Положив на плечо опоры, Тимофей Тимофеевич спускался со склона, а тот поднимался ему навстречу от Дона. В руке у него тоже была лопата, он на нее опирался. Другой рукой волочил по земле соху.
- Все-таки сошлись наши тропки, Тимофей, а ты сулил, что никогда они больше не сойдутся, - останавливаясь и опираясь на лопату, первый заговорил он с Тимофеем Тимофеевичем дружелюбным тоном старого знакомого. Улыбался он так, что приподнималась только верхняя, поросшая сивыми усами губа, открывая белые крепкие зубы. По этой улыбке Тимофей Тимофеевич тут же безошибочно и признал, кто этот седой человек с горбатым носом, с цепкими молодыми глазами: бывший хозяин сада, Иван Савельевич Лущилин.
- Вернулся? - у Тимофея Тимофеевича сошки посыпались с плеча на землю.
Лущилин весело засмеялся, обнажив верхние зубы.
- А ты небось уже похоронил меня? Думаешь, с того света явился?
- Убег? - оправившись от первой растерянности и досадуя на себя за то, что обнаружил свою слабость перед ним, спросил Тимофей Тимофеевич.
- Зачем же? - искренне удивился Лущилин. - Я там на вольном поселении был. А началась война - и начал полегонечку оттуда подаваться. Самое время, думаю, притуляться к дому. Да и кое-какие старые счеты еще незакрытыми остались.
- Сейчас будем считаться или потом? - опираясь на лопату, спросил Тимофей Тимофеевич. Глубокое спокойствие овладело им после первой минуты растерянности. Здесь, в саду, он чувствовал себя в безопасности и мог внимательнее вглядеться в лицо стоящего перед ним Лущилина. Постарел, усы побило инеем, но еще живуч, глаза острые. Пальцы рук крепко вцепились в держак лопаты.
- Это мы завсегда успеем, - великодушно сказал Лущилин. - Походи еще. - Усы у него дрогнули, ноздри горбатого носа раздулись. - А сперва, как и полагается между хорошими знакомыми, мы еще должны с тобой поздоровкаться. Ну, целоваться не будем, а поручкаться можно. Здравствуй, Тимофей. - Он протянул руку.
- Ты же знаешь, что руки я тебе не дам, - покачал головой Тимофей Тимофеевич.
- А-а… - коротко произнес Лущилин. Глаза его блеснули. Но он сдержал себя. Только крепче сжал пальцами рукоять лопаты. - Все такой же гордый.
- Все такой же.
- Поглядим, на сколько твоей гордости хватит.
- Поглядим, - согласился Тимофей Тимофеевич.
- А за то, что мне сад сохранил, спасибо. Еще и новых кустов подсадил. За это спасибо тебе, Тимофей.
С любопытством Тимофей Тимофеевич смотрел на него.
- Ты что же, Иван, думаешь, для тебя мы тут старались?
- Это как знаешь. - Лущилин усмехнулся, поднимая губу. - А только так вышло, что твоими трудами мой сад уцелел. Я всегда говорил, что у тебя золотые руки. И получилось, поспел я в аккурат к урожаю. - Лущилин обвел взглядом кусты, все в крупных литых гроздьях.
- Опять будешь вино баркасами в город отправлять?
- Эти "буланые" кусты я сам посадил, а эти ты уже без меня, - не слушая его, продолжал Лущилин. - И колодец на старом месте остался. Я его своими руками выкопал.
- Брешешь, Иван, колодец тебе Чакан вырыл.
- Где он? - быстро спросил Лущилин.
- Далеко. У тебя с ним тоже счеты?
- Есть! - мотнул головой Лущилин. И впервые клокотавшая в нем ярость прорвалась наружу. - За то, чтоб меня раскулачили, он первый руку тянул.
- Весь хутор, Иван, против тебя тянул. Со всеми будешь считаться?
- Со всеми! - не в силах больше сдерживаться, закричал, заскреб пальцами гладкую рукоять лопаты Лущилин. - За каждый мой седой волос! За детей, которые от меня отказались.
Они стояли один против другого, каждый опираясь на свою лопату.
- До седых волос ты, Иван, дожил, сказал Тимофей Тимофеевич, - все мудровал, думал жизнь обмануть, а она теперь тебя снова обманула.
- Ну-у? - недоверчиво протянул Лущилин.
- Ты без памяти спешил сюда, к новым хозяевам, в надежде, что они уже дожидают тебя и сразу же введут в твои владения: вот твой дом, а вот, Иван Савельевич, сад…
- А чьи же?
- Держи! - Тимофей Тимофеевич оттопырил пальцами сбоку карман своей куртки. - Там на правлении они бумагу повесили. Почитай, кому теперь все поля и сады отходят.
- Кому же? - Что-то ляскнуло за ушами у Лущилина. Теперь Тимофей Тимофеевич с наслаждением всматривался в его лицо. Видел, как оно меняется.
- Государственной экономии. А нас туда в работники. Но только но-ихнему не сбудется, - добавил Тимофей Тимофеевич.
- Не сбудется? - переспросил Лущилин.
- Но и по-твоему не выйдет, Иван.
- А, значит, надеешься еще, - догадался Лущилин. - За Волгу, в пески, загнали, в Кавказские горы - и все тебе мало. - И, видя, что Тимофей Тимофеевич, поворачиваясь, уходит от него, предостерег вдогонку: - А в сад больше не ходи, тут без тебя поправят сошки. Надеяться - надейся, а в чужой сад не ходи, Тимофей…
Тимофей Тимофеевич уже не слышал ого. Скрылся в кустах, сомкнувших за ним свои лозы с густо нанизанными на них белыми а черными гроздьями.
6
В лагерь военнопленных прибыли наконец давно ожидаемые комендантом Ланге гости.
Еще с утра пленные почувствовали приближение какого-то события. Впервые их не разбудили в три часа утра топот и окрики солдат, не погнали, как обычно, на берег Дона. И утром по двору лагеря разнесся совсем не такой, как всегда запах. В дверях стояли солдаты, выдавая каждому по большому ломтю хлеба и по куску вареного мяса.
Потом на двух шкодовских машинах привезли из города парикмахеров. Испуганные люди в белых халатах - их похватали прямо в мастерских - озирались на одетых в черное солдат, на собак у будок. Пленные зигзагами построились к парикмахерам в очередь. Вспыхнули под солнцем лезвия бритв и ножниц.
Когда подошла очередь Павла, он вздрогнул, угадав в старике, который наизготовке растопырил в пальцах машинку, парикмахера из пристанционного павильона. Но старик так и не узнал в Павле своего постоянного клиента. Некоторое время он с сомнением взирал на косматую, похожую на куст степного курая голову Павла и, покосившись на охранника, решительно зажужжал машинкой. С чувством облегчения Павел заключил, что беспокоился он напрасно.
И после того как старик постриг его, он рискнул даже посмотреться в привезенное стариком круглое зеркало. Со стеклышка глянул вдруг на Павла совсем незнакомый человек. Лезвие бритвы, выскоблив все углы и впадины на его лице, сказало и всю правду о том, как он истощен, измучен.
С утра по шоссе из лагеря в город и из города в лагерь носились в клубах дыма мотоциклисты, осаживая машины у ворот, бежали в комендатуру. Сам Ланге несколько раз выходил за ворота взглянуть на булыжное шоссе, серой змеей убегавшее в город.
Но тот, кого ждут, чаще всего и сваливается как снег на голову. Выслушав в домике комендатуры успокоительный рапорт последнего мотоциклиста, Ланге бросил взгляд в окно и вдруг увидел катившуюся по шоссе к лагерю машину. По черепашьего цвета окраске и распростерто летящему над радиатором орлу он тотчас же узнал в ней машину командира 13-й танковой дивизии генерала фон де Шевелери, стоявшей в городе на ремонте. Выбегая из комендатуры, Ланге громовым голосом отдавал приказания строить во дворе пленных.
Замедляя ход, машина протяжно запела сиреной перед воротами лагеря. В ту же минуту половинки перепутанных проволокой ворот раскрылись. С невыключенной сиреной машина так и въехала в лагерь, останавливаясь посреди двора.
Тотчас же десятки рук - впереди всех руки Ланге - протянулись к ее дверцам и, раскрыв их, приняли и высадили на булыжник двора высокого старого человека в темно-сером генеральском мундире.
За первой машиной во двор вползла вторая, но поменьше и попроще. Она не так сияла никелем фар и ручек, и орел не простирал над ней своих крыльев.
Из нее вылезли, застревая в тесных дверцах, два тучных полковника в брюках с красными лампасами. Так не вязались эти лампасы со всем обликом одетых в немецкую форму полковников, что даже солдаты лагерной охраны стали обмениваться недвусмысленными замечаниями.
- Смотри, Рудольф, оперетта, - толкнул Шпуле локтем стоявшего рядом с ним товарища.
- Представление еще впереди, - медленно покачал крутолобой головой его товарищ.
Тот из полковников, который был и повыше и потучнее своего спутника, вылезал из машины дольше, появляясь, к немалому удовольствию солдат, сначала задней, а потом уже всей остальной частью тела.
- Из этой мышеловки, в случае чего, и выбраться не успеешь, - сказал он по-русски, с раздражением захлопнув дверцу машины.
- Да, - согласился его спутник, скользнув взглядом по машине.
Он вообще держался с меньшей уверенностью, чем другой полковник. Часто поглядывал в ту сторону, где виднелась в окружении черной свиты фигура генерала фон де Шевелери. В своем полковничьем темно-сером мундире выглядел скорее штатским. Выйдя из машины, стоял, озираясь и потирая руки.
- Сколько ни перебывал в лагерях, все они на один манер, - скользнув выпуклыми глазами по квадрату лагерного двора, проговорил первый полковник.
- Да, - и с этим согласился его спутник.
- В девятнадцатом году, эвакуируясь из Новороссийска, мне посчастливилось угодить в лагерь к башибузукам. Вот такие же скотские загоны, ни капли воды, и над головой лютое солнце. Вам, Одноралов, не доводилось пройти через это. Впрочем, на Кипре было еще похуже, - добавил он, задерживая взгляд на дощатых будках. - Без этих волкодавов, но с оттенком чисто британской цивилизации: голодная смерть и ни одного грубого слова, - громко продолжал он, не беспокоясь, что его могут услышать солдаты охраны.
Между тем и солдат, как видно, совсем не беспокоила опасность быть услышанными.