Надо ли говорить о том, что капитан Пономаренко и его товарищи твердо решили бежать из лагеря! Решение о побеге они приняли еще в колонне пленных, в которой двигались на запад. Но советские летчики, наученные горьким опытом, поняли, что побег надо подготовить тщательно и прежде всего всем им следует окрепнуть и набраться сил.
План операции составлялся долго и тщательно. Летчики собирали продовольствие, прилагали отчаянные усилия, чтобы достать оружие. Это удалось только сержанту Джавадову. Неунывающий кавказец раздобыл где-то ржавый тесак, который они вычистили и наточили.
Дело с побегом двигалось медленно, но верно. Бежать, кроме группы Пономаренко, собирались и другие лагерники. И когда почти все было готово, нашелся предатель и донес о предстоящем побеге. Эсэсовцы переполошились. Начались поиски зачинщиков. Подозрение пало на группу Пономаренко. За нею стали следить.
Пономаренко решил ускорить проведение операции на сутки. И вот в назначенный час запылало несколько бараков. Пленные выскакивали из горящих помещений, инсценируя панику. Охрана растерялась. Джавадов, Мельников и еще трое пленных сняли двух часовых, и путь к свободе был открыт.
Всего бежало больше сотни людей. Они тотчас же разделились на мелкие группы и разошлись в разные стороны. Капитан Пономаренко за две первые ночи увел далеко от лагеря свой небольшой отряд. В глухой лесной чаще он остановился для отдыха. Казалось, ничто не угрожало беглецам. Но опасность была рядом. В лесу раздался лай ищеек, шедших по следу…
Схватка была короткой. Безоружная группа не могла долго защищаться.
Избитых и истерзанных, приволокли их в лагерь и бросили в этот каменный мешок вместе с тремя другими беглецами.
Это случилось неделю назад. Тогда-то и получил пулю в грудь сержант Мельников.
Допросы и избиения продолжались непрерывно. А трое суток назад в лагере поднялась суматоха. Охрана торопливо уводила колонны заключенных. Наконец шум стих, а затем в отдалении послышалась стрельба… И с тех пор вокруг лагеря царила тишина. Запертые в карцере, они остались одни - без пищи, без воды, без сил, чтобы выломать эту тяжелую, словно бронированную, дверь… Впрочем, быть может, попытаться еще раз?
Пономаренко скомандовал. Лагерники подошли к двери, навалились на нее. Но дверь даже не дрогнула. Один из заключенных, высокий старик, пододвинул к стене табурет, забрался на него и выглянул в окошко.
- Что там, профессор? - спросил Пономаренко.
Профессор Иоганн Буйкис - ученый биолог из Риги - вздохнул и слез с табурета.
- Все то же, - мрачно проговорил он. - Унылое болото и ничего живого.
Сидевший за столом мужчина лет тридцати, с тонким и болезненным лицом, встал и в порыве отчаяния бросился на нары.
- Не могу больше! - простонал он. - Где предел этой нечеловеческой подлости! Убили бы сразу. О, звери!
Его звали Гавриил Беляев. Год назад молодой хирург Беляев был заброшен на самолете в тыл врага для оказания помощи группе обмороженных партизан. Спустившись с парашютом, он попал к партизанам в тот момент, когда они отчаянно отбивались от отряда карателей. Хирург вынужден был действовать не скальпелем, а автоматом. Пятерых партизан, в том числе и Беляева, схватили…
Всегда твердый и выдержанный, Беляев сильно сдал за последнее время. Он ослабел и часто терял над собой власть. Сейчас Беляев лежал, стиснув руками голову, и повторял: "Звери, звери!"
- И вы бы согласились, чтобы вас так просто убили? - мягко спросил его Пономаренко.
- Что угодно, но только не это!
- Нет, - покачал головой пилот. - Я жить хочу! Жить, чтобы рассчитаться за все! Как думаешь, Джавадов?
- Жить! - воскликнул кавказец. - Жить и отомстить!
- А если и умереть, - продолжал летчик, - то так, чтобы захватить с собой на тот свет с десяток врагов!
- Без них скучно на том свете, - мрачно улыбнулся Кент. - Но еще лучше, если жить будем мы, а подохнут - они!
- Слышали, доктор? - сказал Пономаренко. - Так вот, держитесь! Надо держ…
Он не договорил, побледнел и потерял сознание. Джавадов и Кент подхватили пилота и отнесли на нары. За ними отправился к нарам старшина Островерхий - бывший председатель колхоза на Харьковщине. Это был коренастый неторопливый человек средних лет, с тяжелыми руками крестьянина. Кряхтя, забрался он на нары и тотчас же заснул.
Уложив Пономаренко, Джавадов и Кент подсели к столу.
- Третий раз сегодня, - заметил сержант. - А говорит: надо держаться. Сердце, как у льва!
- Сердце, - с досадой ответил Беляев. - Еще день-два, и лопнет к чертям это сердце!
- Быть может, и не следовало затевать истории с побегом? - задумчиво проговорил Буйкис.
Беляев поднял голову, злобно усмехнулся.
- Конечно, надо было вести себя, как бараны на бойне, и по мере сил работать на этих извергов!
- Не о себе говорю, - обиженно поджал губы профессор. - Я что? Я свое прожил и, если хотите знать, хорошо, с пользой для общества! А вот вы - молодые! Жалко же…
Пономаренко застонал.
- Воды ему надо, - сказал Кент.
- Воды, - усмехнулся Джавадов. - Где возьмешь воду?
Пилот снова застонал - мучительнее, громче.
- Доктор, - позвал Кент, - подойдите к нему.
- Оставьте, - махнул рукой Беляев, - пусть хоть умрет спокойно!
Джавадов одним скачком оказался подле Беляева, схватил его за грудь. Страшен был Джавадов в эту минуту. Но хирург не испугался.
- Пустите, - равнодушно проговорил он. - Пустите… ну! Разве врач я теперь? Он умирает от жажды. Прибавьте, что все эти месяцы ваш командир так и не смог оправиться от ранения. Да еще эти побои…
Пономаренко затих. Кент оставил его и подсел к столу, где собрались остальные. Лагерники стали обсуждать создавшееся положение. Буйкис считал весьма странным поведение охраны лагеря, забывшей об обитателях карцера.
- И ничего странного, - возразил Беляев. - Немцы удрали, видимо, получив сведения, что неприятель близок. В суматохе забыли о нас. А это собачье болото в стороне от всяких дорог. Поди сыщи в нем лагерь! До того, как его обнаружат, мы сто раз умрем с голода и жажды.
- Нет! - воскликнул Джавадов и приложил руку к груди. - Сердце чует, что освободят нас!
- Да, придет свобода! - вскричал Буйкис. - И мы снова станем людьми, которые могут делать все, что хотят. - Он взволнованно зашагал по подвалу. - Знаете, я начал перед самой войной такую важную работу!… Интересно, удалось ли жене сохранить мои записи, библиотеку…
Беляев насмешливо посмотрел на него.
- Записи… библиотеку… Вы уверены, что ваша жена цела, а дом не сравнен с землей?
Буйкис схватился за сердце.
- Зачем болтаете? - угрюмо сказал Джавадов. - Старика расстроили. Его поддерживать надо, а вы…
- Оставьте меня в покое! - вспыхнул Беляев.
- Это вы никому не даете покоя! Мужчиной надо быть. Стыдно!
Беляев поднялся, хотел что-то сказать, но не смог и тяжело рухнул на место, Буйкис подвел его к нарам и уложил.
- Бедняга, - сказал он. - Ему совсем плохо. Не понимает, что говорит.
- Не понимает? - нахмурил брови Джавадов. - Очень хорошо все понимает!
- Вы несправедливы, сержант… Разве он виноват?… А вам, мой друг, советую крепко держать себя в руках. Сейчас, милый мой друг, такое время…
Буйкис не договорил, махнул рукой и пошел укладываться. За ним двинулся Кент.
Прошло полчаса. Все спали, и только Джавадов сидел у стола, подперев руками голову. Пономаренко открыл глаза. Ему было лучше, и Джавадов просиял. Но вот он нахмурился и, оглядев лежащих на нарах товарищей, тревожно сказал:
- Расклеиваться стал народ… Я сам сейчас с Беляевым ругался. Товарищ капитан, нас, коммунистов, трое. Может быть, поговорим немного, а?
- Поговорим, - кивнул Пономаренко. - Я и сам об этом думал. - Он встал и прошел к столу. Джавадов разбудил Островерхого.
На нарах тяжело завозился Кент, простонал Беляев. Пономаренко оглядел их, вздохнул.
- Думаю, - сказал он, - что наша главная задача - это сохранить людей.
Джавадов и Островерхий кивнули.
- Значит, - продолжал Пономаренко, - будем беречь их, сколько хватит сил… Принеси-ка воду, Остап Афанасьевич.
Островерхий направился к нарам и вернулся, бережно неся консервную банку. На дне ее плескалась вода.
- У тебя была вода? - прошептал Джавадов, заглянув в банку.
- Была… Четвертый день берегу.
Прошел к нарам и Пономаренко. Он вытащил откуда-то стеклянную банку, в которой на четверть было воды. Слив в нее порцию Островерхого, капитан прикинул: воды набралось около стакана.
- Будем считать, - сказал пилот, - что это наши взносы в пользу слабых.
Джавадов стоял, стиснув перед грудью кулаки. О, он бы дорого дал, чтобы иметь возможность слить в банку и свой пай! Но, увы, воды у Джавадова не было! Вдруг сержант посветлел, метнулся в угол подвала и молча положил на стол кусочек черствого хлеба.
Капитан Пономаренко понял состояние товарища. Он придвинул хлеб к банке.
- Будем считать, - сказал пилот, - что это наши взносы в пользу слабых. Разбуди народ, старшина, и раздай каждому поровну. - Пономаренко поднял палец: - Учтите, мы уже получили свою долю!
За всем этим уже несколько минут с напряженным вниманием наблюдал проснувшийся капитан Кент. При последних словах советского летчика он соскочил с нар.
- Пусть меня повесят, если я выпью хоть каплю!… Вы… вы не знаете, какие вы люди!
Островерхий двинулся с банкой к американцу.
- Нет! - воскликнул Кент. - Тысячу раз нет!