Сколько раз за время своих "ста дней", подремывая в седле, я мечтал о марше через Люнебургер Хайде до заброшенного лагеря под Бергеном. Я видел себя с гранатой в руке у последней сторожевой вышки, за которой стоит уже свободная толпа пленных.
Тебе никогда не приходило в голову, что бы было, если бы молодежь узнала, какие несерьезные мечты порой бывают у серьезных людей? Перестала бы нас уважать или, наоборот, мы стали бы ей ближе, понятнее?
Марш на Берген, марш на Берлин… Кто же в 1941 году мог знать, что путь этот будет долгим и окольным, что пройдет он через мои Сальские степи, под Сталинградом, и что в этой тотальной войне мне придется быть не врачом, а командиром?
Как доктор стал командиром
Война для меня началась на белостокском тракте в ту июльскую ночь, когда я впервые убил.
Мы отступали из Белостока на Грудек. Под моим началом был дивизионный госпиталь, разместившийся в машинах, и эскадрон резерва. По узкой дороге, на которой нельзя было разминуться, в суматохе катились машины, пушки, ящики с зарядами, повозки. Казалось, весь мир встал на колеса. Мы то и дело останавливались, ожидая, пока двинется голова колонны.
Ночь была черная… У меня в ушах звучала тогда старая песня политзаключенных:
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка черна…
Именно такой и была эта ночь, и тянулась она еще медленней, чем наша колонна.
Я ехал в Ленькином танке. Мы встретились с ним, когда его танковый отряд выбрался на ту же дорогу, по которой шло отступление. И теперь, после почти двухлетней разлуки, мы не могли наговориться.
- Снова стоим, - сказал Ленька. - Все выглядит так, словно кто-то нарочно хочет нас задержать. Этак нам за ночь не добраться до переправы. А днем немцы нас разбомбят.
- А ну, погляжу-ка я, кто там впереди верховодит, - ответил я и вылез из танка. - Кичкайлло, коня!
(Война застала Кичкайлло в госпитале: он пошел за мной, как Пятница за Робинзоном).
Мы пустились вскачь по полю, вдоль дороги, время от времени освещая ее фонариком, чтобы удостовериться, не добрались ли мы до головы колонны. Опять не тут… Опять нет… Наконец-то последний грузовик, перед ним легковая машина, и дальше путь свободен!
Посветил я фонариком, вижу - сидят в машине двое: полковник и лейтенант. Сидят и самым явным образом дремлют.
Докладываю:
- Начальник дивизионного госпиталя шестой дивизии донских казаков шестого кавалерийского корпуса военврач второго ранга Дергачев. Я бы хотел узнать, почему мы опять стоим?
Полковник потянулся, зевнул, как плохой актер, и бросил исподлобья подозрительный взгляд вверх - на меня, потом на лошадиную морду, фыркавшую почти у него над головой.
- Почему мы стоим? Ждем, когда вернется разъезд, который я выслал…
Я погасил фонарь. Кичкайлло дернул меня за рукав.
- Чего тебе?! - раздраженно спросил я.
Кичкайлло пригнулся в седле и зашептал мне в самое ухо:
- Сэ такой пулковник, як я зубр. Сэ, скажу я вам… Филимонов!
- Что еще за Филимонов?
- Царский офицер. Балаховец . Он в Белостоке лавочку мяв, на рыноку копчонку и бакалею продавав…
Я подъехал к машине так, что она оказалась с правой руки - на всякий случай, под сабельный удар.
- У нас здесь, товарищ полковник, есть бронеотряд. Если дорога под сомнением, следовало бы выдвинуть вперед танки.
- Что следует и чего не следует, это уж мое дело, товарищ военврач.
В голосе полковника прозвучало раздражение. Шофер включил мотор. Что это, неужто хотят сбежать?
Сзади также заурчал мотор. Я направил фонарь на грузовик. В нем было полно вооруженных. Из-за борта торчал пистолет-пулемет, словно ненароком направленный в мою сторону.
Я погасил фонарь. Надо мной снова сомкнулась ночь - черная, как измена (все время не покидала меня эта назойливая тюремная песня!). Кичкайлло не отдал мне наган, который брал смазывать.
У меня с собой только сабля прадеда Дергачева. Это был взбалмошный прадед: при Павле ходил в Индию, при Александре - в Париж, а вернувшись, провозгласил в Сальске "французскую Республику"! За это его засекли розгами на плацу, но сабля в семье осталась.
Я отдал Кичкайлло фонарь, сжал эбеновую рукоять сабли и, привстав в стременах, сказал тихо:
- Посвети!
Кичкайлло направил луч фонаря на машину, а я, изучая лицо полковника, спросил:
- Так, значит, здесь командуете вы, полковник? А я думал… Филимонов!
При звуке этой фамилии он неожиданно съежился и рывком схватился за пазуху.
Но было уже поздно. Я полоснул его по шее и отскочил в темноту.
В эту минуту легковая машина рванулась вперед, но, настигнутая гранатой Кичкайлло, остановилась. Пятитонный "ЗИС", брызгая выстрелами, столкнул ее на ходу в ров и помчался вперед.
На звук выстрелов прибыл командир эскадрона, за ним Ленька. Мы провели краткое совещание.
- Это будет нам наукой, - сказал я. - Мы движемся самотеком, вслепую. Малейшая случайность - и в этой сутолоке сразу же вспыхнет паника, а не то мы сами попадем в лапы к немцам. Вы, товарищ комэск, должны взять все в свои руки и сформировать отряд.
- Я, собственно, придан вам, - ответил командир эскадрона, парень, смелый в седле, но безынициативный и боявшийся ответственности.
- Ты старший по званию, - заметил Ленька, - бери булаву!
- Но я ведь всего лишь врач!
- Да что там, службу ты знаешь. А для того, чтобы навести порядок и дисциплину в обозе, не надо быть стратегом. Командуй!
Так в ту ночь, ночь измены, растерянности и тягостного ожидания немецких налетов, я принял командование над всем обозом, уходившим на восток.
Впереди колонны я выставил конный разъезд, на флангах крыльями распростер полуэскадроны и, прикрыв обозы танками Леньки, двинулся что было силы к Супрасли.
Однако прежде чем ты услышишь об этой переправе, я хочу, чтобы ты понял, какая произошла во мне перемена.
До тех пор я знал только одну войну - войну с болезнями, и только одно наступление - на науку. Я завоевывал эти крепости с казачьей выносливостью. Наконец я выследил своего смертельного врага в одной из разновидностей микробов и несколько лет яростно воевал с ним в лаборатории экспериментального института.
Но первый же удар сабли рассек мою жизнь надвое. Отошло в прошлое все, что составляло человека науки. Остался атаман Дергачев, который должен был вырваться из немецкой западни, начать в одиночестве партизанскую войну и которого, подобно Наполеону, ожидали свои "сто дней".
Подозрительный штабист
Перед нами была Супрасль, капризная и мелководная, как всякая молодая речушка в верхнем течении, был ее противоположный берег высокий я обрывистый, покрытый березняком, а за ним - неизвестность, притаившаяся в росистой тишине раннего летнего утра.
Мы остановились на переправе, возле прилегавшего к лесу мостика, ветхие бревна которого держались на честном слове.
Ленька, скинув кожаный шлем, раздумывал над тем, какую нагрузку сможет выдержать это сооружение: не провалится ли оно под тяжестью его танков?
Сельскую дремотную тишину рассек резкий рокот мотора. Мой гнедой вздрогнул, беспокойно повел ушами… умный конь словно предчувствовал то, что наступило потом… Но не будем опережать событий.
Из березового леска выскочил мотоцикл с прицепом.
Сержант, сидевший за рулем, затормозил прямо перед нами, а лейтенант нетерпеливо бросил из коляски:
- Бронеотряд капитана Леонида Чечуги?
- Я Чечуга, - хмуро ответил Ленька, присматриваясь к лоснившимся сапогам лейтенанта и его застывшей физиономии манекена.
- Приказ генерала Карбасова! - Он протянул зеленый конверт так, как обычно протягивают гардеробщику номерок от вешалки. - Приступайте к выполнению немедленно!
- Карбасов… - вслух подумал я. - Ведь он должен быть на севере.
- Был на севере, а неделю назад стал командующим нашей армией.
- Карбасов как раз и пишет… - начал Ленька, протягивая мне приказ.
- Совершенно секретно! - прервал его предостерегающим тоном, лощеный лейтенант.
- Я же своему командиру докладываю… - стал было оправдываться Ленька, но тот снова прервал его:
- С каких это пор врачи командуют строевиками? Немедленно выполняйте приказ! Генерал поручил мне лично проследить за его выполнением и препроводить вас на линию наступления.
Это "лично" звучало высокомерно и чванливо. "Ах ты, штабная крыса, - подумал я, - судомойка при великой стратегии…"
Ленькины танки черепашьим шагом тащились по мосту. Мост конвульсивно вздрагивал, как астматик в приступе удушья, но все же выдержал.
- Берем немцев в мешок! - успел шепнуть мне на прощание Ленька. Я должен выбить их из Колодзянки и захлопнуть ловушку.
"Семь километров, - подсчитал я, глядя вслед замыкающему, двенадцатому танку. - Через полчаса, если все пойдет гладко, я услышу отзвуки битвы, а через два часа… может, и мы двинемся за фронтом…"
- От сэ, скажу я вам, гадюка! Святым духом познав, што вы дохтур?!!
Огромный беловежец Кичкайлло сидел сгорбившись на донской лошадке, ноги его почти доставали до земли. Он продолжал смотреть на удалявшийся мотоцикл. Наверное, такое же сосредоточенное выражение лица бывало у него, когда он нападал в чаще на свежий след зверя.