С берез не слышен, невесом,
Слетает желтый лист…
- Вот это другое дело, - вздохнул Дворников и, подперев широкоскулое лицо, мечтательно задумался.
- Жора, а какие у нас под Тулой березовые рощи, помнишь? - тихо, словно боясь спугнуть песню, спросил Алимкин.
Георгий молча кивнул.
А песня крепла, набирала силу. И, казалось, из самой ее нежности рождалась непонятная, необъяснимая мощь:
Пусть свет и радость прежних встреч
Нам светит в трудный час,
А коль придется в землю лечь -
Так это ж только раз…
Но пусть и смерть в огне, в дыму
Бойца не устрашит,
И, что положено кому,
Пусть каждый совершит.
Смолк последний аккорд, а мелодия еще жила в золотистом, насквозь пронизанном солнцем воздухе. Бойцы задумались, припоминая самое сокровенное, дорогое.
* * *
После ужина Данилыч привел в эскадрильский домик севшего на вынужденную летчика. Он был среднего роста, темноволос, с добродушным курносым лицом. Новенькая щегольская американская куртка распахнута. На груди поблескивают два "боевика". Окинув веселым взглядом штурмовиков, он представился:
- Младший лейтенант Токаренко. Можно просто - Миша. - Но, заметив комэска Гарина, подтянулся, лихо козырнул: - Товарищ капитан, разрешите присутствовать? Мне бы только до утра. От своих отстал…
- Конечно, можно. Какими судьбами к нам?
- Сопровождали мы "Петляковых" - те бомбили переправу на Северском Донце, - ну и схлестнулись с "мессерами". Что-то они совсем озверели. Видно, крепко ганса начальство за промашки тузит. Оно, конечно, и у нас злости хоть отбавляй. Мы с Сережей Вышкиным крутились, как могли, а бомберов в обиду не дали. Двух "мессеров" я поджег, одного - Серега. Ну и гансы в долгу не остались, вон как начистили мне перья…
- Ничего, - подбодрил Токаренко комэск, - зато ваша взяла. А Вышкин, это тот, что тебя на посадке прикрывал?
- Он самый. Отличный парень. Мы с ним уже второй год в паре. Не хвалясь, скажу, с Серегой мне сам черт не страшен.
- Оно и видно, - с уважением согласился Данилыч.
- Вам, папаша, спасибо, - Токаренко поблагодарил Данилыча, поглядывая на Гарина, - отлично починили машину. Завтра с рассветом - к своим.
- Не волнуйся, Михаил, - успокоил гостя Гарин. - Твой друг доложит начальству в Грушках, как положено.
- А откуда… Откуда знаете, что в Грушках? - насторожился Токаренко.
- Знаем, - хитро улыбнулся капитан, - не лыком шиты. Номер у твоего "яка" желтый, а кок красный. Откуда ж тебе еще быть? - И серьезно пояснил: - Вы ведь нас не раз прикрывали. Так ведь?
- Так, - согласно кивнул пилот. И добродушно улыбнулся: - Так мы же побратимы! Ведь в вашей эскадрилье у "илов" тоже носы красные.
- Соловья баснями не кормят. Ему за двух "мессеров" положены две наркомовские стопки, - напомнил Алимкин, и выразительно поглядел на Гарина: мол, что скажет старший.
- Как исключение, можно, - подтвердил Гарин. - Только не две, а одну. Ему ведь в полет… - и посмотрел на часы. - Через час всем разойтись на отдых. Завтра с утра возможен боевой вылет…
Последнее слово комэск сказал с нажимом, подчеркнуто строго.
Все ждали этого дня. Знали, что вот-вот он наступит, день небывалого сражения. Недаром уже прошли сутки, как в полку нет вылетов, а самолеты все до одного в полной боевой готовности. Только когда придет этот день: завтра, послезавтра, через неделю?
Затем Гарин, стараясь разрядить обстановку, с лукавой улыбкой обратился к Алимкину:
- А ты что, Иван, к нам повадился? Небось, твой комэск тебя обыскался?
- Он Жору Дворникова любит. Земляки ведь, - в тон комэску пошутил Женя Дементьев и глянул на Беликову.
Все засмеялись. А Наташа покраснела и заступилась за своего командира:
- Если хороший человек, то почему бы его не любить? Верно ведь, товарищ капитан?
- Молодец, Наташенька, - похвалил ее Гарин за находчивость. - Земляк на фронте - все равно, что брат родной.
- Сейчас уйдем, - сказал Алимкин. - Вот только Рыжов что-нибудь споет для души…
Алексей, не зная куда деть руки, поглаживал обшарпанную гитару.
- Так-с, начпрод, сознавайся, что у тебя имеется в заначке кроме молока? - делая грозный вид, спросил Дворников у своего механика. - Угощай гостя, не то раскулачим!
Все знали, что Данилыч хоть и не курит, и не пьет, но про запас всегда кое-что имеет.
Беднов хлопотливо завозился и под всеобщие возгласы одобрения извлек из кармана комбинезона флягу; прищурив строгий глаз, отмерил в кружку и протянул ее Токаренко:
- За дружбу! - Михаил, не торопясь, выпил и подмигнул Рыжову:
- А ну давай, браток, для бодрости духа!
- Может быть, вы, товарищ младший лейтенант, споете что-нибудь нам свое, истребительское? - неуверенно попросил Алексей.
- Что ж, пожалуй, если не возражаете, - согласился Михаил Токаренко. Он взял гитару и, тряхнув головой, ударил по струнам.
Их восемь, нас двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть.
Серега, держись! Нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.Я этот небесный квадрат не покину,
И цифры сейчас не важны.
Сегодня мой друг прикрывает мне спину,
А значит, и шансы равны…
Дверь распахнулась, и на пороге, прищурив глаза, показался Ломовцев. Рядом с ним ступил в освещенный проем двери Изотов.
- Спать пора, молодежь! - напомнил замполит, поправляя накинутую на сутуловатые плечи шинель. - На посиделках после войны насидимся!
- А гость откуда? - спросил батя, приглядываясь к Токаренко.
- Из Грушков, на вынужденную… Гость вскочил, приложил руку к пилотке:
- Младший лейтенант Токаренко Михаил Иванович, старший летчик сто двадцать девятого полка, - представился он.
- Из хозяйства Фигичева? Как же, знаю. Старичков ваших помню хорошо: Коля Гуляев, Иван Шпак, Миша Лусто. Так, что ли?
- Так точно, товарищ майор!
- Ну бывай, Михаил Иванович! - улыбнувшись, пожал ему руку Ломовцев. И, поглядев на часы, напомнил:
- Ну-ка, сынки, на отдых!
* * *
Они стояли рядом, лицом к лицу, на пологом холме возле аэродрома. Было тихо и тепло. Огромная черная чаша неба, усыпанная крупными звездами, опрокинулась над их головами.
- Странно, такая звездная ночь, а темень, хоть глаз коли. А у нас в Ленинграде сейчас белые ночи. После войны ты приедешь в Ленинград, и обязательно белой ночью мы выйдем на набережную Невы. Ты знаешь, как это хорошо!
- Не знаю, - серьезно сказал Иван, вглядываясь в лицо Наташи, на котором мягким блеском отсвечивали глаза. Он так хотел коснуться губами этих глаз! Но он не смеет этого сделать… Словно издалека доносится ее голос:
- Мы после войны обязательно встретимся. Обещай, что встретимся! И что приедешь ко мне в Ленинград. Почему ты молчишь?
- Все верно, Наташенька, - суховато кивнул Алимкин, чтобы не сказать больше ничего. Потому что через час будет пятое июля, а через четыре часа ему нужно быть в кабине штурмовика. Будет поднят по тревоге весь полк. Ему, как ведущему группы, это доподлинно известно. Каким-то шестым чувством он угадывал, что это будет началом величайшей битвы, из которой многим не суждено вернуться. И коль его черед, то пусть же самое святое и чистое чувство навсегда останется с ним. Так он решил.
- Может, я обидела тебя чем? Ты прости…
Наташа осторожно прикоснулась щекой к его груди.
- Нет, когда-нибудь я все тебе расскажу. Пойдем, Наташа, пора…
Он взял ее за руку, и она покорно сошла за ним с холма.
- Ваня, обожди, постой. Знаешь, что, давай обменяемся чем-нибудь. Это обязательно надо.
- Да, да, конечно, Наташа.
- Тогда возьми вот это.
Алимкин принял из ее рук фотокарточку.
- Что же дать тебе? - задумался Иван.
- А у меня есть. Помнишь, алый талисман? Считай, что ты его подарил мне.
- Хорошо, Наташа…
- И еще знаешь что, давай выберем нашу звезду.
- Ну, скажешь тоже - нашу…
Они запрокинули головы в небо, и Наташа указала рукой:
- Вон, видишь, созвездие Лиры. А самая яркая, голубая звезда в нем - это Вега. Пусть она и будет нашей. Хорошо?
- Вега - звезда надежды… Ну что ж, это, пожалуй, годится. А надежда у нас одна - победить.
- И выжить, - тихо добавила Наташа.
- И выжить, - согласился Алимкин.