Адмирал стоял на полуюте, посматривая в бинокль на "Голубчик". Невдалеке от адмирала находился флаг-капитан Аркадий Дмитриевич, как всегда - чистенький, прилизанный и прифранченный, в своей адъютантской форме, но душившийся после Сан-Франциско уже не опопонаксом, а пачули, которые пока не вызывали еще неудовольствия адмирала. У мачты, около сигнальных книг, разложенных на люке, и вблизи двух сигнальщиков, бывших у сигнальных флагов, стоял, не спуская быстрых бегающих глаз с адмирала, его флаг-офицер, мичман Вербицкий, шустрый и бойкий молодой человек, отлично приспособившийся к характеру беспокойного адмирала к всегда горевший, казалось, необыкновенным усердием. Его неглупое, озабоченное и серьезное в эту минуту лицо замерло в том служебно-восторженном выражении, которое словно бы говорило, что флаг-офицер готов распластаться ради службы и своего адмирала.
И адмирал благоволил к Вербицкому, - что не мешало, конечно, разносить своего флаг-офицера чаще, чем кого-нибудь другого, благо он был всегда под рукой, - относился к нему с чисто отеческой нежностью и не предвидел, конечно, какой черной неблагодарностью отплатит ему этот шустрый молодой человек впоследствии.
- Аркадий Дмитрич! Прикажите поднять сигнал, что мичман Петров с "Голубчика" переводится на "Резвый".
- Где, ваше превосходительство, состоится перевод - в Нагасаки?
- Кто вам сказал, что в Нагасаки? - резко крикнул адмирал, раздраженный этим, по его мнению, дурацким вопросом, и уставил на "придворного суслика" свои круглые глаза, выражение которых, казалось, говорило: "И какой же ты, братец, дурак!"
- Я полагал, ваше превосходительство…
- А вы не полагайте-с!.. Перевод состоится здесь же, сейчас… Пусть Петров переберется через полчаса…
- Слушаю, ваше превосходительство, - отвечал флаг-капитан, изумленный этим неслыханным переводом с одного судна на другое среди океана.
"Положительно сумасшедший!" - решил "придворный суслик" и медленно, слегка изгибаясь туловищем, направился к флаг-офицеру передавать адмиральское приказание.
Эта тихая походка, совсем непохожая на ту, быструю и торопливую, почти бегом, какой обыкновенно ходят моряки, исполняя служебные поручения, мгновенно озлила беспокойною адмирала и, так сказать, переполнила чашу его нерасположения к флаг-капитану. Вся его вылощенная, прилизанная худощавая фигура показалась ему донельзя оскорбляющей его морской глаз и понятие о бравом моряке.
- Этакая…
Он, однако, благоразумно воздержался от произнесения весьма нелестного эпитета женского рода и крикнул, точно ужаленный:
- Аркадий Дмитрич! На военных судах не ползут, как черепахи-с, а бегают-с!..
Флаг-капитан рванулся, точно лошадь, получившая шенкеля.
Распоряжение адмирала удивило и капитана, и всех офицеров, не плававших раньше с ним.
И Николай Афанасьевич, оторванный от чая и бутербродов, сердито недоумевал: к чему это на "Резвый" назначают еще офицера, когда их и так довольно.
Старший офицер скоро разрешил его недоумение.
- От нас кого-нибудь переведут… Он, верно, не решил еще - кого… Смотрите - думает! - проговорил Михаил Петрович, оглядываясь на адмирала.
Действительно, адмирал ходил по юту в каком-то раздумье.
Наконец, видимо, решивши вопрос, он подозвал капитана и сказал:
- Лейтенант Николаев переводится на "Голубчик"… Потрудитесь приказать ему через полчаса собрать все свои вещи и быть готовым уехать на баркасе, который придет с "Голубчика".
- Есть! - отвечал капитан.
- Да пока мы лежим в дрейфе, пусть команда выкупается в океане! - прибавил адмирал. - Вербицкий! Сделайте сигнал: команде "Голубчика" купаться!
Когда маленький лейтенант с черными усами узнал о своем переводе, он, несмотря на всю свою философию и уверения, что привык к адмиральским разносам, был весьма неприятно изумлен и мысленно изругал адмирала, совсем не сообразуясь с правилами морской дисциплины.
Еще бы! Вместо приятной надежды на Сидней и Мельбурн со всеми их удовольствиями - иди в Новую Каледонию… Ах, глазастый черт! А главное, ведь он второй год плавает на "Резвом". Привык и к доброму графу Монте-Кристо, как называли на "Резвом" подчас капитана Николая Афанасьевича, и к славному старшему офицеру, и к сослуживцам, и к каюте, и к Ворсуньке, своему вестовому… И вдруг… Но сердись не сердись, а надо поскорей собираться.
И моряк, которого судьба была так круто изменена беспокойным адмиралом, побежал вниз, в свою каюту, в которой обжился и где все было так удобно прилажено и убрано, и стал с помощью своего вестового Ворсуньки укладываться с тою быстротой и стремительностью, с какими собирают свои пожитки люди, застигнутые пожаром. Сапоги летели к японской вазе, мундир - к сапожным щеткам, и многочисленные фотографии хорошенькой пухлой блондинки (не то невесты, не то кузины - это был секрет лейтенанта) - к грязному белью… Разбирать было нечего. Поневоле приходилось профанировать святые чувства ("прости, Нюточка!")… Всего полчаса времени ("ах, проклятый брызгас!"). Надо еще покончить кое-какие делишки: получить у ревизора жалованье за месяц и остаток порционных, отдать старшему артиллеристу сорок долларов долгу и получить - хотя и сомнительно, что сейчас получишь, - десять долларов с одного гардемарина… Надо, наконец, проститься с товарищами.
- Вали, вали, Ворсунька!..
- Боязная штучка, ваше благородие, - говорил вестовой, не зная, куда деть изящный веер из перьев, которым Нюточке предстояло обмахиваться в кронштадтском собрании.
- Заверни в бумагу или… куда, в самом деле, положить?.. Клади в треуголку…
- Как бы не повредить штучку… Штучка нежная, ваше благородие.
- Так заверни, Ворсунька, в одеяло… Жаль мне, брат, что я с тобой расстаюсь…
- И мне жалко, ваше благородие… Славу богу, жили с вами хорошо. Обиды от вас не видал…
- И ты мне служил хорошо… Вот возьми себе этот пиджак… и сапоги старые бери… Ах, Ванька-антихрист! Ах, чертова перечница!
- Премного благодарны, ваше благородие! - проговорил вестовой и подумал: "Ишь как он отчесывает адмирала!"
- Счастливец вы, Василий Васильевич, - проговорил Снежков, останавливаясь у порога каюты.
- Покорно благодарю, хорошо счастье! Вы вот все пойдете в Австралию, а я…
- Так зато, подумайте: ведь не будете адмирала видеть… За одно это я охотно пожертвую всякими Австралиями… Ей-богу…
- Вам надо, Владимир Андреич, от нервов лечиться…
- Вам вот смешно… Уж я бром принимаю, а как он заорет…
- Febris gastrica?
- То-то и есть… Я бы с восторгом с вами "перепустился" .
- Суньтесь-ка к адмиралу… Попросите его…
- Разве это возможно! - вздохнул Снежков.
- То-то невозможно… И кто решится ему об этом сказать… Наш Монте-Кристо у него не в фаворе… Что, Ворсунька, готово?..
- Сию минуту, ваше благородие…
- Ну, простимся, Владимир Андреич… Жаль мне расставаться с нашей кают-компанией.
Оба лейтенанта обнялись и трижды поцеловались.
Переведенный лейтенант побежал проститься с остальными.
Пока шли сборы, команда купалась.
В море был опущен большой парус, укрепленный к борту веревками со всех четырех углов паруса. В этом громадном мешке шумно и весело плескались голые мускулистые тела с побуревшими от загара лицами, шеями и руками. Выплывать из-за этого мешка было строго воспрещено, чтоб не попасть в чудовищную глотку акулы.
Матросы были очень довольны этим нечаянным купаньем. Куда оно лучше и приятнее, чем эти ежедневные обливания из брандспойта. И среди скученных тел шли веселые шутки, раздавался смех… Все только находили, что очень тепла вода и нет от нее озноба, как в русских реках и озерах. Кто-то сообщил, что купаться выдумал адмирал, и его за это хвалили. Нечего говорить, заботлив он о матросе. Господ донимает, муштру им задает, а матроса жалеет. И прост, - видно, что не брезгует простым человеком…
- Выходи, ребята! Шабаш купаться! - прокричал боцман, получив приказание с вахты.
И матросы один за другим поднимались по выкинутому трапу и, ступив на палубу, словно утки, отряхивались от воды и бежали на бак одеваться.
Адмирал уж начинал обнаруживать нетерпение: он то и дело посматривал на часы и взглядывал, не спускают ли на клипере баркаса. Ужасно копаются… Долго ли мичману собраться?.. Не для того ли он и сделал это перемещение офицеров, чтобы приучить господ офицеров быть всегда готовыми?.. Мало ли какие случайности бывают в море, особенно в военное время… Пусть привыкают… Пусть знают, что и океан не может служить препятствием…
- Михаил Петрович! - обратился он, переходя с полуюта на мостик, к старшему офицеру.
- Что прикажете, Иван Андреич?
- Нынче у мичманов целые сундуки вещей, что ли? Отчего Петров не едет, а… как вы думаете?
- Еще не прошло получаса, Иван Андреич.
- Когда главнокомандующий приказал мне в Крымскую войну ехать на Дунай, я через двадцать минут уже сидел в телеге, а вы мне: полчаса… Мичману перебраться с судна на судно и… полчаса?..
- Да вы сами назначили этот срок, ваше превосходительство!
- Ну, назначил, а он, как бравый офицер… Ну если бы во время сражения… понимаете… тоже полчаса?
Адмирал не отличался особенным красноречием, и речи его не всегда бывали связны… Вдобавок, во время возбуждения он слегка заикался…
- Во время сражения не надо брать с собой багажа, Иван Андреич…
- Какой у мичмана багаж… Вы, Михаил Петрович, вздор говорите-с…