Все на корвете боялись беспокойного адмирала, но никто так не трусил его, как Владимир Андреевич. Усердный служака, но далеко не моряк по призванию, нерешительный, трусливый и достаточно-таки рохля, он в присутствии адмирала совсем терялся, и робкая его душа замирала от страха, что ему "попадет". Ему действительно довольно-таки часто попадало, и Владимир Андреевич краснел и пыхтел, шептал молитвы и старался не попадаться на глаза адмиралу, когда только это было возможно. Он малодушно прятался за мачту во время авралов, избегал выходить наверх, если наверху был "глазастый дьявол", за обязательными обедами у него не открывал рта, испытывая робость и смущение; во время вспыльчивых его припадков, когда адмирал, случалось, бушевал наверху, топтал ногами фуражку и прыгал на палубе, словно бесноватый, грозя повесить или расстрелять какого-нибудь мичмана или гардемарина, которого через час-другой звал к себе в каюту и дружески угощал, - в такие минуты Владимир Андреевич, совсем не понимавший натуры этого беспокойного адмирала и привыкший бояться всякого начальства, положительно трепетал и, по словам зубоскалов мичманов, тотчас же заболевал febris gastrica .
- И боится же наша тетка Авдотья адмирала! - смеялись, бывало, матросы на баке, когда речь заходила о лейтенанте.
- Робок очень, и нет в ем никакой флотской отважности… Совсем береговой человек! - объяснял боцман трусливость Владимира Андреевича.
- От этого самого он и суетится без толку на вахте… Опасается, значит, адмирала! - замечали старые матросы.
Посмеивались над ним и в кают-компании за эту трусость, и мичмана советовали взять да и "развести" с адмиралом, но Владимир Андреевич только отмахивался безнадежно руками и решительно изумлялся, что были такие смельчаки, которые "разводили" с адмиралом, и что это проходило им совершенно безнаказанно. Сам он об этом не решался и подумать и молил только бога, как бы поскорей вернуться в Россию и получить там спокойное береговое местечко, а не то - какой-нибудь маленький пароходик или канонерскую лодку в командование и находиться подалее от всяких адмиралов и вообще от высшего начальства.
К этим далеко не честолюбивым мечтаниям присоединялась всегда и мечта о подруге жизни в образе какой-нибудь недурненькой женщины - брюнетки - или блондинки, это было для женолюбивого Владимира Андреевича безразлично, - но только обязательно не худощавой. Худощавых дам он не одобрял, не предвидя тогда, что судьба даст ему в жены именно худощавую, да еще какую!
II
На баке только что пробило четыре склянки. Был седьмой час в начале, как из-под юта, где находилось адмиральское помещение, лениво выползла маленькая круглая фигурка курносого человека лет тридцати, с краснощеким, заспанным и несколько наглым лицом, опушенным черной кудрявой бородкой, в люстриновом пиджаке поверх розовой ситцевой сорочки, в белых штанах и в стоптанных туфлях, надетых на грязные босые ноги.
Этот единственный на корвете "вольный", как зовут матросы всякого невоенного, был адмиральский лакей Васька, продувная бестия из кронштадтских мещан, ходивший с адмиралом во второе кругосветное плавание, порядочно-таки обкрадывавший своего холостяка барина и пускавшийся на всякие обороты. Он давал гардемаринам под проценты деньги, снабжал их по баснословной цене русскими папиросами и вообще человек был на все руки.
При виде адмиральского камердинера с металлическим кувшинчиком в руке все приятные воспоминания и вообще неслужебные мысли разом выскочили из головы Владимира Андреевича, лицо его тотчас же приняло тревожно-озабоченное выражение и взгляд сделался еще более ошалелым.
- Васька! - тихо окликнул он адмиральского камердинера, когда тот был у мостика.
Васька галантливо приподнял с черноволосой кудластой головы красную шелковую жокейскую фуражку - предмет его особенного щегольства перед баковой аристократией - и приостановился, зевая и щуря на солнце свои бегающие, как у мыши, плутовские карие глаза.
- Встал? - беспокойно спросил Владимир Андреевич, значительно понижая свой визгливый тенорок, и мотнул головой по направлению адмиральского помещения.
- Встает… Только что проснулся. Сегодня бреемся. Вот за горячей водой иду! - развязно отвечал Васька, взглядывая на вахтенного начальника с снисходительной улыбкой, которая, казалось, говорила: "И чего ты так боишься адмирала?"
И, словно желая успокоить Снежкова, прибавил фамильярным тоном, каким позволял себе говорить с некоторыми офицерами:
- Раньше как через полчаса, а то и час, он не выйдет, Владимир Андреевич. При качке-то скоро не выбреешься, какой ни будь нетерпеливый человек. На прошлой неделе щеки-то порезал от своей скорости.
И Васька направился далее, умышленно замедляя шаги.
"Я, дескать, не очень-то спешу для адмирала, которого вы все боитесь!"
Владимир Андреевич немедленно засуетился. Он первым делом озабоченно поднял голову, взглядывая на верхние паруса. Теперь ему казалось, что марсели и брамсели не вытянуты как следует, и он скомандовал подтянуть шкоты. А затем понесся на бак осмотреть кливера.
- Кливера не до места, не до места… Как же это? - с жалобным упреком и с выражением страдания на лице обратился Владимир Андреевич к вахтенному гардемарину, который с самым беспечным видом коротал вахту, разгуливая по баку.
- Кажется, кливера до места, Владимир Андреич.
- Вам кажется, а мне попадет!.. Не вам, а мне!.. Адмирал увидит и… Скорей вытяните кливер-шкоты…
- Есть! - отвечал гардемарин.
- Да снасти… приберите их… Боцман! ты чего смотришь, а?
Подскочивший с засученными до колен штанами пожилой боцман, который с раннего утра усердствовал, наблюдая за чисткой и надрывая горло от ругани, докладывал успокоительным тоном:
- Уборка еще не окончена, палуба мокрая, ваше благородие! Как, значит, справимся с уборкой, тогда и снасть уберем, ваше благородие!
- А ты поторапливай уборку, поторапливай, братец!
- Есть, ваше благородие!
В официально-почтительном взгляде боцмана скользнула улыбка. И он подумал: "И с чего ты зря суетишься?"
- И вообще… - снова начал было Владимир Андреевич.
Но так как он решительно не знал, что еще "вообще" сказать, то, оборвав фразу, побежал назад, покрикивая занятым чисткой матросам:
- Пошевеливайся, братцы, пошевеливайся!
Матросы усмехались и вслед ему говорили:
- Видно, адмирал скоро выйдет, что тетка Авдотья забегала.
Поднявшись на мостик, Владимир Андреевич зашагал, тревожно осматриваясь вокруг. Он то и дело подходил к компасу, чтобы посмотреть, по румбу ли идет корвет, взглядывал на надувшийся вымпел, чтобы удостовериться, не зашел ли ветер, - словом, обнаруживал тревожное усердие. И когда на мостик поднялся старший офицер, который с раннего утра тоже носился по всему корвету как оглашенный, присматривая за общей чисткой, Владимир Андреевич поторопился ему сообщить, что адмирал встает.
- Бриться только будет! - прибавил он.
- Ну и пусть себе встает! - равнодушным, по-видимому, тоном проговорил длинный, высокий и худой старший офицер, с очками на близоруких глазах. - Придраться ему, кажется, не за что… У нас все, слава богу, в порядке… А впрочем, кто его знает?.. С ним ни за что нельзя ручаться!.. И не ждешь, за что он вдруг разнесет! - с внезапным раздражением прибавил старший офицер.
- То-то и есть! - как-то уныло подтвердил Владимир Андреевич.
Расставив свои длинные ноги, старший офицер поднял голову и стал оглядывать паруса и такелаж.
- Что, кажется, стоят хорошо, Михаил Петрович? Все до места? Реи правильно обрасоплены? - спрашивал Снежков с тревогой в голосе, ища одобрения такого хорошего моряка, как старший офицер.
- Все отлично, Владимир Андреич… Не волнуйтесь напрасно, - успокоил его старший офицер после быстрого осмотра своим зорким морским взглядом парусов… - А ветерок-то славный… Ровный и свеженький… Как у нас ход?
- Десять узлов.
- С таким ветерком мы скоро и в Нагасаки прибежим… А "Голубчик" лучше нашего ходит… Ишь, брамсели убрал, а все впереди идет! - не без досады проговорил старший офицер, ревнивый к достоинствам других судов и точно оскорбленный за отставание "Резвого".
Он взял бинокль и жадным взглядом впился в "Голубчика", надеясь увидать какую-нибудь неисправность в постановке парусов. Но напрасно! На "Голубчике", стройном, изящном и красивом, все было безукоризненно, и самый требовательный глаз не мог бы ни к чему придраться. Недаром и там старший офицер был такой же дока и такой же ученик беспокойного адмирала, как и Михаил Петрович.
Старший офицер несколько минут еще любовался "Голубчиком" и, отводя бинокль, промолвил:
- Славный клиперок!
Владимир Андреевич совсем чужд был этим морским ощущениям и, равнодушно взглянув на "Голубчика", спросил:
- А долго мы простоим в Нагасаки, Михаил Петрович?
- Возьмем уголь и уйдем.
- В Австралию?
- Говорят, что в Австралию.
- Разве это не наверное?
- Да разве с нашим адмиралом знаешь наверное, куда кто пойдет?.. Держи карман! Я вот в первое свое плавание у него в эскадре вполне был уверен, что пойду в Калькутту, а знаете ли куда пошел?
- Куда?
- В Камчатку!
- Как так?
- Очень просто. Поревел меня с одного клипера на другой - и шабаш! Вы, Владимир Андреевич, его, видно, еще не знаете… Он любит устраивать сюрпризы! - засмеялся старший офицер.