Во время ужина, который, не сговариваясь, Ош и Гальдар постарались поскорее закончить, они не проронили ни слова, время от времени поглядывая друг на друга. Двое невольников безмолвно прислуживали им. Это были краснокожие с Большого Материка. Их черные как смоль волосы были стянуты лентами с воткнутыми перьями попугая. Гальдар не мог оторвать взгляд от трезубцев, выжженных на их плечах. Ему было стыдно. Глядя на него, Ош старался повторять его жесты: то, как он резал мясо или отпивал из кубка. Ему не нравилось это густое, сладкое вино, туманящее разум и в то же время согревающее изнутри. Его стесняла эта туника с пурпурной каймой, которую ему принесли после обеда, он все время боролся с желанием закатать рукава.
Наконец Гальдар поднялся. Он облокотился на перила, и Ош поспешил последовать его примеру. Позади них слуги все так же бесшумно убирали посуду. Винтовая лестница в два оборота вела в сад, где возвышались темные пирамиды кипарисов и самшитовые деревья, которым искусные ножницы садовников придали коническую форму. Пламя светильников отражалось в воде бассейнов, бледные очертания статуй, не то каменных, не то из металла, просвечивали сквозь сплетение ветвей. Вдоль балюстрады медленно прохаживались часовые: острия их пик и шлемы то здесь, то там выступали из тьмы. Над ними бесчисленные, словно звезды, вспыхивали во мраке огни великого города, вычерчивая расплывчатые кольца островов, окружавших дворец, и потом опускаясь к морю беспрерывными соединяющимися линиями. Самые яркие огни светились вдоль дозорного пути, на вершинах башен и при входе в гавань. Блестящие точки играли в водах канала, рассыпались, тысячами искр и снова выкладывали свою пеструю мозаику. Лунная дорожка на море вздрагивала и разбрасывала свои матовые блики, а вдалеке блуждали едва различимые сигнальные огни кораблей, пришедших в Посейдонис к вечеру и ожидающих восхода.
- Если бы я не знал тебя, - промолвил Ош, - я мог бы подумать, что ты вернулся наконец после долгих странствий к родному очагу, к своим близким. Глядя на тебя, я сказал бы, что ты предался воспоминаниям, прежде чем возвращаться к привычным занятиям. Почему ты молчишь?
- Если у человека есть душа, он везде дома.
- Странный ответ. Впрочем, со вчерашнего дня произошло слишком много странного…
Он обернулся, как оборачивался обычно, чтобы взглянуть, не подслушивает ли их укрывшийся в коридоре надсмотрщик или кто-нибудь еще из команды.
- Кто ты, Гальдар? - спросил он, понижая голос. - Кто ты на самом деле? Не царственная ли кровь течет в твоих жилах? Скажи, ты сын его брата? Или плод тайной любви какой-нибудь принцессы, ушедшей в мир иной? Незаконнорожденное дитя?
- Дружба не требует равенства. Или она есть, или ее нет. Она не выбирает между добром и злом, между прошлым и будущим.
- Но она не может и без доверия, без взаимного доверия.
- Хорошо, я скажу тебе, кто я действительно, но потом, когда Нод решит нашу участь. Оставайся моим другом, ибо только это имеет значение.
Заметив, как Ош вздохнул, он добавил более резко:
- Ах, успокойся! Я ничего общего с ними не имею. Никакие родственные узы, ни одна-единственная капля крови нас не соединяет. Неужели ты обратил внимание на их смугловатую кожу и вьющиеся волосы?
- Кто заставил тебя после того, как умер Аркос, оставаться еще возле Доримаса, когда он корчился на своих носилках?
- Жалость.
- А куда девалась твоя ненависть?
- Перестань допрашивать меня!
- Ладно, ладно. Но советую тебе отдохнуть. Неизвестно, что может случиться завтра…
- Да, я знаю…
- Только день назад мы держали в руках весла. Ты устал?
- Нет, совершенно не устал.
- Ты все так же силен даже здесь, в этом осином гнезде, где любой неверный шаг означает смерть…
- Ложись спать.
- Я ни разу еще не спал на кровати.
- Попробуешь этому научиться.
Камешки опять скрипнули под сандалиями старика. Он вернулся:
- Интересно, что сталось с нашими товарищами? Что они делают сейчас?
- Спят, может быть.
- Я вспоминал о них. Я подумал… наверное, им приготовили угощение прямо на борту галеры… С изысканными блюдами из мяса, и вино, наверное, льется рекой… Как ты думаешь?
- Мне кажется, они все это заслужили.
- А солдаты отпущены на берег и теперь пируют вместе с офицерами у великого жреца. Тебя это не настораживает?
- Постарайся только не расспрашивать о них слуг и стражу! Пойми же, в конце концов, за нами наблюдают! И будут наблюдать до тех пор, пока Ноду не придет в голову отдать какое-нибудь новое приказание.
- Я сбегу отсюда… Бежим вместе. Заклинаю, умоляю тебя, бежим… Пока еще есть время…
- Что означают твои слова?
- Ты напоминаешь мне море. Твоя сила, твоя незапятнанная гордость, твоя безмятежность, которую ничто не в силах омрачить, даже эта головокружительная перемена в твоей судьбе… Ах! Милый Гальдар, ты и впрямь похож на море, ты как седой океан!
- Мне не хватает только его шквалов.
- Пока он спит, но как знать, не покажет ли вскоре это спокойствие, какие бури скрываются в его недрах?
- Ош, спокойной ночи.
Гальдар подождал, пока Ош скроется, и не спеша, в рассеянности спустился в сад. Ему хотелось, чтобы эта вечерняя свежесть обняла его. Ему тоже не хватало живительного дыхания моря, он просто не желал сознаться в этом. Он припомнил, что говорил ему его друг, и упрекнул себя за излишнюю резкость. Противоречивые чувства обуревали его. Он искал одиночества, но к его желанию примешивалось какое-то смутное беспокойство, которое, впрочем, вряд ли можно было объяснить. Еще недавно столь необходимое ему внимание Оша теперь тяготило его. И эти новые ощущения, взволновавшие его душу, походили, быть может, на первый порыв ветра перед грозой, когда небеса вдруг темнеют и странный запах горячего металла наполняет легкие. Все еще, кажется, спокойно, но листья деревьев и травы, растущие возле их корней, птицы небесные и животные, обитающие на земле или в ее глубинах, пресмыкающиеся, рыбы, выскакивающие из воды, распрямляя вдруг свои гибкие хребты, и насекомые с дрожащими крылышками - все они ЗНАЮТ уже о том, что будет, и томятся каким-то неясным предчувствием. Это ощущение не покидало его, каждую клеточку его тела. Это был не страх, а, скорее, жгучее любопытство, хотя он сразу заметил в лице Нода инстинктивную ненависть к себе, и к этой враждебности примешивалось еще что-то нечеловеческое, какое-то болезненное пристрастие к крови, к виду мучений и смерти. Но Гальдар не испытывал страха. Он не думал о непрочности своего положения, странная радость, которую не смогла омрачить даже страшная гибель старого Аркоса, заглушила, вытеснила чувство опасности. Эта радость казалась ему ненужной, почти чудовищной, но у него не было сил раскаяться в этом, как, впрочем, и гордиться ею.
Размышляя в одиночестве, наслаждаясь нежным дыханием ночи, он снял тунику, чтобы всем телом впитывать ее прохладу: ему все еще было жарко. Облокотившись о балюстраду, он рассматривал затейливую вязь улочек и каналов, где двигались играющие тени, сливающиеся вдали в единый узор. Он удивлялся, что не чувствует отвращения к этой возбужденно гудящей толпе, скорее, просто добродушное безразличие, словно сам он сделался вдруг соучастником этого веселого заговора или его снисходительным судьей и будто недоумевал, можно ли посвящать ночь чему-то, кроме попоек и сладострастия. Он даже рассмеялся легким смехом, заметив четырех типов, схвативших отчаянно размахивающую руками и ногами девушку посреди улицы, полной прохожих, слишком занятых собой, чтобы вмешиваться. Он не узнавал себя; исследуя свою душу, он увидел вместо всего, к чему он привык, какого-то незнакомца, которым он, быть может, всегда и был или хотел стать. "Какой яд вдыхают здесь люди вместе с воздухом?" - подумал Гальдар.
Снова хрустнули мелкие белые камешки, которыми была усыпана дорога. Он подумал, что старик Ош, наверное, так и не смог заснуть, обуреваемый мыслями. Но его обостренная интуиция, свойственная, видимо, не одним только надсмотрщикам, говорила ему о присутствии кого-то другого. Шаги были легкие. Он узнал, понял, кому принадлежит этот запах, доносившийся из-за олеандровых деревьев! Сердце его забилось так сильно, будто он долго бежал или орудовал тяжелым веслом. Эта тайная радость, что уже горела в нем, вдруг вспыхнула, словно пламя, которое раздувает ветер, и оно потрескивает, становится голубоватым, кружится в вихре и жадно лижет головешки, то взметая языки ввысь, то завивая их в причудливые спирали.