* * *
Еще четыре года пришлось Павлу служить в кавалерии, он занимался военными учениями, время от времени командовал во время боевых стычек, но постоянно где только мог доставал книги и читал их запоем. Под влиянием Минченкова читал он в основном книги по истории и искусству. Его вестовой Прохор не мог надивиться:
- Чего ж, Павел Борисович, все читаешь да читаешь? А надобно и погулять, пока холостой. Как говорится - "молодо-зелено, погулять велено".
- Мне, Прохор, многому еще надо научиться. А погулять я потом успею.
- То-то вот, смотрю я на тебя и дивлюсь - видно, весь твой народ еврейский учиться любит. В народе баяли, что, мол, в Москве много ученых-евреев в правительство вошли.
И Прохор поучал своего земляка Судоплатова:
- Ты, Пашка, бери пример с командира, учись.
- Я знаю, дядя Прохор. Я тоже учиться хочу. Может, в Москву поеду.
* * *
Отслужив полных десять лет, Павел запросился в отставку. Ему отказывали, говорили:
- Ты что, с ума сошел? Ты нужен России как боевой командир.
А он оправдывался:
- Новой России образованные люди тоже нужны. Сам Ленин объявил - учиться, учиться и учиться.
Как раз в то время по частям Красной армии начали выдвигать бойцов рабоче-крестьянского происхождения для учебы в Институте красной профессуры в Москве. Он был основан декретом Ленина в 1922 году как кузница новых кадров из пролетарских слоев: новой социальной системе нужны были новые кадры идеологов. Но набрать достаточно учащихся из рабочих и крестьян для таких далеко идущих целей институт не мог. Время было голодное и тяжелое, некогда было учиться, нужно было работать. Вот тогда институт через партийные инстанции обратился к командованию частей армии, чтобы те направляли к ним людей нужной ориентации. Командиры, большинство из которых плохо понимали само слово "профессура", долго удивлялись такому необычному запросу. Но - исполнять надо.
Павел Берг был записан в кадрах "из рабочих", потому что в юности работал грузчиком. Командир и комиссар дивизии вызвали его:
- Хочешь ехать в Москву на учебу? Вот, призывают поступать в Институт красных профессоров.
- Ехать-то я хочу, но что это за институт такой?
- Будешь называться красным профессором.
- Смеетесь надо мной, что ли, - какой же я профессор?
- Там из тебя и сделают профессора, - им самим это было непонятно и даже смешно. - Но в институт принимают только членов партии большевиков. Пиши теперь заявление в партию, мы дадим тебе рекомендации, и поезжай.
Павел был единственным беспартийным командиром полка. Он все никак не мог решиться на вступление в партию, ему казалось непонятным и не нравилось, что члены партии должны безоговорочно подчиняться дисциплине так называемого демократического централизма, то есть решению большинства. Много раз в жизни он убеждался, что среди большинства и дураков больше, сам часто оказывался в душе на стороне меньшинства. Не нравилось ему, что само понятие "партия" все больше сливают с понятием государства. Он так понимал: Россия - это Россия, а партия - это еще не вся Россия. Ну что ж, пришлось вступить в партию поневоле, чтобы только поехать наконец учиться, - он был готов и на это.
* * *
Вестовому Прохору Павел сказал:
- Ну вот, пришло нам время расстаться - уезжаю на учебу в Москву.
Прохор даже растерялся:
- Павел Борисыч, да как же это? Это же ты меня прямо - ну как сказать?.. Это же ты меня как серпом по яйцам, - язык у него оставался по-крестьянски образным.
"Сын полка" Пашка Судоллатов тоже расстроился:
- А мне куда же, Павел Борисыч?
- Тебя, Пашка, я рекомендовал в штабе дивизии как очень способного разведчика. Начальник штаба обещал присмотреться к тебе и потом отправить учиться.
Прохор и Пашка Судоллатов провожали его до станции. Прохор сказал:
- Надо, Павел Борисыч, последний раз на тачанке пролететь, а я про тачанку спою.
Он привязал к тачанке оседланного коня Павла, серого в яблоках скакуна по кличке Веселый:
- Пусть тоже провожает хозяина. Командир воевал на нем несколько лет, и быстрый скакун не раз выносил его из-под пуль.
По дороге Павел сам правил четверкой и думал, что вот он в последний раз держит в руках крепкие ременные вожжи. Что-то ждет его теперь впереди? А Прохор пел:
- Эх, тачанка - ростовчанка,
Наша гордость и краса…
Странная была картина, когда боевая тачанка на всем скаку подлетела к мирной станции. Стали прощаться, Прохор снял с Веселого седло:
- Возьми себе на память, Павел Борисович. Небось сколько штанов на этом седле протер. Я вот и мешок для седла припас.
Павел решил взять седло.
- Спасибо, дядя Прохор, а ты бери себе моего Веселого. Да вот что - хватит и тебе служить. Езжай-ка ты опять на землю, оседай в своем селе. А как станешь зажиточным хозяином, приеду к тебе погостить. А ты, Пашка, добивайся, чтобы тебя тоже послали учиться. Чую я, из тебя классный разведчик получится, нужный России человек.
Обнялись, Павел потрепал Веселого по шее, поцеловал в мягкую морду, вспомнил строки из "Песни о вещем Олеге" Пушкина и сказал ему на прощание:
- Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,
Расстаться настало нам время…
8. Городские превращения
Ранней осенью 1928 года Павел Берг приехал в Москву, на Белорусско-Балтийский (сейчас Белорусский) вокзал. В высоких кавалерийских сапогах с жесткими голенищами, в длиннополой кавалерийской шинели, перепоясанной двойной портупеей через оба плеча, в темно-зеленой армейской шапке-буденовке с высоким острым шишаком на макушке, он выглядел типичным "рыцарем" Гражданской войны. За плечом у него висел мешок со скудной поклажей - бритва, кусок серого мыла, запасные галифе и гимнастерка, несколько любимых книг и две пары чистого белья. Куда бы солдат ни шел, ни ехал, белье всегда было с ним: по старому солдатскому обычаю перед боем все обязательно надевали чистое белье - чтоб хоронили в чистом, если убьют. В руках Павел нес футляр с именной шашкой от Буденного - награду за подвиги, и свое тяжелое кавалерийское седло в мешке. С таким снаряжением, в двадцать восемь лет ему предстояло начинать новую жизнь - превращение в городского жителя. Какая она, Москва?
День был солнечный, и при виде громадной яркой площади у него зарябило в глазах - всюду сновали горожане и приезжий народ, площадь была забита повозками и легковыми пролетками, завалена хлопьями сена, соломы и лошадиным навозом, а в центре густо уставлена множеством торговых лотков. Все это суетилось, шумело и непрерывно двигалось. Изредка проезжали грузовики, распространяя вонь от плохого бензина и обдавая грязью из-под колес; шоферы оглушительно сигналили, пытаясь пробить себе путь через густую толпу; лошади, непривычные к машинам, особенно деревенские "савраски", шарахались, вставали на дыбы и ржали от страха. Люди, в свою очередь, шарахались от лошадей. Никакой регулировки движения не было, все и вся хаотически двигалось в разных направлениях. И над всей площадью стояла густая смесь запахов навоза, сена и бензина.
Слева от площади Павел увидел построенные еще в 1834 году высокие Триумфальные ворота, остатки роскошного въезда царей в Москву, на пути из Петербурга. Ворота величественно возвышались, являя собой символический остов прежней, более медленной и спокойной жизни. За ними через овраг был переброшен каменный мост, недавно заменивший собой прежний, деревянный. Сразу за мостом начиналось Ленинградское шоссе, переименованное из бывшего Петербургского.
В этом районе еще в конце XVI века располагалась Тверская ямская слобода, потому вокруг всегда было полно ямщиков и извозчиков и улицы за площадью назывались Тверскими-Ямскими. Но недавно здесь построили большой трамвайный парк: из него теперь с громким звоном выезжали трамваи, и лошади шарахались от звенящих трамваев, а возницы натягивали вожжи.
Павел решил потолкаться по рядам лоточников, купить чего-нибудь поесть. Его поразило невиданное обилие товаров. Хотя из-за нехватки продуктов на все выдавались карточки-купоны, здесь продавали разную снедь: пироги и пирожки, овощи, сушеную и вяленую рыбу, квас, молоко, чай из громадных самоваров. Тут же продавали посуду, хозяйственные товары, одежду на все сезоны, старую и новую, старинную мебель, потертые и новые ковры. И все продавцы кричали на разные голоса, зазывая покупателей. В Москве еще можно было обнаружить остатки НЭПа. Запах горячих пирогов раздразнил аппетит Павла, он купил у лоточника кусок горячего пирога с вязигой и, жадно жуя, спросил:
- Ты что ж - москвич, что ли?
- Не-е, мы приезжие, деревенские мы, из-под Рузы. Слыхал такое место?
- Слыхал, вроде. Ну а как живете теперь в деревне?
- Жисть-то наша? - да что же, жить можно стало. Как, значит, было, слышь, продразверстку нам сменили на продналог, так полегчало. Жить легче стало. Даже вот в торговлю пошли - излишки, значится, продавать.
Павел понимал, что введенный на короткое время НЭП уже оживил экономику и дал людям возможность работать и жить относительно безбедно, что при общей разрухе и застое производства было чудом.