Во Львов приехали ночью. Город тонул во мгле, освещена была только привокзальная площадь. Огромное серое здание вокзала с куполом, уходящим в черное небо, и каменные фигуры у входа, подсвеченные прожекторами, - вот все, что сохранилось в памяти. Петр куда-то ходил, потом вернулся вместе с бойцом в замасленной куртке, как оказалось, шофером, присланным из погранотряда, потом погрузились в автобус, где уже сидело несколько военных. В автобусе ее укачало, она положила голову Петру на плечо и заснула. А проснулась, почувствовав, что кто-то ее поднимает и несет.
- Сюда, сюда! - крикнул сверху знакомый голос. - У вас же нетоплено.
"Лера!" - Тамара радостно встрепенулась и тут же застыдилась. Петр нес ее по лестнице на руках.
- Пусти… пусти меня.
- Нет уж, моя золотая, разреши донести тебя до места.
Он поднялся на верхнюю площадку, попросил Леру открыть дверь в свою квартиру и, войдя в нее, опустил Тамару в глубокое кресло.
- Вот мы и дома.
Зажег свет, счастливый, засмеялся, сняв фуражку.
- А теперь поцелуйтесь!
Подруги обнялись.
- Он даже не дал телеграммы, твой маг-волшебник, - с притворным возмущением говорила Лера. - Хорошо, что я проснулась и услышала, как вы подъехали.
Федя тоже целовал Тамару. Петр сбегал в квартиру напротив и привел заспанных Патарыкина и его жену Марию.
- Все знакомьтесь с моей Тамарочкой! - приговаривал он, смеясь и потирая ладони. - Видите, ездил за ней не напрасно!
Расторопный Патарыкин принес дрова, растопил камин. Лера и Мария накрыли стол. Федя торжественно вручил Петру бутылку шампанского.
- От нас с Лерой. Она еще в день твоего отъезда купила, сказала: приедут, будет чем встретить молодых. А я, признаться, сомневался…
Патарыкин, как старший, налил бокалы.
- Значит, с прибытием… С прибытием и пополнением… - начальник заставы посмотрел на Тамару. - Теперь ты будешь жить в нашей пограничной семье. А наша семья, знаешь, какая?!
* * *
Да, семья была дружная - Белецкие, Патарыкины, еще одни соседи, Скрылевы, жившие на втором этаже. Все они были на "ты": Лера, Мария, Аня. Теперь к ним прибавилась Тамара. Подруги учили ее, как готовить вкусные блюда, как чистить мебель, чтобы она блестела. И Тамара готовила, и чистила, и мыла, и стирала - делала все, что ей советовали бывалые жены и чего она не делала дома, при маме.
Однажды - это было перед самым Новым годом - она целый день провозилась, убирая квартиру. За работой не заметила, как прошел день. Поздно вечером хватилась: уже десятый час, а Петра нет. Побежала к Белецким - Феди тоже не было дома. Лера успокоила: "Это у пограничников часто бывает. Привыкай". Пригласила пить чай, но Тамара отказалась, ушла к себе, прилегла на диване и заснула.
Проснулась от легких прикосновений: кто-то целовал ее в щеку.
Она открыла глаза. Муж склонился над ней, в полной форме с оружием.
Тамара прижалась щекой к его холодной шинели, потянулась, чтобы снять фуражку.
- Не надо. Я забежал на минутку.
Она успела заметить под надвинутой фуражкой белую полоску бинта. Испуганно вскочила, бросилась к нему.
- Петя, что это?!
- Так… Кошка оцарапала.
Он засмеялся, отвел ее руку, усадил рядом с собой на диван.
- Не волнуйся, милая. Ты же знаешь: пока мы вместе, со мной ничего не случится. - Он достал платок, вытер слезинки, блеснувшие в ее глазах. Но вот посмотрел на часы, поднялся.
- Мне пора.
Тамара молча уткнулась в подушку. Она поняла кричи, не кричи, он уйдет. Уйдет, потому что должен идти. Так будет всегда.
И еще она поняла, что любит его.
С этого дня все пошло по-другому. Она уже не рассматривала, какой у него нос, какие уши. Он был ее на всю жизнь. И если раньше, за свадебным столом, это были слова, то теперь они как бы растворились в ней, стали частицей ее самой - женщины, жены, боевой подруги.
Началась весна, и Петр стал уходить чуть свет, а возвращаться затемно. Но она уже не могла на него сердиться. После того случая, когда он пришел с забинтованной головой, Тамара ни разу не упрекнула мужа за опоздание, но и не спала, ждала его прихода. Чтобы отвлечься, брала в руки книгу, однако тревожные мысли не оставляли ее. "Лишь бы он вернулся живым!" - молила Тамара. В эти часы ожиданий она слышала каждый шорох в подъезде, каждый скрип двери.
Иногда она вскакивала, подходила к окну и смотрела туда, где за темной грядой черепичных крыш вставало бледно-желтое марево. Это горели фонари на набережной. Вторая, еще более далекая гирлянда фонарей, тянулась как бы повторяя первую: то было уже на чужом, немецком берегу. Между гирляндами был черный провал - река Сан, по которой проходила граница. В одном месте, почти напротив дома, берега соединяла светящаяся прямая - железнодорожный мост. Каждый час, с точностью до минуты, на той стороне, у моста, появлялись два ярких оранжевых глаза. Раздавался резкий, протяжный гудок - это шел немецкий поезд с грузом. Он проходил, а вскоре слышался гудок паровоза и шум поезда, идущего с нашей стороны, тоже с грузом.
"Как же так, - думала Тамара. - Ходят поезда, везут товары. Ездят дипломаты, жмут руки, улыбаются. А в то же время через границу пробираются шпионы и диверсанты, чтобы убивать, взрывать, воровать государственные тайны. И почему мир так устроен? Но придет же время, когда не будет границ".
Как-то она поделилась с Петром этой мыслью.
- Вот было бы здорово. Только куда же я денусь, - пошутил муж, - ведь пограничников тогда тоже не будет?
- Пойдешь вместе со мной в газету, тем же корректором.
- Нет, лучше ловить живых шпионов, чем бумажных блох.
Тамара понимала, сколь ответственна и опасна порой служба у мужа. Но вот одного она не могла себе представить, как ее ласковый, впечатлительный, немного смешной Петя командует бойцами и ловит нарушителей границы. Тамара видела, что к нему с уважением относятся и Патарыкин, и Скрылев, и даже начальники повыше, гордилась тем, что не было такого праздника, чтобы его не награждали Почетными грамотами - то за меткую стрельбу, то за успехи в физподготовке, то за хорошую выучку собак, и все-таки не верила: неужели он может быть таким же строгим и требовательным "железным командиром", каких показывали в кино и на плакатах?
Он улыбался, когда она спрашивала об этом. Ну, как ей объяснить, что быть строгим и казаться строгим - понятия, в сущности, разные. Конечно, командир - воспитатель, он должен уметь потребовать, если надо - наказать, даже тогда, когда ему жаль провинившегося.
Сразу же после училища, в начале своей командирской службы, он напустил было на себя суровость, но ненадолго: что-то мешало ему, будто на душе надет панцырь. Заметил, что бойцы хотя и слушаются его, но приказы выполняют без энтузиазма, с какой-то тайной усмешкой. "В чем дело? - думал он. - Ведь есть же командиры еще строже, чем я, а бойцы относятся к ним с уважением?" Как-то, дежуря в штабе комендатуры, он решился поведать о своих сомнениях старшему политруку Тарасенкову. Они сидели вдвоем поздно вечером, можно было говорить начистоту. "У вас такое случалось?" - полюбопытствовал лейтенант. "Случалось, - признался Тарасенков и усмехнулся. - Еще принц Гамлет мучился, как себя вести, нам же сам бог велел". - "И к какому выводу вы пришли?" - "К простому! Надо быть самим собой".
Вот уже несколько лет он жил по этой нехитрой заповеди, никому не подражая и не завидуя. Были командиры лучше или удачливее его, некоторые из них, начинавшие службу вместе с ним, уже командовали заставами. Но он не считал себя обиженным. Заместитель начальника заставы - эта должность была ему по плечу, на большее он пока не претендовал. "Надо еще подрасти!" - отвечал он Патарыкину, когда тот намекал, что может походатайствовать перед начальством о его выдвижении. Однако, в душе Патарыкин не хотел бы расстаться с таким помощником.
Нечаев любил свою работу. Когда он вел за собой строй, то сразу угадывалась особая, чистая музыка шага - трах-тах, трах-тах! - ни одной фальшивой ноты, ни одного отставания даже на полсекунды. И отмашка была особая - четкая и в то же время лихая, за которой - и это опять-таки знал каждый военный - стояла упорная выучка бойцов и характер их командира.
Правофланговый запевал, бравая песня летела над сонной рекой. "Врагу мы скажем: нашей Родины не тронь…"
Ребята шли - так шли, что звенела земля.
А конная подготовка! И здесь Нечаев не любил "мелкой езды", как называл он езду во дворе по кругу или гарцевание по узким кривым улочкам. Это все показуха, цирк. Нет, он выезжал с бойцами за город, на простор полевых дорог и там давал развернуться душе. "Впереди враг! - командовал он. - Догнать и уничтожить!" Лавина с места трогалась рысью, затем переходила на аллюр, кони мчались с развевающимися гривами: посмотришь сверху - огонь бежит по траве. Ближе к "противнику" - шашки наголо! Дьяволы, лешие - кто еще там может сидеть на этих конях! За поворотом - заготовленный заранее лозняк. "Руби!" Сверкают клинки - треск, треск, только летит на землю скошенная лоза…
Игра? Да, игра! Но смотрели на скачущих пограничников местные жители, почтительно уступали дорогу, качали головами: экие черти, попадись таким "якась вражина" - мокрого места не останется! В глазах - задор, в руке - сила. И старики вспоминали, как гнали когда-то панов красные конники: тот же дух, та же лихость!
А потом лейтенант и его бойцы сидели где-нибудь в овражке и сообща разбирали операцию. Нечаев требовал, чтобы каждый говорил, что думает и как думает, а не ждал, пока выскажется старший по званию. "Умеешь рубить - умей мыслить!" - говорил он. Понимал, что приучить мыслить нелегко, но полагался на время. Главное - разбудить желание, привить вкус, а там - пойдет.