В дни разгула контрреволюционного террора Куприн присоединил свой голос к протесту всех прогрессивных сил русского общества. Гневно и страстно выступал писатель против "липкого кошмара реакции", нависшего над страной (рассказы "Сны", "Бред", "Убийца"). Но сила купринского протеста ослаблялась надклассовым, отвлеченным гуманизмом. Куприн протестовал не столько против казней революционеров, сколько против насилия вообще (подобно тому, как это сделал в те же годы Л. Толстой в статье "Не могу молчать!"). Противоречиво отразились события русско-японской войны, революции и черносотенного террора и в известном рассказе Куприна "Гамбринус" (1907). С большой художественной силой показал здесь писатель пробуждение маленького человека под влиянием освободительной бури, пронесшейся над страной. Скрипач Сашка, любимец низов большого портового города, последовательно проходит те мытарства, которые были уготованы ему, бедняку-еврею, в условиях царизма, а также те новые злоключения, которые несли народу события русско-японской войны и политической реакции. Но Сашка не только терпит, он и протестует, бесстрашно противостоит черносотенцам. Сцена массового пения "Марсельезы" в "Гамбринусе" становится праздником подлинно народного, зовущего к борьбе искусства. Попав в тюрьму по "политическому делу", маленький скрипач становится калекой. Но Куприн стремится примирить своего героя с жизнью. Держа свистульку изуродованной рукой, Сашка снова играет народу свои песни. Рассказ, сильный своим протестом против террора, завершился примирительной, аполитичной концовкой о вечной, неистребимой силе искусства.
В рассказах о контрреволюционном терроре в последний раз ярко проявились симпатии Куприна к освободительному движению. Чем дальше шло наступление реакции, тем чаще слышались в произведениях писателя ноты пессимизма, разочарования в общественной борьбе. Написанный в 1908 году рассказ "Попрыгунья-стрекоза" проникнут страхом перед возможным взрывом народного протеста, боязнью справедливого суда, которого не миновать "праздноболтающей" интеллигенции. Главной мыслью рассказа становится признание страшной оторванности образованного общества от народа, причем вина за этот отрыв возлагается на народ. Крестьянство здесь изображено как темная, косная, не поддающаяся культурному воздействию масса. Занесенная снегом, окруженная "столетним бором, где водятся медведи", глухая деревня словно символизирует непроходимую дикость всей крестьянской жизни.
Теми же мрачными красками пишет Куприн деревню и крестьян в близком по настроению рассказе "Мелюзга" (1907). Неуч-фельдшер, цинично обманывающий мужика, да ничтожный, опустившийся, бессовестно небрежный к своему делу учитель оказываются здесь единственными "носителями культуры". В условиях "идиотизма деревенской жизни" интеллигенция неминуемо деградирует и идейно перерождается, становясь в злобную оппозицию к народу. Тенденциозно подчеркнувшие в крестьянском быту только проявления отсталости и невежества, не отметившие черт пробуждения деревни под влиянием событий 1905 года, оба эти рассказа Куприна близки произведениям Бунина о крестьянстве. Образ интеллигента, ужаснувшегося деревенской темноте, разочаровавшегося в положительных возможностях крестьянской массы, также свидетельствовал, что Куприн здесь оказался в плену тех ложных представлений о крестьянстве, с которыми боролся в условиях междуреволюционного десятилетия Горький, противопоставивший им в повести "Лето" реалистические картины деревенского пробуждения.
Чуждый среде революционного пролетариата, далекий от революционного крестьянства, не увидевший верной народным массам интеллигенции, напуганный разгулом реакции, Куприн высказал неверие в социалистический идеал. В фантастическом рассказе "Королевский парк", получившем энергичную отповедь на страницах дооктябрьской "Правды", Куприн не только сеет иллюзии добровольного отказа верхов от власти, не только изображает социализм как царство скуки и застоя, но считает неизбежным анархический бунт человечества против высших форм общественного устройства. Подобные ложные представления о перспективах социализма отразились и в рассказе "Искушение" (1910).
Пессимистическим итогом завершилась фантастическая повесть "Жидкое солнце" (1912). Ученый, открывший новый мощный источник энергии, умышленно губит свое изобретение, чтобы не позволить буржуазии "употреблять жидкое солнце на пушечные снаряды и бомбы безумной силы". Но эти верные мысли о превращении научных открытий при капитализме в орудие агрессивной войны, острая критика новейшего монополистического капитала, разоблачение захватнической политики империалистических стран не могли не снижаться конечным выводом о незыблемости буржуазного строя.
Незнание Куприным путей социальной перестройки направляло его интересы в мир индивидуалистических переживаний. Еще устами Назанского в "Поединке" Куприн воспел любовь к "недосягаемой, необыкновенной женщине" как единственное содержание и цель всей жизни. Эту исключительность любовного чувства, которое вытесняет в человеке все другие стремления, поэтизирует рассказ "Гранатовый браслет" (1911). Понимание любви как переживания индивидуалистического, уводящего от жизни было ошибочным. Но тем не менее "Гранатовый браслет" стал значительным явлением в литературе тех лет. Своего героя с его возвышенным, самоотверженным, жертвенным отношением к женщине Куприн выдвинул в противовес типичному для декадентской литературы образу хищника и аморалиста. Рассказанная с проникновенным лиризмом купринская "повесть о безответной любви" противостояла писаниям Арцыбашевых, Каменских, Винниченко, которые воспевали половой разврат под видом "культа личности" .
В "Гранатовом браслете" Куприн еще раз с большой силой рассказал о красоте души простого человека и осудил прогнивший и бездушный мир "верхов". Положительные возможности демократического героя выявляет Куприн и в ряде других произведений 1910-х годов. В повести "Жидкое солнце" "умственный пролетарий" Диббль, представитель простых людей Англии, с его любовью к человечеству и верой в силу науки, противостоит скептику лорду Чальсбери, который в итоге своего пути приходит к расизму и человеконенавистничеству.
Горячим протестантом против "окуровщины", обличителем собственника-мещанина выступает лесничий Турченко в рассказе "Черная молния" (1913). Искренний патриот и деятельный общественник, Турченко не только мечтает о свободном будущем своей страны, он по-своему старается приблизить его активной культурнической работой. Турченко насаждает леса, борется за сохранение зеленых массивов, учит крестьян лесоводству и орошению земель, укрепляет кустарниками речные берега и мечтает о "большой, неограниченной власти над лесами". Как и чеховским Астровым, им движет благородный пафос перестройки природы, стремление облегчить и украсить жизнь: "Ах, если бы мне да рабочие руки! - мечтает этот одинокий энтузиаст. - …через несколько лет я бы сделал Мологу судоходной до самых истоков и поднял бы урожайность хлебов на пятьдесят процентов… в двадцать лет можно сделать Днепр и Волгу самыми полноводными реками в мире… Можно увлажнить посадкой л е са и оросить арыками самые безводные губернии. Только сажайте лес. Берегите лес!"
Но призывы энтузиаста не получают поддержки. Постепенно Турченко осознает, что главный враг его смелых планов не только общественное равнодушие и косность обывателя, но и право собственника, власть частного предпринимательства, в условиях которой осуществление мероприятий всенародного масштаба является невозможным. Мучительно переживая неудачу своего культурничества, задыхаясь в обывательской трясине, купринский герой пессимистически смотрит в будущее, не зная пути к подлинному преобразованию жизни.
Турченко с его общественной инициативой, с критическим отношением к существующему порядку явился исключением среди образов позднего Куприна. Положительные герои рассказов "Святая ложь", "По-семейному", "Каждое желание" с их безразличием к общественной жизни и жертвенными добродетелями напоминают "маленьких людей" в раннем творчестве Куприна.
Однако, как ни ограничены в своих возможностях демократические герои позднего Куприна, сочувственное изображение их свидетельствовало, что и в эти годы, когда декаденты прославляли разнузданного аморалиста или изломанного мистика, Куприн сохранил верность миру простых людей, великодушных и человечных.
Неслучайно именно в 1908–1911 годы писатель создает своих "Листригонов", цикл очерков о крымских рыбаках, где воспевает кипучую жизнь отважных тружеников моря. Настоящие герои - мужественные сердца, простые души - только у людей труда, - как бы напоминал Куприн этими очерками.
Стремление противопоставить себя литературе декаданса проявилось также и в эстетических высказываниях Куприна - в его рецензиях, письмах, статьях по русской и западноевропейской литературе. Декадентство во всех его разновидностях вызывает резко отрицательное отношение Куприна. С издевкой пишет он о художниках-импрессионистах, которые заполняют выставки изображениями "голых женщин зеленого цвета с фиолетовыми волосами". "Идиотские картины появились у нас на стенах, - жалуется герой рассказа "Мученик моды", - представьте себе разбивную яичницу, в которую взяли и вылили фунт малинового варенья. Это "Элегия c-dur"". Зависимость современного искусства от вкусов пресыщенного буржуа вскрыта в стихотворении "Диссонансы" (1915), где Куприн высмеивает содержание и приемы поэзии эгофутуристов, пародируя причудливые ритмы и безвкусные тропы северянинских "поэз".