- Нарочно не пишу. На войне с письмами всякое случается. Как и с людьми. Не хочется быть жвачкой на чужих нечищенных зубах. Ирину Озолину знаешь?
Я перебрал в памяти всех девушек и женщин медсанбата - а я их знал, вместе ехали на фронт, - но никакой Ирины Озолиной припомнить не мог.
- Нет, не знаю.
- Не имеет значения, она поступила недавно.
- А может, почтой пошлешь?
- Не стоит. У них там с хирургом сложные отношения.
Я взял письмо.
И разразился скандальчик.
Записки я сам передать не смог, пути в медсанбат не лежало. Послал ординарца - кубанский казачок, смелый и оборотистый, он был надежен во всем. Когда он вернулся, я поинтересовался - какая она, эта Ирина? Однако единственное, что я мог установить, так это то, что "совсем молодая". В остальном описании она ничем не отличалась ото всех других - зеленая гимнастерка, зеленая юбка, брезентовые сапожки… Ординарец явно не был экспертом по части женской красоты.
- Ей лично передал?
- Ей. Она живет на постое с подругой. Я ее вызвал…
Таким образом, совесть моя перед Косовратовым была чиста, как слеза. Но из этого еще ничего не вытекало, Ирина, дорожа письмом, не захотела оставить его дома, положила в карман гимнастерки. И выронила в операционной. Уборщица нашла и передала хирургу, и тот разбушевался, грозил увольнением. Допытавшись, что принес его мой ординарец, хирург нажаловался к случаю штабникам и даже командиру дивизии, когда тот приезжал проведывать раненых. Среди офицеров поползли слухи, что Косовратов завел шашни и соблазнил сестру, а я был сводником. И посему нам будет - иные утверждали, что уже был, - устроен "громовой разнос" и что дело этим еще не кончится. Знакомый майор из оперативного отделения штаба, когда меня туда вызвали по текущим делам, проскрипел:
- Нашли чем заниматься, когда Сталинград в опасности.
- А без письма Сталинград в безопасности был бы?
- Воевать надо лучше, а не за юбками бегать.
- Разве Косовратов в тылу сидит?
- Ничего, комиссар вложит вам ума.
- Косовратов беспартийный. А я еще не член партии.
- Да? Поздравляю! Тогда займется сам комдив, а у него рука потяжелее.
Теперь уже я, прожеванный сплетней, фыркал и выпускал колючки, не без опасения ожидая встречи с командиром дивизии. Знал я его как человека острого, но умного и уравновешенного, и звали его все ласково "дедушкой". Да мало ли что? Положение наше, несмотря на частный августовский успех, было не из веселых, напоминало байку об охотнике, который залез к медведю в берлогу. "Эй, я медведя поймал!" - "Так тащи его сюда!" - "Да он не идет!" - "Ну сам сюда иди". - "А он не пускает!…" В таких условиях может случиться, что всяко лыко в строку. Однако же комиссар дивизии, с которым я встретился мельком, ничего не сказал, а командир дивизии не вызывал.
Увидел я его недели две спустя в хуторе Солонцовском, куда меня пригласили на вручение орденов и медалей отличившимся бойцам, среди которых находились и наши из батальона. Церемония проходила в бедненьком, тусклом зальчике вполне торжественно, даже, пожалуй, несколько выспренно и скованно, поскольку это были едва ли не первые награды в дивизии - сорок второй много и жестоко требовал, но наградами не баловал. После вручения командир дивизии предложил мне сесть с ним в машину:
- Пристраивайся, сапер, в Кулундаевский подвезу…
Я поежился от недобрых предчувствий - в Кулундаевском стоял медсанбат. Исподтишка разглядывал комдива; летом, когда полоса обороны дивизии была растянута на пятьдесят километров, - не оборона, а кисея, пальцем проткнуть! - ему в отчаянном положении приходилось сутками мотаться по раскаленным пескам левобережья, ночи не смыкать глаз в штабе, и ото всех мытарств он был худ, выглядел старше своих лет. Даже глаза его казались выгоревшими, излишне светлыми, как степное небо. Теперь он поправился, посвежел, был схож с бегуном на дальние дистанции, загустевшей голубизны глаза смотрели испытующе, но с веселинкой.
- Вот уж не собирался в Кулундаевский, - сказал я, упреждая события.
- Знаю. Ординарца туда посылаешь.
- Посылал, товарищ генерал.
- Свою инициативу проявил? Или Косовратов попросил?
- Он просил, чтобы я сам к случаю завернул.
- А ты - ординарца?
- Самому обстоятельства не позволили.
- У меня попросился бы.
- Вы бы не пустили.
- Для такого дела не пустил бы.
- Вот видите!
- Ничего не вижу. Предлог бы подыскал. Обещание, данное товарищу на фронте, надо выполнять. Или не давать его. Под смертью ходим.
- Мне сказали, что вы и без того собираетесь учинить разнос.
- Кто сказал?
- Так, говорили…
- Ябедничать не хочешь? Правильно. А разнос за что?
- Как за что? За это самое…
- А если Косовратов девушку любит? Он человек серьезный, насколько я понимаю.
- В штабе указуют: война, положение тяжелое.
- Верно указуют: тяжелое. Фашисты к Волге вышли. И все-таки жизни это не отменяет. Вот если бы вы службу несли нерадиво, мы бы с комиссаром показали вам, где раки зимуют! Да и за шашни направо-налево чесать против шерсти будем. Но что серьезно - то серьезно. Где Косовратов познакомился с медсестрой? Когда успел?
- Не знаю.
- В медсанбат тайком не бегал?
- Думаю, что нет.
- Тогда у меня все.
- Зачем же меня в Кулундаевский везете?
- Поговорить по дороге хотел, мне туда надо - раз; командир химроты у тебя там приятель - два. Приятель?
- Да.
- Вот и передохни у него вечерок. Батальон заслужил поощрение за переправу и минирование, да всех не отпустишь. Значит, получатель от имени…
Прибавил после паузы:
- Был я у Косовратова, сидел на НП недавно. НП - жиденький, от дождика. Поосновательнее построить не могли? Добротой моей пользуетесь? А комбат ничего, с размышлениями. Скородумов не люблю: котят родят быстро, а они слепые. Леску ему бы подбросить для блиндажей и пулеметных гнезд, а? На осень потянуло, солдат и командиров укрывать надо.
- У Косовратова еще ничего, порядок. Оседло устроились, только поселкового Совета не хватает - озеленение организовать на общественных началах.
- И молодец. Забота о победе начинается с заботы о солдате. А лес ему нужен.
- Транспорта нет.
- Подумаем…
Я вздохнул с облегчением. История с письмом, мелкая при обычных обстоятельствах, все же отравляла настроение, наводила на грустные размышления. Трагедия Отелло тоже из сплетни выросла! Не перевелись и у нас люди, которые сало ели, а других за постное масло в семи смертных грехах обвиняли. Лезет такой в чужое белье копаться - руки от удовольствия дрожат, а самого тряхни - дерьмо посыплется. На войну шли с убеждением, что общая беда очистит от мелкой скверны, - очистила, да не всех. Видно, клопа и в огонь брось - все клопом запахнет… Эту мысль в общих чертах, без перебора в формулировках, я и высказал командиру дивизии. Он не согласился:
- Кого имеешь в виду? Хирурга? А ты примерься с его места, - может, того хуже раскипишься. Вам волю дай - всех сестер сведете. Умны, начитанны, напористы и женщин атакуете куда успешнее, чем итальянцев! А у него, у хирурга, раненые, он за каждую жизнь перед своей совестью ответ держит… Ну, еще кое-кто чернозем на колесо накручивал. Так и тут ум приложить надо. Есть люди, у которых всю жизнь с женщинами не ладилось, - легко это? Ласки всем хочется, даже собаке. Такие не понимают или завидуют. У других дочери в тылу, за них боятся - вдруг и там вертопрахи крутятся? Одергивать их, чтоб неповадно было! Иные и жен и детей потеряли, у них и жизнь в том состоит, чтобы фашисту отомстить, все прочее помехой кажется… Вот оно сложно как выходит все. И вообще для удаления бородавки на носу голову снимать не обязательно…
Тем все и кончилось. Много было дыма, да при малом огне. Но все-таки было… Впрочем, сорок второй можно судить лишь сорок вторым - горели не только города, но и нервы.
Леса Косовратову мы подвезли, но по присловью - не до жиру, быть бы живу. Голь на выдумки хитра, недостаток транспорта компенсировали изобретательством: к чему, рассуждали мы, забирать в блиндажах и пулеметных гнездах стены деревом, если земля плотная и так выдержит? Хватит двух венцов сверху и накатника. В этом духе проинструктировали командиров рот, для дополнительного вразумления вручили самодельные чертежики на каких-то трофейных итальянских бланках. Когда ротные ушли, Слепнев, похудевший и взвинченный, дал волю раздражению:
- На воде экономим, на чурбаках экономим, патроны приказано расходовать с оглядкой. Один патрон - один итальянец. А если промах?
- Не зарывайся, Слепнев, - посоветовал Косовратов.
- Да при чем тут - зарываться, не зарываться? На вещи надо смотреть трезво. Фашисты на две тысячи километров от Берлина - у них машин хватает. Если в оборону садятся, такие казематы строят, что бомба не берет. Итальянцы и те из автоматов за так просто пукают, для страха. Куда же у нас идут дела?
- Ладно, из слов стенки не выложишь, патроны не набьешь. Придет пора - все разъяснится.
- Из разъяснений тоже патронов не сделаешь и блиндажа не построишь!…
- Что это он брюзжать стал? - спросил я, когда мы остались одни с Косовратовым.
Он вздохнул:
- У всех нервы на взводе. Немцы агитацию ведут, утверждают, что Сталинград с часу на час будет взят. Потом, марши и фокстроты бравурные шпарят. Радиоустановка у них тут, никак наша артиллерия накрыть не может.
- Верят?