поднялся. Руки его бессильно висели вдоль тела. Губы мелко дрожали. На него было жалко и смешно смотреть. Командир был выборный. Ещё в февральский переворот команда единогласно выбрала его на пост командира после убийства прежнего командира, шкуры, дракона и истязателя. Новый командир был либерал, ещё до революции читал матросам газеты и покрывал нелегальщину. Команда искренне любила его, как любила всякого, кто в жестокой каторге флота относился к номерному матросу, как к живому человеку. Команда и сейчас не утратила доброго чувства к этому тихому и мягкому интеллигенту. Но командир был выбит из колеи. Он был во власти полной раздвоенности и растерянности.
- Вы хотите вести крейсер к Николаевскому мосту?
- А то куда ж? - удивился Белышев. - Как будто ясно сказано…
- Но… но… - командир тщетно искал убегающие от него слова, - но вы понимаете, товарищ Белышев, что это… это невозможно?
- Почему? - тоном искреннего и наивного изумления спросил комиссар.
- Но дело в том… С начала войны расчистка реки в пределах города не производилась,- быстро заговорил командир, обрадованный тем, что уважительная причина технического порядка, прыгнувшая в мозг, даёт возможность правдоподобно и без ущерба для революционной репутации объяснить отказ. - Совершенно неизвестно, что происходит, на дне. Фарватер представляет собой полную загадку. Я несу ответственность за крейсер как боевую единицу флота. Мы только что закончили ремонт и можем обратить корабль в инвалида, пропороть днище… Я… Я не могу взять на себя такой риск.
Артиллерист злорадно и весело кашлянул. Это было явное поощрение командиру. Но Белышев оставался спокоен, хотя мысль работала быстро и ожесточённо. Он понимал, что командир сделал ловкий ход в политической игре. Это было похоже на любимую игру в домино, когда противник неожиданно поставит косточку, к которой у другого игрока нет подходящего очка. Можно, конечно, обозлиться, смешать косточки и прекратить игру, вызвав на подмогу команду, пригрозить. Но хороший игрок так не поступает, а Белышев играл в "козла" отменно.
Он только искоса взглянул на артиллериста, и кашель завяз у того в горле.
Потом, обращаясь к командиру, Белышев произнёс, напирая на слова:
- Соображение насчёт фарватера считаю правильным.
Офицеры переглянулись: неужели комиссар сдаст?
Но радость оказалась преждевременной. Сделав паузу, Белышев продолжал:
- Крейсером рисковать нельзя, товарищ старлейт. Мы за него оба отвечаем. И я под расстрел тоже не охотник… Но приказ есть приказ. Мы: должны передвинуться к мосту. Через полчаса фарватер будет промерен и обвехован…
Он с трудом удержался от победоносной усмешки. Удар был рассчитан здорово. Командир проиграл. Ему некуда было приставить свою косточку. Он безнадёжно оставался "козлом". В кают-компании стало невыносимо тихо.
Белышев взял бескозырку и пошёл к выходу. В дверях остановился и, оглядев растерянные лица офицеров, строго и резко закончил:
- Предлагаю от имени комитета товарищам командирам до окончания промера не выходить на палубу.
- Это что же? Арест? - вскинулся артиллерист.
- Ишь какой скорый! - засмеялся Белышев. - Зачем? Нужно будет - успеем. Просто дело рискованное. Могут внезапно обстрелять, а я за вас, как за специалистов, вдвойне отвечаю. До скорого…
Дверь кают-компании захлопнулась за ним. Офицеры молчали. Это молчание нарушил штурман. Он покачал головой и, как бы разговаривая с самим собой, сказал вполголоса:
- А молодцы большевики, хоть и сукины дети!
Шлюпка покачивалась на чёрной воде у правого трапа. Расставив вооружённых матросов по левому борту, обращенному к территории завода, осмотрев лично пулемёты и приказав внимательно следить за всяким движением на берегу, Белышев перешёл на правый борт к трапу. Четверо гребцов спускались в шлюпку. На площадке трапа стоял секретарь судового комитета, сигнальщик Захаров, застёгивая на себе пояс с кобурой. На груди у него висел аккумуляторный фонарик, заклеенный чёрной бумагой с проколотым в ней иглой крошечным отверстием. Узкий, как вязальная спица, лучик света выходил из отверстия.
- Готов, Серёга? - спросил Белышев, кладя руку на плечо Захарова.
- А раньше? - ответил Захаров любимой прибауткой.
- Гляди в оба. На подходе к мосту будь осторожней. Я буду на баке у носового. Если обстреляют, пускай ракету в направлении, откуда ведут огонь. Тогда мы ударим. Ну, будь здоров.
Они крепко сжали друг другу руки. Много соли было съедено вместе в это горячее времечко. И вот весёлый, лихой парень, товарищ и друг, шёл на тяжёлое дело за всех, где его могла свалить в ледяную невскую воду белая пуля.
У Белышева защекотало в носу. Он быстро отошёл от трапа. Шлюпка отделилась от борта и беззвучно ушла в темноту. Комиссар прошёл на полубак. Длинный ствол носовой шестидюймовки, задравшись, смотрел в чернильное небо. Чуть различимые в темноте силуэты орудийного расчёта жались друг к другу. Ночь дышала тревогой. Белышев прошёл к гюйсштоку. Неразличимая пустыня воды глухо шепталась перед ним. За ней лежал город, чудовищно огромный, плоский, притаившийся. Город лощёных проспектов, дворцов, город гвардейских шинелей с бобровым воротниками, город министерских карет и банкирских автомобилей. Город, вход в который был свободен для породистых собак и закрыт для нижних чинов. Белышев чувствовал, как этот город дышит ему в лицо всей своей гнилью и проказой. Этот город нужно было уничтожить, чтобы на месте его создать новый - здоровый, ясный, солнечный, широко открытый ветрам и людям.
Набережные были темны. Фонари не горели. Зыбкие и смутные тени передвигались за гранитными парапетами. Вдалеке, очевидно с петропавловских верков, полосовал сырую мглу бледно-синий меч прожектора. Он то взлетал ввысь, то рушился на воду, и тогда впереди проступали чёткие разлёты мостовых арок и вода стекленела, светясь.
Шаги сзади оторвали Белышева от созерцания. Он оглянулся. Член судового комитета Белоусов торопливо подошёл к нему.
- Сейчас захватил в машинном кубрике эсеровского гада Лещенко. Разводил агитацию.
- Где? - спросил Белышев, срываясь.
- Не беспокойся. Забрали и засунули в канатный ящик. Пусть там тросам проповедует.
- Смотрите вовсю. Чтоб не выкинули какой-нибудь пакости, - сурово сказал Белышев.
- Комиссар, шлюпка возвращается, - доложил сигнальщик, острые глаза которого увидели в ночной черноте слабые очертания маленькой скорлупки.
- Ну хорошо… А то уж я боялся за Серёгу, - мягко и ласково сказал комиссар и направился к трапу.
Со взятой у Захарова картой промера фарватера, влажной от дождевой воды и речной сырости, Белышев вернулся в кают-компанию. Едва взглянув на офицеров, комиссар понял: за время его отсутствия в кают-компании произошли какие-то события и офицерское настроение сильно изменилось. Офицеры уже не были похожи на кур, долго мокших под осенним ливнем. Они выпрямились, подтянулись, и в них чувствовалась какая-то решимость. Казалось, они опять стали военными.