* * *
Когда Семен снова пришел в сознание, он лежал на широкой деревянной кровати. Через маленькое оконце в комнату лился яркий солнечный свет. У изголовья постели сидела мать, а за столом радист что-то выстукивал ключом под тихую диктовку капитана - командира отряда.
Увидев, что сын открыл глаза, мать склонилась к его лицу; по морщинистой щеке женщины медленно катилась слеза.
- Сынок мой, родимый… Больно тебе…
Семен стиснул зубы, чтобы не застонать от жгучей боли. Широко открытыми глазами посмотрел на мать.
- Ничего, мама… Дома я… А на родной земле не так больно.
Русские тулупы
Опять нелегкая принесла, - буркнула Варвара и отошла от окошка, за которым искристо блестел подтаявший на солнце снег.
Матвей флегматично почесал согнутыми пальцами заросшие рыжеватой щетиной щеки, грузно поднялся со скамейки и вразвалку подошел к подоконнику.
У дома Ивана Михеева, деревенского старосты, остановилась пара, запряженная в розвальни. Из кузова, отряхиваясь и поеживаясь, вылезли двое немцев и протрусили в избу. Третий положил на солому карабин, который лежал у него на коленях, соскочил с передка и начал, подпрыгивая, бегать вокруг саней, хлопая руками в овчинных рукавицах по бедрам. Матвей улыбнулся: пилотка и уши немца были повязаны пуховым бабьим платком, головки сапог украшали куски пестрого ватного одеяла, привязанные проволокой.
- Частенько, гляди, Ивана-то навещают.
- Еще бы… Он-то всегда укажет, где поживиться, - вытаскивая ухватом чугунки на шесток, ответила Варвара.
Матвей достал из кармана кисет с самосадом, неторопливо скрутил "козью ножку", закурил.
Прошло около получаса, и вот в сенях взвизгнула дверь, заскрипели половицы. В комнату вошло двое немцев. За ними боком проскользнул Иван Михеев, крепкий рябоватый мужик, накануне войны вернувшийся в село из исправительно-трудового лагеря, где отбывал наказание за кражу колхозного сена. Матвей встал, кивнул головой.
- Здравствуйте.
- Гутен таг!
- Присаживайтесь, - Матвей указал рукой на скамью.
Один из немцев - в красноармейской шапке-ушанке и коричневых деревенских катанках- отошел к печи и маленькими заплывшими глазами стал шарить по комнате, как будто искал в ней что-то им забытое. Другой, высокий и поджарый, в сероголубой фуражке с кокардой и черными наушниками, стащил с узкой руки перчатку, вынул из кармана портсигар и, раскрыв его, протянул Матвею.
- Курить.
Матвей взял сигарету, поблагодарил. Иван Михеев потер руки.
- А мы к тебе с делом, Матвей.
Офицер чиркнул зажигалкой, прикурил и протянул огонь Матвею.
- Мне сказаль, что вы большой майстер делайть кароший тулюп, - начал немец, тщательно выговаривал русские слова и рассматривая белый пепел на конце сигареты.
Матвей пожал плечами.
- Какой уж там мастер?
Офицер продолжал, не слушая Матвея:
- Немецкий зольдат нушен теплый русский тулюп. В России ошен холодно.
- Йа, йа, кальт, зимна, - поддакнул другой немец, унтер-офицер, и подвинулся ближе к Варваре.
- Вы, - продолжал офицер, - будете работать для немецкий армия… Понятно?.. Будете делайть тулюп из овшина. Мы будем карошо… - офицер запнулся, подыскивая нужное слово.
- Платить, - робко подсказал Иван.
- Да-да… платить… Деньги… Немецкий марка и ваш… - офицер щелкнул пальцами, - рупь…
Унтер оторвал взгляд от высокого бюста Варвары и похлопал ее по плечу:
- Русский матка карош, - и, подморгнув, поднял вверх указательный палец.
Варвара резко отстранилась от него и исподлобья зло сверкнула глазами. Немец засмеялся и похлопал ее по упругим бедрам.
- Гут, гут… Немецкий зольдат аух гут.
Матвей крепко стиснул в пальцах сигарету:
- Да кто это сказал, что мы овчинничаем? - и покосился в сторону Ивана.
Староста не смутился:
- Брось, Матвей. Что уж говорить… Лучшего тулупника во всем районе не сыщешь.
Офицер пристально посмотрел на Матвея.
- Вы будете работайть. Немецкая армия заставит тебя работайть.
- Да что я… - развел руками Матвеи.
- Ты будешь делать двенадцать русских тулюп.
- А где я на них овчин наберусь? - хмуро спросил Матвей.
- Овшин? Овшины мы будем тебе давайть.
- Да и инструмента хорошего нет у меня…
- Инструмент?.. Майстер долшен хабэн инструмент, - теперь нотки угрозы звучали в голосе офицера. - Тулюп долшен быть ошен карош. Ты будешь отвечайть голова.
- Не чуди, Матвей… Заработаешь… - вмешался Иван.
- Мы будем карашо платить. Немецкий армия ошен богата.
- Еще бы, - искоса глянув на тонкую и грязную шинель немца, проворчала у печи Варвара.
- Я тебе всегда говорил, что с ними жить можно, - шепнул Матвею Иван.
Офицер криво улыбнулся, отрывисто бросил: - Шульц!
Унтер резко повернулся, хлопнув пятками, вытянулся, широко отставив в стороны локти, прижав ладони к бедрам и, задрав подбородок, вперил взгляд на офицера.
Лейтенант что-то быстро по-немецки сказал ему и слегка кивнул головой Матвею:
- До свиданья…
Потом медленно натянул на пальцы перчатку и вышел из комнаты. За ним последовал Иван, к чему-то сказавший "гут", и, еще раз хлопнув Варвару по округлому бедру, выбежал немец в красноармейской шапке-ушанке.
- Ух, кобель немой, - кинула вслед Варвара. Посмотрев на стоящего в раздумье мужа, сердито добавила: - Нравится, как твою бабу щупают… Эх, тетеря!
Матвей сплюнул на пол, швырнул к дверям, где лежал березовый веник, потухшую сигарету, медленно подошел к окну. Мимо проехали сани с сидящими в них немцами. Офицер сидел спиной к передку, закрыв глаза.
"О тулупчиках, поди, размечтался", - подумал Матвей, но промолчал.
…С раннего утра и до поздней ночи Матвей резал большими ножницами лохматые овчины, курил немецкие сигареты и что-то мурлыкал под нос. И целые дни, не умолкая, причитала Варвара:
- Связался ты, старый дурень, с этими иродами. А мне люди проходу не дают. Только и слышишь: "Чтоб у твоего Матвея руки поотсыхали. Пусть бы замерзали себе фрицы окаянные". - Она ловко меняла ухваты, зло дергала чугунки, расплескивая воду, и из печи, шипя, валил густой белый пар. Из него и доносился ее голос, ворчливый, раздраженный: - Залепить бы тебе с ними заодно глаза дерьмом, что они тебе носят.
А Матвей, не обращая внимания на причитания жены, сидел у окна на низеньком табурете и, далеко вынося иглу, крепко сжатую в грубых, коричневых от никотина пальцах, сшивал куски овчин.
Как-то, лежа в постели, Матвей спросил Варвару:
- Ты что, жить спокойно не хочешь?.. Слава богу, они хоть нас не трогают.
Варвара резко повернулась к нему спиной.
- Пропади он пропадом такой спокой… Люди на фронте с немцем воюют, а ты тут с ними дружбу завел.
Матвей попытался было возразить, но Варвара не стала слушать и сильно толкнула его. Матвей крякнул и поцеловал жену в шею. Варвара заплакала.
Тогда он встал с постели и долго ходил по комнате. Но так ничего и не сказав больше, лег и долго еще ворочался с боку на бок, как будто его мучило что-то невысказанное.
После этого вечера Матвей почти не разговаривал с женой. Но в его отношении к ней появилось больше заботливости и внимания.
Даже кое-какую работу по дому он пытался делать сам. Однако Варвара недовольно принимала его участие в домашних делах, а когда замечала, что он собирается подмести пол или пойти за водой, сердито вырывала у него из рук веник или ведро.
Повадился навещать Матвея Иван Михеев. Он по-приятельски похлопывал его по спине, садился напротив и наблюдал за спорой работой Матвея. Часто говорил о том, что наконец-то хоть немцы наведут на русской земле порядок. Матвей слушал его молча, а на неоднократные предложения зайти "побаловаться первачком" неизменно отвечал отказом:
- Посля как-нибудь… Вишь, работа спешная…
Ивана он не любил и не особенно пытался скрывать это.
Изредка наезжали немцы. Они одобрительно кивали головами, щупая мягкую овечью шерсть, давали Матвею сигареты. Потом уходили, стреляли на улицах и во дворах кур, шарили по избам и, как правило, забирали у кого-нибудь если не корову, то овцу.
Когда привязанная к розвальням овца, пробегая мимо Матвеевого окна, жалобно блеяла, Матвей хмурился и старался не глядеть на Варвару.
Однажды к Матвею, которого теперь никто не навещал, зашел бывший колхозный сторож дед Прокофий. Он вытер пестрыми варежками слезящиеся глаза, стер с усов и бороды иней, перекрестился перед висевшей в углу большой иконой и присел на сундук рядом с Матвеем.
- Шьешь все…
- Как видишь, - ответил Матвей. Уколов иглой палец, он добродушно выругался.
- Колется? - наклонив голову и внимательно рассматривая Матвея, спросил дед.
- Колется…
Оба замолчали. Потом дед Прокофий возобновил разговор:
- Д-да… Шьешь все-таки.
- Что ты, дед, забубнил все - шьешь да шьешь. На-ка, закури лучше. - Матвей протянул деду зелененькую пачку сигарет.
Прокофий внимательно осмотрел ее со всех сторон, вынул из нее сигарету с золотой каемочкой, понюхал, вложил обратно в коробку и вернул Матвею.
- Я уж лучше нашего… русского.
- Ну, а я сигаретку, - и в первый раз за последние дни Матвей улыбнулся. - Чудак ты, дед. Кури, коль дают.
- Сам ты чудак, чтоб похуже не назвать… Я вот хоть и чудак, говоришь, да людей своих не продаю… Было время - охранял колхозный амбар. А теперь им шиш, - и показал Матвею дулю. - Пусть их черт сторожит.
Матвей засмеялся.