XIII
Нас перебазировали на запасную позицию, а затем - снова к фронту. Французы, казалось, берегли боеприпасы и далеко не каждый день тревожили нас огнем.
Мы привели в порядок окопы и построили новые блиндажи. Рядом с нашим блиндажом мы начали прокапывать в мелу углубление и крепили его минными рамами. Предполагалось, что это будет большой туннель, который сделает нас неуязвимыми для огня. Работали мы целый день с шахтерскими лампами, а ночью высыпали мел из минных мешков за траншею.
На отдых мы вернулись не в Шайи, а в лагерь в лесу, где саперы установили бараки, напоминавшие с виду палатки. Поначалу мне там понравилось. Но потом нас так одолели вши, что от них не стало спасенья. К тому времени мы перестали получать солому для наших постелей, так как в Германии во всем стала ощущаться нехватка, и вместо соломы нам давали кипы бумаги. На ней было жестко спать, и в рыхлой бумаге было полно вшей.
Но самым скверным оказалось то, что в лагере не было воды и нам приходилось носить ее с расположенного на отшибе хутора, до которого не менее получаса ходу. Саперы рыли колодец, углубились уже на двадцать метров, а воды все не было.
Как-то утром меня вызвал Фабиан.
- Мне жаль, - сказал он, когда я к нему явился, - но я вынужден вас откомандировать, другого подходящего ефрейтора у меня нет. Отправитесь назад в Фроментин, в мастерские полка, столяром.
Я был обескуражен. Я должен покинуть свое отделение?
- Вы огорчены? - спросил Фабиан. - Вы предпочли бы остаться здесь, на передовой, и подвергать себя опасности? По-вашему, это лучше, чем оказаться в безопасности в тылу?
- Так точно, господин лейтенант.
- Вот так и я, - сказал он печально. - У меня забирают мою роту, которой я уже два года командую здесь, на фронте. Я знаю каждого, и каждый знает меня. И забирают только потому, что появился старший по возрасту, который, видите ли, хочет командовать ротой. А меня посылают в тыл, в призывной сборно-учебный пункт.
- Если господина лейтенанта здесь не будет, то и я не хочу оставаться! - выпалил я.
Он мрачно улыбнулся и протянул мне руку.
- Счастливо! - Он повернулся и вышел.
Я уложил свой ранец. На Зейделя я не мог смотреть, так я был расстроен.
Лежал туман, но подмораживало. На лугу сидели вороны; при моем приближении они взлетели.
В Фроментине я представился зауряд-прапорщику, который показал мне мое место в довольно уютном помещении, где квартировали еще пятеро - в большинстве своем пожилых - мастеровых.
Наша мастерская располагалась напротив. Мне предстояло изготавливать ящики для боеприпасов, опоры для руки и окопные щиты.
Когда я вспоминаю это время, оно представляется мне цветущим лугом среди зимы. Не помню, о чем я тогда думал. Вскоре после меня прибыл Цише - в кузницу.
Теперь он всегда выглядел закоптелым. На темном лице выделялись белые зубы и глаза да очень красные губы. Больше память не сохранила мне о нем из тех дней ничего.
Пришла еще одна весна. Кайзер был убит в одном из дозоров. Не начал ли и я умирать душой, не заскорузл ли я в своих привычках и мыслях, отвергая все то, чего не понимал?
Битва на Сомме
Как-то после полудня в мастерскую пришел командир нашего полка с адъютантом. Они отворили дверь, продолжая разговаривать.!
- Подумайте, - сказал полковник, - сто орудий на линии фронта длиной в один километр! Вы только представьте себе такое у нас! Наши тоже не устояли бы перед ураганным огнем! - Тут они прервали разговор.
Я показал им мои ящички и дощечки. Они едва взглянули и прошли дальше.
Видимо, речь шла о битве на Сомме. Я читал о ней кое-что в газете. Я знал, что соседний с нами полк тоже был отправлен на Сомму. Но я не думал об этом. О чем я вообще думал весь последний год? А если наш полк отправят тоже? Оставят ли они тогда здесь нас, мастеровых? Мне хотелось верить в это, чтобы успокоиться. Но, к своему ужасу, поверить в это я не мог. "Но как же так вдруг!" - протестовал мой внутренний голос. А почему "вдруг"? Почему я ни о чем не думал раньше?
Но о чем я должен был думать? Тут думай не думай! Все пустое.
По вечерам, когда другие играли в карты, на меня нападал страх. И тогда я порой выходил, чтобы побродить в одиночестве. А иногда веселел и рассказывал разные истории, и все покатывались со смеху. И я тоже смеялся вместе с ними. Но все по недомыслию. Иногда я напивался. Однако и это не помогало.
Отчего же нападал на меня теперь такой страх? Боялся ли я смерти? Нет, не так чтоб очень. Или я боялся получить ранение? Вряд ли. Или попасть в плен? Ну, нет, в плен я не попаду. Нет, дело не в этом. Так в чем же?
16-го сентября 1916 года пришел приказ выступить и нам.
Мы продвинулись вперед и стали на постой в деревне, примерно в двадцати километрах от линии фронта.
На следующий день мы сидели по нашим квартирам, курили и ждали. Приказ гласил: не покидать квартир и быть готовыми на случай тревоги.
Подошло время обеда. Полевой кухни с нами не было, и на каждого было выдано по полбуханки хлеба и по кусочку жира военного времени; все это мы съели еще утром. Наш командир - пожилой зауряд-прапорщик Кретчмар - взволнованно бегал туда и сюда. Около трех часов он появился и сказал, что мы должны взять пищу из кухни гусар.
- А когда выступать, господин лейтенант?
- Приказ еще не получен.
Прошел и этот день, за ним следующий. Я решил написать письмо, достал карандаш и бумагу. Но дальше слов "Дорогая мама" дело у меня не пошло.
Еще один день. Наступил вечер. Мы легли спать.
На следующее утро, в девять часов был дан наконец приказ выступить к вокзалу. Там уже стояли две роты бледных восемнадцатилетних новобранцев в новом обмундировании. Они с любопытством глазели на нас. Все мы были рослыми, крепкими парнями: полковой банщик с багровым лицом, Цише и еще один кузнец, шестеро связистов-собаководов, большинство из них - бывшие полицейские. И была еще с нами Фиффи - маленькая, шустрая крысоловка. Для ее пяти щенят я сколотил походный ящик еще в Фроментине.
Мы разместились по вагонам. Огромные волкодавы рвались с цепи и одним прыжком вскочили в вагон.
Состав медленно катился по ровной, серой местности; лишь кое-где мелькали вишневые деревья и белые домики.
Цише достал, из ранца шахматную доску, и они с банщиком принялись за игру. Играли молча.
На одной из станций нам принесли обед.
После полудня за окнами еще больше посерело и выцвело.
На какой-то станции мы простояли свыше двух часов. Издали уже доносился приглушенный гул канонады.
- Появился вражеский аэроплан, так называемый биплан! - крикнул кто-то с платформы.
- Он, верно, считает, что биплан опаснее моноплана! - рассмеялся банщик. - Пустите-ка меня к окну! Хочу посмотреть на этого мудреца!
Крикнул это какой-то бледнолицый железнодорожник. Кое-кто бросился в привокзальное бомбоубежище, которое было не очень-то вместительным с виду. Из окон нашего поезда высовывались, чтобы поглядеть на толчею возле бомбоубежища, и смеялись.
Немецкие аэропланы поднимались один за другим, но французские не появлялись. Мало-помалу люди стали выбираться из подвала.
- Сперва они затащили меня в этот чертов подвал, а потом еще помяли мне каску, - ругался кто-то. Судя по заштопанному и слишком свободному для него мундиру, это был фронтовик.
Наконец наш поезд медленно тронулся. Навстречу шли пустые товарные составы - видимо, они доставляли боеприпасы и пиломатериалы. На вокзальной стройке работали пленные русские. Наконец мы прибыли в Ам в Пикардии и выгрузились из вагонов.
Дождь. Слякоть. Площадь перед вокзалом и вдали замок с круглыми башнями. Мы стояли в гуще других подразделений, продовольственных повозок, грузовых автомобилей. Повсюду раненые с пропитанными кровью повязками, с головы до ног заляпанные грязью, среди них - пленные французы в длинных синих мундирах.
Наш зауряд-прапорщик вопрошающе оглядывался по сторонам:
- Не знает ли кто, где расположен полк?
Никакого ответа. Протиснувшись к продовольственным повозкам, он стал расспрашивать ездовых. И куда-то скрылся.
Дождь лил и лил на нас, не переставая. Мы накрылись плащ-палаткой и стояли, не двигаясь. С касок капало. От стояния выкладки казались еще тяжелее.
Начало смеркаться.
Вернулся зауряд-прапорщик. Очки у него были залиты дождем. Он сказал, что ходил в комендатуру вокзала. Но там о нашем полке никто ничего не знает. Потом он был на телефонном переговорном пункте. Там знали про дивизию, но связи он не получил.
Сумерки сгущались.
- Господин лейтенант Кретчмар? - позвал кто-то и перед нами появился человек в плащ-палатке. - Меня послал господин подполковник, чтобы доставить подразделение.
- Ружья через плечо! Не в ногу, шагом марш!
Мы протиснулись между повозками, пробились сквозь толпу. Дома в городе показались мне очень фешенебельными. Я уже так давно не был в городе. Но вот уплыли из поля зрения последние дома, и опять пошла слякоть, голые поля слева и справа и дождь. Наш проводник был стар, худ и суетлив.
- Как дела там, впереди?