Однако не время задерживаться на анальных удовольствиях. Запалив, нам надо было взлететь над цветочным остовом кровати, встать рядом на колени перед желтыми стенами и, упершись головой о ковер, поднять ноги, пока не коснемся головокружительной краски, номер предстанет перед глазами в перевернутом виде. Снаружи завораживающе качалась вверх ногами пальма. Скрипящим голосом берлинской декадентки Дагмар пустилась в объяснения такой практики.
- Можно съесть, но желудок, аччч, это ужасно. Глотаешь и, ммм, как там, у тебя сильно болит и потом путешь, ммм… kotzen. Блюешь, как собака. Вот так вот.
Кровь начала приливать к моему лицу. Водоворот бренди у меня в кишках, наверно, приближался к территории kotzen. Несмотря на близость теплой плоти Дагмар - казалось, она излучает жар - вид ее торчащих сосков, бросивших вызов земному тяготению, разбудил мои сморщенные гениталии в противовес их природе.
- Ты толжен, ты сичас, кладешь этот опиум себе, ммм, arschloch, насколько можешь глубже. А то он вылетит, ты почувствуешь его между ногами, аччч, и все пропало.
На самом деле, я чувствовал, как продукт рванул на север, тая, будто забытая на нагретом сиденье машины шоколадка, скользя все глубже в мою с нетерпением ждущую кровь. Мы резко перестали разговаривать. Под нами четыре этажа, машины шуршат по Сансету, словно вздохи земных ангелов.
Настало время отлеплять себя от стены. Но прежде, чем нам это удалось в некой замедленной синхронности, мы услышали стук в дверь. Наши глаза просто встретились, признавая факт наличия тук-тук-тука. Звук в этом состоянии обладает реверберацией, но без точного источника. Возможно, это был стук; возможно, лопнувший шар в восьми кварталах отсюда. Не успели мы определиться, дверь просто-напросто распахнулась. В спешке и порыве страсти - к наркотику и друг другу - мы явно оставили дверь открытой.
К нам ввалился пузатый мужичок средних лет в бермудах и рэй-бэнах. Настоящий комедийный персонаж семидесятых, чьей отличительной чертой являлось напоминавшее Шнаузера лицо; он, казалось, впал в совершенное замешательство, застав нас в таком виде. Два голых человека стоят на голове в два часа дня. Секунду он многозначительно молчал, затянулся своей толстой сигарой и поинтересовался с густым бронксовским акцентом: "Это что, типа, землетрясение?"
Не дождавшись от нас ответа, он просто пожал плечами и швырнул ключ от номера на туалетный столик. "Не надо оставлять в двери, - сказал он, покидая нас. - Могут арестовать. Даже в Лос-Анджелесе".
Мы с Дагмар приняли нормальное положение и поползли к кровати в опиумном молчании. Кишечная закидка нас слишком утомила, и мы могли лишь хрюкать и вздыхать. В безумном замедленном кадре, губы и пальцы, языки и конечности, единственная капнувшая клякса - наконец я оказался сверху, между ее раздвинутых небритых ног.
Наши глаза целовались, пока мои руки трудились над маленькими обвисшими грудями, результат кормления близнецов до пяти лет, чего она вроде бы стеснялась, а я любил именно из-за виденной ими жизни.
Она направила меня внутрь натруженными ладонями, корчась подо мной с широко распахнутыми глазами, и тут, закатив их, возопила к далекой отчизне на наречии, осваиваемом ей снова и снова в самые важные моменты жизни: "Nein, nein, nein!" И потом, даже еще громче: "Oi Gott! Меня ебет еврей!"
Затем она ослабла, шепча свои найны в мои горящие уши, и мы оба отрубились, сплетясь и скатившись в собственные опиатовые вечности. Таков был наш modus operandi - прокто-опиумные зависалова и пережаренные нацистские подколки. Взять любой эквивалент Третьего рейха: Белое отребье, Тевтонская Мать Земли - Дагмар притворится, что это ее. "Прашти, меня, liebscaun-nuська, хош утарить меня парой этих sauerbtaten? А што ешли мы штобой подорвемся вечером пораньше и защемимся в какой-нибудь хороший бункер?"
Короче, у меня начались эти Эрики фон Штрогеймы в Кельвин-Кляйновых грезах, но очень скоро все закончилось. Долг призвал, и стойкая Дагмар улетела обратно в маленький гиммлеровский рай заботиться о своих арийских отпрысках.
Таков был мой последний роман до того, как меня занесло на матримониальную дорожку.
* * *
Первой проблемой было хотя бы отыскать ту чертову часовню. Сандра полностью перерыла "Желтые страницы" в поисках подходящей лавочки и остановила выбор на "Часовне Любви" в Бёрбэнке. Вы, наверное, решите, что это заведение разрекламировали по полной, однако Центр Блаженства оказалось застолбить сложнее, чем таксидермиста, работающего на заказ.
Я сидел на заднем сиденье, подогнув ноги и уставившись на колени. Полный ужас ситуации сам по себе вызвал странный ажиотаж. "Сандра, - брюзжала Жанин, - ты разве не получила инструкции. Я имею в виду адрес, о боже мой!"
- Это должно быть тут, - резко проговорила моя будущая экс-супруга. От напряга ее лондонская дикция прозвучала резко и злобно.
- Почему бы нам не спросить на заправке? - встрял я. - Почему бы не обратиться к парню на заправке? Найдем кого-нибудь с "комплексным обслуживанием".
Те самые заведения: "7-одиннадцать", всякие там нотариусы, ремонтные глушителей - проносились мимо, пока мы кружили по кварталу.
- Не доверяю я этим парням, - усмехнулась Жанин, чьим главным счастьем было обрести состояние высокого морального превосходства. Потом она обернулась ко мне со скрещенными руками: "Джерри, ты балдеешь?"
Я сегодня женюсь, господи ты боже мой. Я - ходячая фабрика эндоморфина.
Наконец, между двумя домами материализовалось нечто наподобие византийского храма. Искусственное цветное стекло. "ЧАСОВНЯ ЛЮБВИ".
Внутри нас поджидала миниатюрная, похожая на птицу женщина в очках бабочкой и в платье с блестками. Одеяние спускалось прямо на ее красные лодочки, размером с чайную чашку.
- Меня зовут Пиа Пиарина. А вы мистер Кочрэн? - она говорила с акцентом, какой встречается лишь в дублированном итальянском кино.
- Еще нет, - ответил я.
- Извините?
- Я мисс Кочрэн. Это мистер Стал.
Сандра уже стала командовать, устанавливая модель отношений, просуществовавшую до конца нашей совместной жизни: я слишком заебан, чтобы функционировать, она выясняет детали. Стены часовни были расписаны фресками с "парочками": парочки в лесу, парочки на пляже, парочки под зонтом… Их отличало то, что люди походили на иллюстрации из книжек о здоровье. Мужчины носили ветронепроницаемые куртки, женщины - юбки в складку. Даже пол украшали сцены гигиенических романов. Над всем этим делом стоял аромат лизола, парящего аэрозольными тучками над расставленными в стратегических точках желтыми свечами.
Утрясая формальности - проверка водительских прав, свидетельств о рождении, прочих документов, необходимых для законной любви - Пиа рассказывала о том, что пела в опере, но не добилась карьерного "процветания" здесь в Америке.
- Мой муж, он тоже в опере, - сказала она. И как по сигналу, откуда-то сзади загудел орган. Приходилось щуриться, чтобы что-то разглядеть в самой часовне: она представляла собой большую комнату, освещенную только в середине, но в задней части, качаясь у своего "Хэммонда" сидел густоволосый, печального вида парень, у которого были дела поважнее, чем смотреть в нашу сторону. Он так и не запел, столь увлеченный переходами от одной мрачной ноты к другой, меняя их как раз тогда, когда еще секунда - и один и тот же дрожащий звук станет невыносимым.
- Джерри Кочрэн, - начала la bella Пиа. - Согласен ли ты…
- Стал, - поправил я.
- Извините?
- Я Джерри Стал, - снова объяснил я.
- Понимаю.
Наша свадебная хозяйка поставила нас у светлой фрески, изображающей двух персонажей медицинской книги рука об руку под улыбающимся солнцем. С методичностью распорядителя на похоронах она привела наши тела в должное положение. Взяв мою левую руку с символом фальшивой помолвки, она положила ее мне на правую. Проделав эти действия, она извлекла кнут для верховой езды из лакированной кожи - видимо, он всегда находился при ней, но я не заметил - и хлопнула им себя по бедру, когда мы стали опускать лапы.
Мы с Сандрой уже занимались сексом, но никогда не держались за руки. Никогда особо не любил держаться за руки. От неловкости со мной начало что-то происходить. Я просто не был готов к любой форме ППЛ (Публичное Проявление Любви). Наверно, этим объясняется случившееся после. Меня пробило на "хи-хи".
Вообще-то я заржал истерически. Не добродушно засмеялся. Хриплые, отрывистые выдохи и завывания буквально вырывались из меня, я задыхался, стараясь не обмочить свадебные джинсы. "Я - аааагх, хааэчшш, господи… Я очень извиняюсь".
Позади меня исполнявшая роль свидетельницы Жаннин наверняка искусала себе язык до крови. Ее отвращение было очевидным. Сандра смогла лишь покачать головой - британская сдержанность не рассчитана на подобные повороты событий. Пиа была вне себя от бешенства.
- Так… нельзя! Это самый важный момент в вашей жизни. Для мужчины и женщины это… все на свете. Что с вами произошло?
Дважды она пробовала провести "Согласен ли ты, Джерри, взять эту женщину в законные жены…" и так далее. И дважды я разражался душераздирающими гавкающими всхлипами хохота. К тому моменту даже ее муж перестал щекотать слоновую кость.
- Мистер Кочрэн, - завопила, наконец, Пиа, махая как жокей кнутом у моих ягодиц, - мистер Кочрэн.
- Ауч! Да… прошу прощения, - взмолился я. - Прошу прощения. Я чересчур взволнован.
- Вы сумасшедший!
ШЛЕП! Сказал кожаный лошадиный кнут.
- Вы правы! Вы правы! Когда я волнуюсь, я делаюсь… сумасшедшим.
ШЛЕП!