* * *
Борис по солнцу определил, что Кудлатый повел группу в сторону от города. Шли такими лесными дебрями, что приходилось удивляться, как они до сих пор не сбились с пути. Оказалось, вел всех охотник Илья, до войны промышлявший с братьями зверя в этих пущах. Жили они на хуторе Хощеватый и свое отношение к властям проявляли соответственно отпускаемым теми дробью и дымным порохом в обмен на охотничьи трофеи. О начале войны Илья узнал лишь через месяц, когда на его глухое становище вышли голодные окруженцы. Потайными тропами он вывел солдат из леса, проведал в хуторе, что братья его мобилизованы в армию, а военкомат вместе с другими советскими учреждениями эвакуирован из района, собрал все охотничьи припасы в родительском доме и смиренно переселился на семейную лесную заимку.
Немцев Илья за всю войну не видел ни разу, зато партизаны и бандеровцы столовались у него часто. Простоватый охотник без всякой задней мысли охотно помогал и тем, и другим. Так длилось, пока на заимку не наткнулся Гроза. Бандит расстрелял у избушки охотника раненого партизанского связного. За это партизаны обещали повесить отшельника. Илья вынужден был укрыться в схронах. Но и там он занимался только одним; добывал пропитание для общего котла голодных бандеровцев.
Кроме Ильи, неразговорчивый Кудлатый взял с собой двух погодков-хлопцов из дезертиров-черносвиток. Раньше Борис не слышал такого слова. Из расспросов понял, что черносвитками окрестили в народе призывников из освобожденных Красной Армией областей Украины. Недоверие Верховного ко всем оставшимся на оккупированной территории незримо накладывало на них черное табу предательства. Необученные, плохо экипированные формирования черносвиток уничтожались под прикрытием железного молоха войны. Уцелевшие в кровавой бойне, изверившиеся, они бежали в леса.
В банде Михась и Панас усердия не проявляли, больше пьянствовали. Но чем злее горел самогон в стакане, тем горше делалось на душе у обоих. Знали, что и жизни их также сгорят без остатка синим холодным пламенем, так и не принеся никому радости и тепла. В пьянстве и молчаливой тоске сошлись они с Кудлатым, чувствуя последнюю возможность заслониться им от жестокой своры Сидора.
Борис разу понял, что кроме Кудлатого, о задании, на которое они шли, никто не знает. Значит, на явочной квартире их ждут вдвоем. Остальные будут обеспечивать лишь охрану ночлега и подстраховывать их выход из города. Кудлатого Боярчук не боялся. В этом молчаливом, заросшем густым волосом человеке он успел понять главное: давно переступив черту страха за собственную жизнь и осудив ее бесполезность, Кудлатый смиренно ждал расплаты за содеянное почти как великого блага. И только сила инерции и неумение искать себе иной доли все еще удерживали его в банде.
На коротком привале в сыром темном овраге Боярчук подсел к нему и тихо, чтобы никто не слышал, спросил:
- Куда мы идем? Город в другой стороне.
- Идем в Хощеватый, - безразлично промычал бандеровец.
- Зачем?
Кудлатый, сопя, пожевал табак, сплюнул себе на яловые сапоги. Лениво предложил:
- Объясни ему, Илья.
- Брат мой старший, Ахрим, возвернулся, - рассудительно, как о само собой разумеющемся деле, заговорил охотник. - После немца он с японцем воевал. Сверхсрочил. Теперь домой отпустили. На хуторе нынче празднуют.
- Откуда же ты узнал? - удивился Боярчук. От лагеря до хутора было километров тридцать с гаком.
- Сорока на хвосте принесла, - хохотнул Михась.
- Теперь я понимаю, почему мы вышли раньше, чем хотели. - Боярчук насупился. - А вдруг на хуторе советы? Вляпаемся, как мухи в повидло!
- Там все свои, - успокоил его Илья. - Побачимся з браткой, выпьем горилки, закусим. А вранци он нас подвезет на бричке до города.
- Ставить под удар операцию? - Борис не знал, как повести себя в создавшейся ситуации.
- Чи дурной ты, Боярчук, чи що? - Панас сладострастно поскрябал себя ногтями по грязной шее. - Сказано тебе: выпьем и дальше пойдем.
Борис посмотрел на его вымученное испитое лицо, на равнодушные усталые глаза и понял, что должен согласиться с бандитами. Их отрешенность была дурным предзнаменованием.
- Если боишься, можешь подождать нас в лесу, - недовольно проговорил Кудлатый.
- Да нет уж. Вместе, так до конца. - Борис поднялся на ноги и машинально скомандовал: - Подъем!
Сказал и испугался. Но, к его удивлению, бандеровцы дружно поднялись и споро зашагали дальше, пропустив его впереди себя, вслед за Ильей.
На хутор пришли уже к вечеру. Солнце давно село, но на небосклоне еще оставались подсвеченные им розоватые облака, и в долине, где стояли постройки, было светло. Видимо, когда-то Хощеватый слыл крепким большим поселеньем. Десятка полтора печных труб и разрушенных подворий виднелись впереди на косогоре по берегу неширокой быстрой речушки. Там же чернели неясные очертания разрушенной плотины и сгоревшей мельницы. Еще с десяток пепелищ можно было насчитать на другом берегу рядом с запрудой.
Теперь же в хуторе осталось не более восьми дворов, и те частью разрушенные и обгоревшие. Истерзанные, покалеченные сады вокруг хат яснее слов говорили Борису, что Хощеватый подвергся жестокой бомбардировке.
- Немцы? - только и спросил он Илью.
- Наши, - в сердцах брякнул охотник.
Кудлатый с Михасем покосились на него, но ничего не сказали. Панас же вдруг, кривляясь, словоохотливо начал объяснять:
- Господа германцы сюда штаб танкового корпуса сховали, уже когда драпать собирались. А партизаны вынюхали. Прилетели от советов "пешки" и сделали штабу капут. А заодно и хуторочку.
- Бомба не разбирает, где свой, где чужой, - неосторожно проговорил Борис.
- Это так! - Побледнел от злости Панас. - Да и кого жалеть? У Сталина много украинских хуторов. Усих хохлов пид корень!
Кровь ударила в голову Бориса. Не сознавая, что делает, он рванул бандеровца за отворот грязного френча и, не скрывая презрения, прокричал ему в лицо:
- Не замай! Пока ты под бабьей юбкой прятался, я за тебя, сопляка, кровь на фронте проливал! Я тебя из-под немца вытащил!
- Зря старался! - схватился с ним Панас. - Что немцы, что твои Советы! Все против вильной Украины!
Михась и Илья кинулись их разнимать, но Кудлатый, щерясь волосатым ртом, остановил их:
- Нехай подерутся! В голове легче делается, когда пар носом выйдет!
Однако драки не получилось. Боярчук легко скрутил парня и усадил его на землю. Тот брыкался и лягался, матерясь и позабыв, что у него за спиной висит автомат.
- Не надо, хлопчики, не надо! - ходил вокруг них Илья. - Пошли до хаты. Выпьем по чарочке первачка, и усе як рукой снимет.
- Краснюка поганая! - ругался Панас. - Офицер! Видали мы таких!
- Защитнички Украины! - не мог успокоиться и Борис. - С такими навоюешь! Слюни до пупа, а в проповедники лезет!
- Зато ты все хорошо нам объяснил, - усмехнулся Кудлатый, и глаза его недобро сощурились. - По мордам всяк бить умеет.
- Действительно глупо, - повинился Борис. - Только нельзя же всех под одну гребенку!
- А их можно было? - кивнул в сторону парубков Кудлатый.
- Не было бы несправедливости на земле, - нашелся что ответить Боярчук, - не скитались бы мы по лесам вместе. Только на фронте я воевал честно. И товарищей моих, что в земле остались, поганить не дозволю.
- Чудно ты гутаришь, Борячук, - вмешался Михась. - Прыща на тебя нет здесь. А то бы он за такие мовы… И нас заодно, чтоб уши не распускали.
- На каждый роток не накинешь платок, - отмахнулся Борис. - Я привык жить своим умом.
- Будя! - вдруг сердито оборвал разговор Кудлатый. - Пошли до хаты. И цыц у меня!
Родительский дом Ильи сгорел, и брат остановился пока у соседей. В их дворе к шаткому крыльцу была привязана нерасседланная лошадь.
- Надо бы проверить сперва, - засомневался Михась.
- Клим это к сродственникам приехал, - успокоил Илья. - Он участковым милиционером тут.
- Не сдурел ли ты, Илья, часом? Вертаем, мужики, назад! - остановился у калитки Борис.
- Да говорю ж вам - свой! - настаивал охотник.
- Заходь, - мрачно пробурчал Кудлатый и первым взошел на крыльцо.
За ним гурьбой в дом ввалились остальные. Посреди чистой комнаты за длинным столом сидели человек пять мужчин разного возраста и три женщины. Хозяйка и маленькая дочь ее хлопотали у открытой печи, из которой вкусно пахло топленым молоком и печеной картошкой. На какое-то мгновение в комнате воцарилась тишина. Потом навстречу вошедшим из-за стола поднялись крепкий, плечистый солдат с тремя медалями на отутюженной гимнастерке и высокий худой парень в милицейской фуражке и с наганом на брезентовом ремне, застегнутым поверх синего кителя.
- Вот и мы, - пробормотал Илья, протискиваясь сквозь стоявших у порога. Прислонил свое ружьишко к лавке перед печкой и, не скрывая слез, обнял солдата.
- Проходьте, люди добрые, - чуть слышно пригласила хозяйка и оглянулась на сына.
- Мир дому сему, - поклонился Кудлатый и положил на лавку рядом с ружьем Ильи свой "шмайссер".
Разоружились и Михась с Панасом. Борис похлопал ладонью по желтой своей кобуре и, показывая на наган милиционера, попросил:
- Оставим для вящей важности с каждой стороны по одной пушке и забудем о них.
- Годится, - неожиданно хриплым басом проговорил милиционер и, обойдя обнимающихся братьев, собрал с лавки оружие, отнес за печку.
Не дожидаясь приглашения, Боярчук прошел в конец стола и присел рядом с молодой, но по-старушечьи насупившейся женщиной, которая, не моргая, смотрела то на него, то на его пистолет. Борис небрежным движением руки передвинул кобуру с живота за спину и подморгнул тетке: