Встречи с Бондарем всегда были тягостны для Черноярова. Когда он пришел представляться своему бывшему подчиненному, а теперь комбату, Чернояров заметил смущение и жалость, охватившие Бондаря. Это возмутило и обидело Черноярова, но он смолчал, надеясь, что Бондарь переборет себя и будет относиться к нему пусть даже враждебно, но без этой унизительной жалости. Однако Бондарь не смог переломить себя и, всякий раз видя Черноярова, смущался. Так было и сейчас. Это вновь напомнило Черноярову, кем он был и кем стал, и, как черное облако, мгновенно погасило то светлое, что возникло у него при встрече с Лесовых.
- В роте все в порядке. Последняя запасная позиция готова, - лишь бы не молчать, торопливо проговорил Чернояров.
- Я был… Видел… Хорошо сделано, - не глядя на Черноярова, невнятно сказал Бондарь и, стараясь не выдать смущения, поспешно добавил: - И блиндажи чудесные и ниши для патронов… Вот только людей маловато.
- Скоро два наших орла вернутся, - стараясь развеять взаимное смущение офицеров, оживленно заговорил Козырев, - Дробышев и Чалый. Пишут: "Костьми ляжем, а в свою роту пробьемся".
"Дробышев, Чалый? Кто такие? - пытался вспомнить Чернояров. - Почему я не знал их?"
"Эх, ты, а еще обижаешься", - повторил он упрек Лесовых. И злость на самого себя за все, что сделал раньше, впервые охватила его. Он стоял, безвольно опустив руки и боясь взглянуть на Бондаря и Козырева. Мучительно тянулись секунды молчания. Черноярову казалось, что еще мгновение, и он не выдержит, закричит, а может, даже заплачет. К счастью, из-за кустов показался высокий стройный боец в стеганке, в рыжей, во многих местах опаленной шапке-ушанке, с тощим вещевым мешком за спиной и, печатая так любимый Чернояровым строевой шаг, подошел к офицерам.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан! - звонко и задорно отчеканил он.
- Васильков! - в один голос воскликнули Бондарь и Козырев.
- Так точно! - еще задорнее ответил боец.
На чистом, юношески свежем лице его с сияющими светлыми глазами было столько радости и довольства, что Чернояров невольно улыбнулся и позавидовал этому парню.
- Как здоровье? - спросил Бондарь.
- Замечательно, товарищ капитан! Отлежался, отоспался, лекарств малость попил - и как новенький!
"Да кто же это? Значит, и он был в полку?" - вновь с досадой подумал Чернояров.
- Здесь вот, под Белгородом, к нашей роте пристал он, из отходивших подразделений, - словно поняв мысли Черноярова, пояснил Козырев. - "Не уйду, - говорит, - пока фрицев не остановим". И не ушел! Один на один с танком фашистским схлестнулся и - угробил!
- Молодец! - воскликнул Чернояров и с силой пожал руку Василькова. - Обязательно в нашу роту его, в пулеметную!
- Вы командир нашей роты, товарищ старший лейтенант? - с любопытством взглянув на Черноярова, спросил Васильков.
И Бондарь и Козырев замерли, ожидая, что же будет после столь неудачного вопроса. Опешил на мгновение и Чернояров, чувствуя, как поток горячей крови хлынул в лицо, но быстро овладел собой и так же непринужденно, в тон Василькову, ответил:
- Да. Я командир второй пулеметной. Чернояров моя фамилия, зовут Михаил и по отчеству Михайлович. Вместе будем фашистов крушить!
III
Командующий группой немецких армий "Юг" фельдмаршал Фриц Эрих фон Манштейн стоял у окна своего салон-вагона, укрытого в бесчисленных тупиках Запорожского узла, и нетерпеливо посматривал на часы. Всего сорок минут назад из Берлина в Запорожье прилетел специальный представитель Гитлера генерал-лейтенант Пауль Фицнер. С минуты на минуту он будет здесь.
Манштейн не любил наезда различных представителей и уполномоченных, был с ними официален, холоден и сух, поручая все переговоры своему начальнику штаба. Но Пауль Фицнер был не совсем обычным представителем, и его приезд, по убеждению Манштейна, имел особый смысл.
Манштейн и Фицнер были одногодки. Еще в 1906 году они вместе начали службу в прусской армии кандидатами в офицеры, и с тех пор их связывала тесная дружба. Они вместе окончили военную академию, в первую мировую войну вместе служили в 213-й пехотной дивизии, а затем вместе работали в военном министерстве. Лишь с приходом к власти Гитлера пути их разошлись, но дружба осталась. Когда Манштейн был уже фельдмаршалом, Фицнер все еще оставался полковником в прежней должности, в генеральном штабе. Подъем Фицнера начался с назначением начальником генштаба генерала Цейтцлера. Через месяц после прихода Цейтцлера в генштаб Фицнер стал генерал-майором, а через полгода - генерал-лейтенантом. Фицнер, как хорошо знал Манштейн, в последнее время был близок не только с Цейтцлером, но и пользовался доверием самого Гитлера. Именно поэтому приезд Фицнера и радовал и тревожил Манштейна. Ему было приятно встретиться с давним другом, и в то же время новое положение Фицнера настораживало Манштейна. И Цейтцлер и сам Гитлер, несомненно, хорошо знали их дружеские отношения, и если послали к Манштейну именно Фицнера, то это наверняка не было случайностью.
Встреча, как и всегда, произошла тепло и непринужденно. Манштейн предложил обед, но Фицнер отказался и попросил только рюмку коньяку и чашечку кофе.
В серьезных разговорах, даже с близкими людьми, Манштейн любил каким-либо неожиданным приемом ошеломить собеседника и сразу же захватить инициативу.
- Пауль, - прервал Манштейн Фицнера, увлеченного воспоминаниями о прошлом, - ты уверен, что мы сможем опять двинуться на восток и победить русских?
- В это сейчас верит, кажется, только один человек. Это наш фюрер, - сразу же, словно продолжая начатый разговор, ответил Фицнер и, отставив кофе, склонился к Манштейну. - Фриц, ты прости неофициальность. Я по старой дружбе. Мы же не лейтенантики безусые. У нас головы седые…
- Точнее, почти голые, - поняв, что ошеломить Фицнера не удалось, добавил Манштейн.
- Ну, у тебя еще кое-что сохранилось на затылке. А вот у меня не голова, а коленка.
- Да, - задумчиво проговорил Манштейн, видя, что собеседник откровенен, - волосы - это украшение. А вот когда о голове речь идет… Ты понимаешь, Пауль, я все время думаю, думаю, ночами не сплю. Две кампании, два года войны, такие победы, а русские все держатся.
- И не только держатся, - подхватил Фицнер, - они жмут, давят, теснят нас. Мы были в пригородах Москвы, подошли к Волге, Кавказскому хребту, а теперь…
Он жадно отпил кофе, сморщил худое, изборожденное морщинами лицо и, торопливо закурив сигару, возбужденно продолжал:
- Мы потеряли сотни тысяч солдат, пролили реки крови и в конечном итоге откатились на сотни километров назад…
Нервный, надтреснутый голос Фицнера, его беспокойные глаза с опухшими веками и частое подергивание левой щеки взволновали Манштейна. Видимо, его старый друг, так же как и он сам, многое пережил и еще более переживает сейчас.
- А какие у нас были победы, какие победы! - воскликнул Манштейн и ударил ладонью по столу. - Должны же в конце концов иссякнуть силы русских!
Пухлые, дряблые щеки его потемнели, огромный голый лоб покрылся испариной.
- Приволжские степи, эти проклятые степи между Волгой и Доном! Оттуда все началось.
- Нет, Фриц, началось, кажется, раньше.
- Нет, нет! Все началось с окружения армии Паулюса. Когда Гитлер вызвал меня и приказал возглавить группу армий "Дон" и разорвать кольцо вокруг Паулюса, я был уверен, что сломлю русских и освобожу шестую армию. Но эти бескрайние степи, свирепый мороз и осатанелое упорство русских все повергли в прах. А дальше…
Манштейн отчаянно махнул рукой и одним глотком выпил рюмку коньяку. Фицнер удивленно смотрел на него, не узнавая своего друга, известного несломимой твердостью, спокойствием и фанатическим упорством.
- Да, потеряли мы слишком много, - сказал Фицнер. - А силы русских не иссякли, они все растут и растут.
- Это несомненный факт, неумолимая действительность, - подтвердил Манштейн, - но что делать? Отступать дальше нельзя, нужна победа. Но как, каким путем достичь победы?
- Вот за этим я и приехал. Гитлер хочет знать мнения командующих о планах дальнейшего ведения войны. Его особенно интересует твое мнение.
- Он мне неудачу прорыва к Паулюсу простить не может, - хмуро проговорил Манштейн.
- Но он не забыл и твои заслуги во Франции и в Крыму.
- Что Франция, что Крым! Эпизоды. Францию мы взяли шутя. А Крым нам стоил дороже, чем он стоит с любой точки зрения.
Манштейн выпил еще глоток коньяку, хрипло прокашлялся и, сузив глаза, с натугой сказал:
- Полной победы над Советами, кажется, добиться невозможно. Так что же, отступить, впустить русских в Германию? Нет! Никогда!
Глаза его вспыхнули яростью, мясистые губы плотно сжались, и на висках вспухли синие жилы.
- Так что же делать? Где выход? - повторил Фицнер.
- Добиться ничейного исхода войны, добиться хотя бы сепаратного мира.
- Но русские не пойдут на сепаратный мир.
- Их нужно заставить пойти!
- Но как, как?
- Измотать их, залить кровью, обессилить и вынудить отказаться от наступления, - с металлическим звоном в голосе, угрожающе сказал Манштейн и тише, словно убеждая не только Фицнера, но и самого себя, продолжал: - Нам сейчас как воздух нужна хоть какая-то победа. Но такая победа, которая привела бы к огромным потерям русских. Конечно, решительной победы можно достичь только наступлением. Но сейчас наступать с далеко идущими целями, как в прошлом, как в позапрошлом году, мы не можем.
- Тогда провести наступление на каком-то одном, наиболее важном участке.