Только к вечеру саперы проверили дорогу от бухты до перешейка и из густых сумерек леса вышли в редколесье, где стало светлее, справа и слева от дороги чувствовалась близость моря. Репнин помнил, что когда-то, два века назад, здесь устраивалась переволока для гребных судов - вот она, знаменитая просека, хоть и заросшая вековыми соснами. Он построил взвод и торжественно поздравил бойцов с выходом на Петровскую просеку, которую проложили двести двадцать шесть лет назад саперы Петра.
- А товарищу Думичеву - перед строем благодарность. За зоркость и мужество!..
Репнин объявил привал. Для ночлега он выбрал рощицу у железной дороги, уходящей через перешеек за рубеж. Железную дорогу на той стороне перегородил шлагбаум. За шлагбаумом стояли финские солдаты. Они с любопытством наблюдали за русскими.
- А как же мы уйдем? - забеспокоился Думичев. - Границу оставим без охраны?
Репнин и сам об этом подумал.
- Придут сюда пограничники - будет охрана.
- Хоть бы шлагбаум поставить, - просил Думичев. - За ночь соорудим. Пограничники спасибо скажут.
- А отдыхать когда? Завтра нам шагать и шагать!
Думичев почувствовал, что командир в душе согласен с ним.
- Товарищ лейтенант, я не от себя говорю. Как комсорг, от всего взвода прошу. Какой же нам отдых, когда граница открыта?!
- Ну, действуйте, - сдался Репнин.
Ночь саперы провели в труде. При беспокойном свете костров валили сосны, рубили, строгали, тесали.
На рассвете, когда настало время трогаться в путь, у железнодорожной линии стояли крепко сбитая будка для часового и свежевыстроганный шлагбаум. Думичев то поднимал, то опускал шлагбаум, потом вбил в него гвоздь и наглухо закрыл проезд.
* * *
Таинственный "капрал" из второго отдела генерального штаба сообщил Экхольму, что самолеты доставили не только саперов и матросов, но и подразделения пехотной дивизии с Карельского перешейка. Тех самых, которые взламывали линию Маннергейма и шли на столицу. С ними прилетел пехотный комбриг Крюков, очевидно, здесь разместят всю дивизию. Прибыл и морской комбриг, насколько известно "капралу", это Митрофан Москаленко, начальник тыла Балтийского флота; он должен быть главным по приему территории, но пока держится в тени; с ним контр-адмирал Белоусов, командир линейного корабля "Марат", по-старому "Петропавловск". Эти ждут прибытия комиссии из Хельсинки, но возможно, что главный - этот высокий брюнет, комиссар. Судя по всему, русские спешат разместить здесь много войск и кораблей; "капрал" на форде немедленно выезжает в Хельсинки и вернется с официальной комиссией; Экхольм останется с капитаном Халапохья до выполнения всего, что намечено, и в определенный момент оставит русских одних - ждать комиссию. Пусть помнит наказ маршала: важно оттянуть время, выиграть год, создать затруднения…
"Капрал" на форде уехал, поручив Экхольму водить русских командиров по Ханко, как гиду, - побольше истории с географией и поменьше о деле.
Но так не получалось.
Русские водили Экхольма и его помощников по всем закоулкам города и порта, торопя с передачей территории. Каждое разрушение отмечали в акте. А разрушено было все.
Большая и мертвая гавань - без кораблей. Настежь раскрыты склады. Пусты причалы. Примерзли к рельсам портальные краны.
- Где механизмы от кранов? - добивался Расскин.
Все оборудование порта было свалено в сараях имения Экхольма, близ Таммисаари. Но тот невозмутимо отвечал:
- Частное имущество, господин комиссар. Мы не в силах запретить частным лицам распоряжаться собственностью по своему усмотрению…
Улицы городка выглядели еще мрачнее, чем порт. Оборванные провода и порубленные телеграфные столбы. Выдернутый с корнем кустарник. Настежь распахнутые окна без стекол и занавесок, выхваченных порывом ветра и примороженных к карнизу. Нельзя было скрыть, что по этим улицам недавно прошли отряды громил, кроша все, что попадалось под руку.
- Это тоже частная инициатива? - Расскин остановился возле мин, сложенных горкой: это были находки саперов Репнина.
Экхольм поморщился:
- В демократической стране гражданское население - проблема для военного командования. Стихийные чувства трудно ввести в рамки договорных обязательств.
- Не знал, что в современной Финляндии так считаются с гражданским населением. Куда, кстати, исчезло население полуострова?
- Это несчастье для страны… - вздохнул Экхольм. - Беженцы переполнили окружающие города. Их трудно удалить от Ханко: родное гнездо!
"Выгнали население, - думал Расскин, - а теперь науськивают на нас: вот, мол, кто разорил ваше гнездо!"
Когда комиссия по приемке полуострова закончила предварительный осмотр, зафиксировала все разрушения, чтобы предъявить их тем, кто прибудет из Хельсинки для передачи территории и уточнения на местности границ базы, финские офицеры собрались покинуть Ханко. Расскин пригласил их на прощальный ужин.
* * *
Репнин дни и ночи напролет очищал город от мин. На домах появилась его размашистая роспись: "Проверено. Мин нет. Л-т Репнин". Следовало писать не "проверено", а "очищено". Из каминов, из кадушек с комнатными растениями, из платяных шкафов, из погребов, из котельных саперы извлекли добрую сотню круглых английских мин с ввинченными в центре взрывателями - "плевательниц", как окрестили их фронтовики. Нашли много мин замедленного действия.
- Дегтя бы им горячего вместо ужина! - негодовал Репнин. - Хороши побежденные: одной рукой мир подписывают, а другой подкладывают фугасы.
- Деготь приберегите для другого раза, - успокаивал Репнина Расскин. - А ужин приготовьте на совесть - в даче Маннергейма. И водки побольше. Покажем им настоящую дипломатию!
- Хороша дипломатия: с миноискателями!
- Если вдуматься, лейтенант, - рассмеялся Расскин, - не обойтись в наше время без этого инструмента. Такая уж у вас незаменимая и замечательная профессия, Репнин.
* * *
Экхольм вызвал начальника подрывной группы капитана Халапохья - флегматичного пожилого офицера второго отдела генерального штаба.
За годы резидентской деятельности Экхольм много наслышался о капитане: его считали мастером по снабжению диверсантов всевозможными хитроумными штучками. Впрочем, Экхольм знал про все провалы капитана Халапохья: невзорвавшаяся адская машина, своевременно обнаруженные советскими разведчиками фугасы, термитные бомбы, вспыхнувшие не там, где было задумано. Давно Экхольм мог разоблачить самодовольного капитана, но считал это невыгодным для себя. А теперь, получив приглашение к русским, он припомнил все.
Русские извлекли фугасы почти из всех жилых домов. Черт с ними: Халапохья расставил в домах множество ложных мин. Главное, чтобы русские не нашли заряды, заложенные в порту, на хлебозаводе, железнодорожном узле и под водонасосной станцией. Там, на водокачке, двое суток сидел запершись один артист своего дела, давний спутник Халапохья, - он впустил матросов в башню только на третьи сутки и жестами, притворяясь незнающим русский язык, убедил их, что не хочет и не может расстаться с местом, где трудился всю жизнь; привели переводчика, попросили этого агента объяснить устройство механизмов - вот этого-то он и не знал, матросы прогнали его, и теперь они хозяйничают там сами, без надзора. Воды пока нет, но насосы они, конечно, освоят. А вот найдут ли заряды, сработают ли заряды на этих главных объектах? Докопались до них русские или нет?..
Экхольм уже жалел, что предложил русскому комиссару устроить штаб-квартиру на даче Маннергейма. Капитан Халапохья заминировал дачу особо сложной адской машиной, конструкция которой была его гордостью. Рассчитали, что взрыв произойдет после отъезда финнов и все русское командование, вся комиссия, которая намерена предъявить в Хельсинки претензии за разрушение порта и других объектов, - все они будут уничтожены. Но что, если дача взлетит на воздух не завтра, а сегодня, в час, когда Экхольм усядется за стол с комиссарами?
Халапохья походил на крепкую ломовую лошадь. Низко посаженная на широкие плечи голова, такая же квадратная, как и все туловище, серое, непроницаемое лицо, тяжелый взгляд - все это сейчас раздражало Экхольма. Халапохья извлек из кармана маленькую записную книжку и монотонно произнес:
- Фугас поставлен в ноль-ноль часов двадцать две минуты двадцать второго марта. Проверен миноискателями русского типа. Никаких признаков минирования не обнаружено. Рассчитано, что русские, поселившись на даче, затопят камин…
- Это я знаю и без вас, - перебил Экхольм. - Докладывайте наблюдения.
- Слушаюсь. Русские поселились в даче двадцать второго марта в двадцать ноль-ноль по среднеевропейскому времени. Двадцать второго марта в двадцать один час двадцать одну минуту был отмечен дым. Дым шел из первой трубы, следовательно, топили не камин, а…
- Короче. Когда начал действовать механизм?
- Механизм начал действовать двадцать четвертого марта, когда из второй трубы появился дым - и, следовательно, можно считать, что был зажжен камин…
- Время?
- Двадцать три часа тридцать шесть минут.
- На сколько суток установлен часовой механизм?
- На восемь суток.
- Они топят камин каждый день?
- Не имеет значения, господин полковник. Тепловому воздействию фугас не подвержен. Только часы.
- Следовательно, действие произойдет сегодня?
- Так точно, господин полковник: в двадцать три часа тридцать шесть минут.
- Вы уверены, что дача не взлетит на два часа раньше?
- Если фугас взорвется, то он взорвется вовремя.
- Не хвастайте, капитан. Я отлично знаю все ваши провалы. Вам известно, что в девятнадцать ноль-ноль на даче банкет?