- Ну, чаво, пила на петлицах, скажешь? - командир первого отделения, ефрейтор Петя Воробченко, сержантом Пономарева звал только при начальстве. Пономарев не обижался. К своему званию он относился легко. Вот повезло стать сержантом, так чего ж, гордиться, что ли, этим? Гордиться будем после войны. Сейчас не до этого.
- Ни чаво не скажу, - передразнил Петьку сержант. - Ты лучше расскажи, как устроились?
- Да хреновенько. Вода сверху. Вода снизу. Надо окопы в порядок приводить. Полы перестелить, стенки укрепить.
- Немец тебе укрепит утром.
- Да знаю, - вздохнул ефрейтор. - Чай, не первый раз. На завтрак навалит каши осколочной. Видишь, поле какое?
Сержант кивнул.
- Молодые как?
- Нормально. Только этот… Зэченок…
- Глазунов?
- Ага…
- А что Глазунов?
- Да не люблю я эту публику. Ходит петухом, хорохорится. Я, мол, не я, черту не брат, богу не сват. Там, вона, пулеметная точка развалена снарядом, послал его в помощь расчету, помочь окопаться, так иду потом, сидит, байки свои лагерные балакает, палец о палец не ударит. Я энтих знавывал, они к честной работе не приучены.
- Поучил бы молодого кулаком! - посоветовал сержант.
- Я ж тебе говорю, я ж их знаю, он же жаловаться побегёт. Потом мне и влетит от политрука. Тьфу! - Воробченко сплюнул в лужу под ногами.
- Пойдем, посмотрим, - кивнул Пономарев.
Картина и впрямь была… Маслом.
В большой воронке копались лопатками первый и второй номер расчета, делая ниши, выравнивая стенки, засыпая лужу в центре.
Глазунов же сидел на корточках и покуривал "козью ножку", часто пыхая табаком:
- Политических мы во как держали! - показал он кулак. - Их в лагере четыреста было! А нас, социально близких, полсотни всего! А они нас боялись! А почему? Потому что мы - народ! Мы - сила! А они все порознь! Вечером как начнут собачится - троцкисты на бухаринцев, а те на троцкистов. И как начнут - правый склон, да левый склон, да позиции рабочие… Аж башка трещать начинает! А Паршак как рявкнет на них - затыкаются. Паршак - это наш законник был. Как батя вроде. Раз какого-то комиссара привезли. Так Паршак его узнал. Ничего не сказал нам. Ходил смурной. А ночью сам же его и зарезал. Так ничего! Никто не пикнул! А и не пикнут против народа! Потому что сила в нас!
- Что тогда не копаешь, сила? - насмешливо сказал Пономарев.
- А я сюда, гражда… ой, товарищ сержант, звиняйте, - по-клоунски снял пилотку Глазунов и поклонился. - Из лагеря попросился Родину защищать, не землю копать!
- Сидел за что? - спросил Пономарев.
- По бакланке почалился, командир! - ухмыльнулся Глазунов и длинно сплюнул.
- По-русски разговаривай с командиром, - жестко ответил сержант.
- Командир, че ты бычишь на меня? Я в разведку просился! Я лопату на зоне в руки не брал! По воровскому закону не положено! А на воле и…
Пономарев резко пнул, попав сапогом в подбородок рядовому. Ударил слабо, зная силу такого удара.
Не ожидавший такой подлянки Глазунов опрокинулся навзничь и заскулил:
- Командир, командир, ты че командир!
- За что, сука, сидел, говорю?
- Три года, чека впаяло! Ой! - снова взвизгнул урка, когда Пономарев наступил ему на руку. - Случайно я, по хулиганке залетел.
- Здесь тебе не зона. Понял? По закону военного времени, за неисполнение приказа вышестоящего командира, я тебя могу шлепнуть прямо здесь. Понял?
- Нету такого закона, товарищ сержант! - завопил Глазунов, свернувшись клубочком и прикрывая лицо локтем.
- Есть, тварь! Лопату в руки! Быстро! - рявкнул сержант и сделал шаг назад, освободив ладонь Глазунова.
Тот, всхлипывая и вытирая кровавые сопельки, дрожащей рукой достал лопатку и стал ковырять землю.
- Интенсивнее, урод! - опять рявкнул сержант и скинул автомат с плеча.
Глазунов стал рыть с такой скоростью, что ему бы позавидовала бы землеройная машина.
- Еще раз услышу про твой воровской закон, с моим воинским познакомишься. Понял!
- Понял, гражданин сержант… Ой!
Пономарев схватил зечонка за ухо:
- Не слышу!
- Да понял я, - сквозь слезы крикнул Глазунов. - Ну больно, гражданин…
- Отвечать по уставу!
- Да, товарищ сержант! Я понял!
- Копай, свинья…
Сержант подмигнул ефрейтору и отправился дальше. Потом вдруг остановился, повернулся к Глазунову и спросил:
- А в разведку почему хочешь?
- КОтлы, говорят, у немцев дюже богатые, товарищ сержант. Подняться можно на кОтлах-то… - подобострастно поднялся тот.
- КОтлы? - не понял Пономарев.
- Ну, часы…
- Шакал, - сплюнул замкомвзвода и пошел дальше, проверять другие отделения.
Отойти он не успел. Его догнал Воробченко.
- Ты это… Сержант… Осторожнее… Я эту публику знавывал….
- Слушай меня, Воробченко! - Пономарев схватил ефрейтора за ремень. - Здесь не зона. Здесь Красная Армия. Рабоче-крестьянская, напоминаю. А не воровская. Так что будет так, как я сказал! Понятно?
- Это-то понятно… Я балакаю, эти обид не прощают, мотри… Исподтишка пырнет ножичком…
- Мотри, мотри… - передразнил ефрейтора Пономарев. - Сам за своим отделением "мотри". И запомни - такие гниды силы боятся.
И зашагал по траншее, сопровождаемый дальним стуком пулеметных очередей и глухими взрывами.
Кондрашов вернулся почти под утро, когда его взвод уже мирно дрых в землянках. Боевое охранение сторожило сон метрах в тридцати от передней линии окопов. Как ни жалко было будить сержанта и командиров отделений - но пришлось. Где-то там в штабах решили, что пополнение не должно отсиживаться в окопах. Надо расширить горловину прорыва. Рота Смехова должна была выбить немцев из четвертого эстонского поселка и выйти на железную дорогу в районе Апраксина. Взвод Кондрашова идет с левого фланга - между старой дорогой и речкой Черной. Соседи слева идут на высоты за речкой. Справа - атакуют по полю. Прорвавшись к железной дороге - закрепиться и ждать подкрепления.
- Все понятно, товарищи командиры? - устало сказал лейтенант, то и дело протирая красные глаза.
- Чего тут не понятнее, - пожал плечами Пономарев. - Идем и убиваем немцев.
- Атака назначена на шесть утра. Немцы тут нас не ждут. Основные их силы на острие нашего прорыва. Если мы… - Кондрашов замялся и поправился. - Когда мы железку оседлаем, они не смогут перебрасывать резервы по ней. Задача нашего взвода - во время артподготовки вдоль речки подобраться к позициям немцев и ударить в штыки. Все понятно?
- Да ежу понятно, товарищ лейтенант. Поспите пока, часика полтора, - снова сказал сержант Пономарев. - Мы тут сами пока справимся. И блиндажик ваш готов.
Кондрашов согласился. И почапал в свою земляночку, где, рухнув на нары, уснул не раздеваясь. Ему ничего не снилось. Устал очень за этот дикий день. Проснулся он, как показалось, через минуту. Его потряс за плечо Пономарев:
- Ну, слава Богу, - улыбнулся сержант. - Я уж вас минут пять бужу, а вы не просыпаетесь! Думаю, как же без лейтенанта Ленинград освобождать! А тут вы и просыпаетесь!
Кондрашов спустил ноги на пол, поискал сапоги на полу. Не нашел. Обнаружил их на ногах.
- Час который? - хрипло сказал он.
- Половина шестого, товарищ лейтенант.
- Иди во взвод…
Пономарев кивнул и вышел.
Вслед за ним вышел и лейтенант под серое утреннее небо, поднял лицо под мерно падающий дождь. Потом вернулся в землянку, развязал вещмешок, достал баночку зубного порошка и щетку. Снова вышел. Смочил щетку водой, стекающей с крыши блиндажика, макнул ее в порошок и стал чистить зубы, время от времени сплевывая под ноги.
Потом поймал удивленный взгляд какого-то бойца. Сплюнул еще раз и вспомнил, как того зовут:
- Рядовой Сергеенок!
- Я, товарищ командир взвода!
- Зубы чистил? - сплюнул Кондрашов еще раз.
- Так война же… - растерянно сказал Сергеенок.
- Сергеенок… Мы к вечеру в Берлине будем, а у тебя зубы не чищены! Позор!
- Я… Сейчас я, почищу…
Сергеенок засуетился, доставая свои мыльно-рыльные принадлежности.
А лейтенант набрал воды в ладони и с наслаждением умылся, подумав: "Эх… В душ бы сейчас не мешало…"
Потом он пошел по траншее, проверяя взвод. Бойцы пристроились в своих ячейках, прячась от дождя под плащ-палатками. Кто-то курил. Кто-то, накрывшись, спешно черкал карандашом по бумаге. Кто-то торопливо ел тушенку. Кто-то беспрерывно травил байки. Кто-то что-то бормотал под нос. Кто-то вертел в пальцах патрон. Кто-то все время поправлял зеленую каску, сползающую на лоб.
Но у всех у них были одинаковые глаза. По этим глазам было видно, что бойцы где-то не здесь. Они словно не замечали лейтенанта Кондрашова, одновременно кивая ему. Таких глаз Кондрашов не видел еще ни разу. Здесь и не здесь. Сейчас и вчера. Вдруг, Кондрашову подумалось, что нельзя вспоминать вчера, что надо быть завтра, и тогда ты…
Додумать эту мысль он не успел. Потому что взлетели, зашипев, три красные ракеты.
И ад начался…
Где-то в далеком тылу громыхнули гаубицы и первые снаряды начавшегося дня взорвали землю на немецких позициях. Грохот был такой, что дождь стал сильнее. Или это только показалось?
Взвод Кондрашова, оскальзываясь, падая и утопая в жидкой грязи, рванул в атаку. Рванул - громко сказано. Люди больше падали, чем бежали.
И лейтенант Кондрашов, и сержант Пономарев кричали: