Крестьяне, поддавшись на уговоры немцев, итальянцев и Павелича , которые якобы преследовали "только коммунистов", мирились с этой новой властью, желая, чтобы скорее пришел конец мытарствам.
Четнические путчи поколебали и поредевшие ряды бауковцев. Политический комиссар отряда, рабочий с табачной фабрики в Баня-Луке, погиб во время операции на одной из лесопилен. Только на Баука никто не осмеливался поднять руку. Посланного Радой парламентария Баук убил из пистолета и, выскочив из дома, бледный, с горящими глазами, обратился к взволнованным бойцам:
- Товарищи, кто хочет бороться, пусть идет со мной, а кому неохота - для тех есть Раде!
Отряд выслушал его в напряженном молчании, а в последующие ночи бойцы группа за группой стали исчезать из лагеря. В результате с Бауком осталось человек восемнадцать.
В первой же ночной схватке, напав врасплох, бауковцы разбили две четы. На заре после поверки к Бауку подошел студент Петар Чук, высокий черноволосый парень, похожий на своего командира, и весело обратился к нему:
- Товарищ Баук, вот и сегодня нас восемнадцать. Значит, отсев закончился; то, что осталось, осталось твердо.
Отступая по крутым скалистым склонам, через бедняцкие верхние села, измученный ежедневными стычками с четниками, что преследовали его по пятам, Баук с десятком оставшихся у него людей добрался наконец до Тришиных загонов. Вечером они постучали в дверь хижины.
- Кого бог принес? - спросил Триша, не открывая.
- Отворяй, это Баук.
Пока бойцы устраивались возле очага, раздувая огонь, Маленький Триша стоял в сторонке, изумленный приходом дорогих гостей, и не моргая глядел на Баука.
"Неужто это тот, кто побил стольких усташей и итальянцев? - думал он про себя. - Только и слышишь: Баук да Баук, ищут его и гонят. О господи, и он пришел ко мне, в мою нищую лачугу".
Торжественный и серьезный, пастух стоял, не решаясь шевельнуться и о чем-нибудь спросить. Его привел в чувство голос Баука:
- А чего ты ревешь, дядя? Испугался, поди, Баукова войска?
- Не боюсь я… это так что-то… разжалобило меня.
- У тебя, может, кто погиб, дядя?
- Нет, браток, мне вас жалко. Такие парни и такие… Ух, я и забыл принести вам топленого молочка! - И, не окончив объяснения, Триша заковылял в кладовку.
Так Триша познакомился с бауковцами и даже стал их помощником - покупал для них табак у спекулянтов и передавал доверенным лицам написанные химическими чернилами листовки, которые студент Чук дважды в месяц размножал на шапирографе. Этот шапирограф и вся остальная "техника" были спрятаны в клети у дальней родственницы Чука.
- Ладно, браток, ладно. Знаю я: Перо Батас из Козила, дом его в долине, за церковью. - Триша быстро повторял имя человека, к которому его посылали, и засовывал за пазуху листовки и письма.
Этот сорокалетний крестьянин, большую часть своей жизни проживший в горах, среди овец и собак, который в селе водил дружбу лишь с детьми, теперь оказался в одном строю с известным героем, о ком по всей округе слагались легенды и которого разыскивали целые батальоны четников. Обновленный и просветлевший, шагал он за своими овцами, и ему казалось, что все это сон. Иными стали и горы, и овцы, и пастбище, по которому шел он теперь весело и легко. Свет словно переменился. Триша мог часами сидеть возле Милоша Баука (а ведь Баук - это как Милош Обилич !) и слушать рассказы о России и о том, что теперь даже самый последний пастух в глухих горах может стать настоящим героем и быть полезным своей стране человеком.
"Вот и я теперь такой же, - размышлял Триша, семеня по тропинке. - Несу письмо от Баука, и если меня схватят - конец, погиб Маленький Триша. Узнают об этом далеко вокруг, будут рассказывать и здесь, и там, и в самом главном месте. "Погиб Маленький Триша". - "Как же это, братец ты мой, погиб? Шею, что ли, свернул - слетел с дерева, а?" - "Нет, дорогой мой, при чем тут дерево? Погиб наш Триша за свободу…"
И всегда, как только в воображаемом диалоге он доходил до слова "свобода", на глазах его появлялись слезы и дальше он шел тихий и торжественный, как будто восстал из могилы и идет, оплаканный целым светом и самим собою…
Именно так, избитый и окровавленный, прошел он в последний раз через свое родное село. Шумит в голове, больно трут веревки, ноги его идут, а сам он словно бы стоит в стороне, возле покосившегося плетня, и смотрит, как турки ведут пленного героя: идет Маленький Триша!..
К концу месяца в отряде Баука осталось всего шесть человек. Среди них, кроме Баука и Петара Чука, были два брата Еличича, близнецы, похожие друг на друга как две капли воды, и двое уроженцев ближнего городка: кузнечный подмастерье Мигия и сапожник Хайро Каракол, уже немолодой человек, смуглый, сухой и крепкий, как кизиловый ствол.
На последнем партийном собрании, состоявшемся на небольшом, голом, открытом всем ветрам плато, Баук удивленно осмотрел свою дружину. Только здесь, на вершине, оказавшись выше всех сел, гор и деревьев, он со всей ясностью понял, насколько она мала - на этой крутизне, под самым небом его дружина казалась такой беззащитной и беспомощной.
- Это все, что от нас осталось? - Он обвел всех взглядом. - Мало нас, мало, товарищи, - проговорил он еще тише, и ребята почувствовали, что Баук затосковал, с грустью вспомнив свой прежний отряд.
- Мало? А я считаю, что нас уже вообще нет! - резко и холодно заявил Петар Чук, лихорадочно сверкнув глубоко запавшими глазами.
- Как так нас нет? - спокойно спросил Хайро Каракол, сохранявший невозмутимость в любом разговоре, о чем бы ни шла речь - об обеде, о борьбе или о гибели.
- Нас нет, товарищи, - упрямо повторил студент. - Мне это сейчас абсолютно ясно. Мы все больше и больше откалываемся от народа, становимся гайдуцкой группой, оторванной от всего света. Стоит оборваться еще двум-трем связям в селах - и кончено, нас нет. Очевидно одно: четникам удалось загнать нас на самую вершину горы, и это наша последняя позиция, а дальше - только звезды, пустота.
- Звезды? Какие звезды? У нас есть винтовки, есть еще люди, есть Баук. Мы можем спуститься вниз - подальше от звезд, - спокойно пояснил непреклонный Каракол.
- Вниз, к селам, - и будь что будет: кому опанки, а кому портянки! - твердо заключил Баук после продолжительного мрачного молчания. - Если уж погибать, так погибать среди людей, а не по-волчьи, в горах!
- Правильно! - утвердительно кивнул молчаливый Мигия, схватив карабин, будто кузнечный молот, а братья Еличичи, одинаково одетые и одинаковые по росту, только переглянулись и улыбнулись друг другу. Куда бы они ни шли, вместе им всегда было хорошо и легко на сердце.
III
В тихие сумерки, когда в придорожной корчме Косты Американца стонала гармоника и галдели итальянские солдаты, неожиданно в дверях появился Баук с одним из своих товарищей и направил автомат на пьяных берсальеров.
- Ни с места!
Солдаты замерли возле длинного узкого стола, заваленного грязной посудой и остатками еды. Никто даже не попытался протянуть руку к оружию, сваленному в углу, и только их переводчик и посредник в переговорах с местным населением мясник Марко Йованич украдкой, воровато бросил взгляд на окно, но и оттуда да него смотрело дуло винтовки Еличича.
- Нечего посматривать, Йованич, не поможет, - зловеще одернул его Баук и, собрав коротенькие итальянские винтовки, крикнул в открытую дверь: - Иди-ка сюда, Ненад, возьми эти винтовки!
Пока один из Еличичей выносил винтовки, Баук обратился к жене корчмаря, к белой как мел толстухе, у которой от страха отнялись ноги.
- А ну ты, синьорина, скажи, пусть выйдут вон.
- Да-а… Будто я умею по-ихнему, - забормотала перепуганная женщина, с трудом приподнимая с колен пухлые голые руки.
- А угощать небось умеешь! - недовольно прикрикнул Баук и перевел взгляд на Йованича. - Эй, скажи - пусть выходят!
Дрожащий Йованич залепетал что-то по-итальянски, а потом приподнялся и стал показывать руками на дверь.
- Пошли, пошли… Ух, итальянская сволочь, что приросли к месту?! Пошли вон, макаронники! Хе-хе, посмотри на них, чтоб им…
Толкаясь, офицер и четверо солдат исчезли за дверью, в то время как Йованич остановился возле косяка, услужливо пропуская Баука вперед.
- А ну, и ты с ними! - прикрикнул на него Баук и так выразительно посмотрел, что у мясника подкосились ноги и произошло что-то весьма неладное, окончательно лишившее его храбрости. Взглянув на свои широкие штаны, он беспомощно заключил:
- Я пропал!
Оставшись одна, женщина завопила:
- Ой, Баук, не надо их здесь! Гони дальше от моего дома!
- Ни шагу! - обернулся к ней Баук и взглядом приковал ее к стулу.
Цепочка людей исчезла в ближней рощице, и корчма погрузилась в тишину, возле нее лишь мирно копошились куры; вдруг в нужнике, что позади дома, скрипнула дверь и оттуда робко высунулся сам корчмарь Коста. Впалые щеки, в лице ни кровинки. Машинально поправляя подтяжки, он ватными ногами ступил на землю и прошептал:
- Господи, господи, сохрани и защити нас от напасти!
"Так, так!" - коротко отозвались два залпа где-то вверху, в перелеске, и перепуганный корчмарь подскочил, словно встал на горящие угли, бросил быстрый взгляд в сторону буковой рощицы и шмыгнул за дом.