Швед, разглядев вблизи старшину, торопливо вешает автомат на шею, топит в стороне от тропы заряженную гранату. Затем перетаскивает немца себе на спину и молча пускается в путь.
Проходит четверть часа.
- Дотащишь? - шепотом справляется Смолин.
- Тело - да, а за душу - не ручаюсь, - хрипит Арон.
Смолин устало бредет за Шведом, и старшине мерещится, что немец, странно вихляясь, идет сам. Его огромное тело накрыло почти с головой невысокого и худого разведчика. Однако отчетливо видно: ноги пленного волочатся по грязи, подпрыгивая на кочках.
Впереди разрываются три или четыре снаряда.
- Нащупали, черт их возьми! - вздыхает Смолин. - Не дотащим...
Но тревога напрасная. Это обычная ночная стрельба, без прицела.
Разведчики останавливаются и отдыхают.
- Он не опомнится раньше времени? - кивает на пленного Швед.
- Едва ли.
- Понятно. Ты угостил его от души.
- Я слушал. Сердце у него действует, - успокаивает не столько Арона, сколько себя Смолин. - Очухается.
- Хитрые - сволочи, - качает головой Швед. - Тонко придумали: утка в болоте - все равно, что рыба-бычок в бухте. Кто подумает за эту хитрость?
Смолин не отвечает. Он перекладывает пленного себе на плечо и медленно идет к своему берегу.
До передовой - рукой подать. Месяц спрятался в тучи, и двигаться совсем тяжко. Но вот серп на несколько секунд очутился в просвете между ними. Смолин оборачивается к Шведу, чтоб убедиться: товарищ рядом.
И в это мгновение Арон замечает на лице старшины холодную усмешку.
- О чем ты улыбаешься, Саша? - весело справляется одессит.
- Дурни.
- Кто дурни, мне интересно?
- Кто ж еще? Немцы.
- А, ну да... - соглашается Швед. - Вообще - Дурни.
Они бредут снова к своему берегу, и Смолину вспоминается сейчас старый его учитель Кузьма Дмитриевич Морозов, тайные игры в лесу и внезапные вопросы старика: "А скажи-ка, Саня, сколько раз в минуту бьется сердце у обычной домашней утки?"
Старшина тихо смеется.
- Чего ты такой веселый? - дотрагивается до его плеча Швед.
- Ничего, - усмехается Смолин. - Ничего такого. Просто утки не играют свадеб осенью... Глупо... Осенью утки улетают на юг, Арон...
СЛОВА НА ЯЗЫКЕ ВРАГА
- Я все думаю за твой анфас, Саша, - цепляется к Смолину Швед, искоса посматривая на старшину. - Ты хочешь выйти в полные генералы и делаешь себе бороду?
- Отстань!
- Может, твоя бритва тупая, и ты не хочешь рисковать шкурой?
- Тупая.
- Тогда возьми мою.
- Не надо.
- Нет, вы посмотрите на него, - не отстает Швед. - Боевой разведчик и боярская борода! Это не рифмуется!
Смолин делает вид, что не обращает внимания на слова приятеля и продолжает посасывать прокопченную трубку из верескового корня. Через несколько минут он выбирается из окопа и уходит куда-то в глубь леса.
Арон подсаживается к Ивану, глядит на него в упор, полагая, что Намоконов заговорит первый. Но эвенк молчит.
Тогда Швед не выдерживает.
- Слушай, сержант, ты же все видишь. Так нельзя. Он киснет.
Сибиряк вполне понимает товарища и почти закрывает чуть раскосые глаза. Он старше других во взводе - и многое видел в жизни.
- Однако, это пройдет, Арон.
- Хм-м, хотел бы я знать - когда? Ты ж соображаешь - каждый божий день летают пули, и горемыка натыкается на них раньше другого. Надо что-то придумать...
Оба разведчика молчат, не зная, что бы такое сделать для Смолина, по их понятиям, впавшего в грусть. Конечно же - в грусть: борода и молчание - явные признаки дурного расположения духа.
Да, в боях случается такое. Ведет себя солдат безупречно, воюет с веселой злостью, делится с новобранцами всякой окопной премудростью - и вдруг... Вдруг - все летит кувырком. Человек становится скучный и рассеянный, ходит по земле согнувшись, отвечает на вопросы товарищей не сразу или не отвечает совсем - и, действительно, чаще других натыкается на пулю или осколок.
На войне для таких горьких превращений причин хоть отбавляй.
Чаще это случается с женатыми. Еще чаще - с многосемейными. Солдату вдруг кажется, что последнее письмо от жены было бог знает когда и что молчание - верный признак несчастья. Может, она больна и даже умерла. Или хворают дети. Или, несколько иначе, - жене невмоготу на работе. Попробуй - выстой две смены в холодном цеху, а питание... известно, какое питание в пору войны.
Человек помоложе ломает себе голову над пустяковой фразой письма, замечает в ней истинную или только кажущуюся прохладцу, сердито машет рукой - "Все они одинаковы!"
Совсем молодые люди, те, что не взяли на войну ни бритв, ни женских фотографий, те молодые люди, которым судьба вместо свиданий и вечеринок подсунула ночные бомбежки и нытье комаров, - эти молодые люди слушают рассказы старших об изменах, возводят случаи в правило - и мрачно сдвигают брови.
Видимо, что-то в этом роде случилось и со старшиной.
В разведке Смолина любят той истинной мужской любовью, которая не терпит слов и подчеркнутого проявления нежности. Ему прощают и резкость, и безжалостные на взгляд приказы, и иную придирку, не имеющую здесь, кажется, никакого смысла. Прощают все это и любят не только за личную храбрость, за удачливость и воинское умение, добытое горбом в бою. Любят за то, что не дает солдатам горевать в трудные и страшные часы, которых тут немало и которым конца не видать.
И вот старшина упал духом сам. Перестал бриться, помрачнел, стал скупиться на слова и смех.
И Швед, и Намоконов, и Горкин, и весь маленький взвод разведки, потрепанный в боях, жалел своего командира и не ведал, как ему помочь.
Смолин теперь часто исчезал из полка, пропадал ночи напролет на переднем крае, возвращался в свой окоп грязный, исцарапанный, усталый.
Швед терялся в догадках, но не хотел больше досаждать старшине вопросами.
В один из гнилых туманных вечеров, когда болота парили сильней обычного, и над ними мутно висела мошкара, Смолин вернулся из штаба дивизии и тотчас стал собираться в дорогу.
Арон, разглядев в наступающей темноте старшину, зло выругал себя. Он, Швед, много дней назад должен был все понять и обо всем догадаться. Не такой человек их командир, чтобы ныть и скучать на войне!
Смолин был в чиненых штатских брюках и в странной верхней одежде, напоминавшей одновременно и грубую зимнюю рубаху, и поддевку. Скуластое лицо, обросшее частой русой бородой, было напряжено; черные глаза прищурены.
Никто не задал ему вопросов, ни один разведчик не позволил себе поиронизировать над нелепым одеянием старшины.
И лишь Швед в последнюю секунду не выдержал и спросил:
- Ордена и партбилет сдал?
- Да. Комиссару.
- Тогда - ни пуха, ни пера, дорогой!
Вся разведка, разумеется, знала, что такое "сдать документы комиссару". Смолин уходил в тыл немцев. Война испытывает человека кровью, смертью и верностью, трусостью и бесстрашием. Это тяжкий зачет на звание человека. Но, может быть, самое тягостное - проверка молчанием и проверка тайной. Есть такое, о чем солдат не имеет права говорить никому. Никому, если даже его молчание и его исчезновение расценят, как предательство, или даже как измену Родине. Потом, когда-нибудь, после победы все откроется, как было, и всему будет своя мера восхищения и своя мера порицания. А пока... Пока даже слово о тайне - измена и вероломство.
Смолин знал любого из своих людей в деле. Трудом и кровью, общей жизнью и, может быть, общей смертью впереди связала их навеки война - огромная, великая, горькая и страшная война. И вот - ничего нельзя объяснить взводу, и даже намек не может сорваться с губ!
В черную пору отступлений и потерь, да и позже, в обороне, не все на фронте делалось, как положено. Иные агентурные связи были нарушены, не хватало людей для сношений со своими в немецком тылу. И часто за линию чужой обороны уходили армейские разведчики, парни без достаточных знаний и опыта, без специальных знаний и специального опыта.
Намоконов и Швед пошли проводить старшину вдоль переднего края.
- Отправишь по адресам, если не приду, - сказал Смолин Арону, когда они остановились, чтоб проститься. - Письма. А если вернусь - отдашь. Мне пора...
Они обнялись, постояли немного без слов - и разошлись.
Смолину предстояло пересечь линию фронта по заболоченному кустарнику, в стыке между 30-й и 32-й пехотными дивизиями 16-й армии немцев. Старшина знал из донесений партизан и агентуры, что здесь, в лесах и болотах Северо-Запада, у немцев, как правило, нет сплошной линии фронта. Враг, заняв несколько деревень, готовит их для круговой обороны и превращает в опорные пункты. Все дороги и подступы к ним блокируются.
Части немцев, стоящие и на передовой, и в глубине участков, обычно располагаются в дефиле между озерами и болотами.
Маршрут старшины скрупулезно разработали в дивизии и одобрили в штабе армии. К исходу ночи Смолин должен пересечь болото, оставить за спиной немецкую оборону и подойти к окраине лесной деревеньки. Там, на развилке, он встретится со связным. Партизан, одетый в зимнюю, не по сезону, шапку, передаст ему лошадь с телегой и тотчас исчезнет. Все остальное разведчику придется выполнять самому.
Разумеется, старшина не взял с собой ничего, что могло говорить о его принадлежности к армии - ни карты, ни оружия, ни котелка. Исключение составляли компас и часы. Их, в случае опасности, можно быстро и незаметно выкинуть. Все сведения, необходимые для ходки в тыл, Смолин выучил наизусть.