Те же слегка волнистые иссиня-черные волосы, та же непослушная, вечно падающая на лоб челка, и эти глаза… Глаза Салливана – прозрачно-синие, пронзительные и умные. И ямочка на правой щеке, совсем как у Дэнни. Как у него самого.
В жилах этого ребенка определенно текла кровь Салливанов. «Даже ямочка та же», – вновь подумал Патрик. Из всех Салливанов ее не было только у Майкла, но Па говорил, что Майкл слишком серьезен, редко улыбается и потому у него не может быть никаких ямочек.
«Боже, у меня есть сын!» Патрик не мог оторвать глаз от лица ребенка. Его вдруг начала бить нервная дрожь. Ребенок был так близко, что можно было дотронуться до него.
С того самого момента, как Патрик прочел письмо от адвоката Барбары, он не переставал думать об этой встрече, представляя ее себе то так, то этак… Он только не мог представить той нестерпимой нежности, которая вдруг охватила его.
Патрик знал, что такое любовь. Он любил своих родителей, братьев, бабушек, дедушек, и ему даже несколько раз казалось, что он влюблен и что это навсегда, но ничего из этого нельзя было даже сравнить с тем, что он испытывал теперь: Патрик смотрел на своего сына и чувствовал блаженство.
Его сын.
Он невольно вздрогнул. Как Барбаре только в голову могло прийти отказаться от такого чудесного создания и как он потом объяснит своему подросшему сыну, что его родная мать бросила его ради карьеры? А Бри Макги… Эта несчастная женщина так отчаянно хотела детей, что взяла на воспитание чужого ребенка и отдала ему всю свою любовь. «Она действительно любит его», – с облегчением подумал Патрик, глядя, как Бри ласкает ребенка и что-то тихонько шепчет ему на ушко. У нее было время его полюбить, а Патрик потерял два года, два бесценных года…
Теперь надо, чтобы Бри поверила, что он стал жертвой обстоятельств и что он сделает все возможное, чтобы стать полноправным отцом Томми. Патрик поежился: он знал, что это значит, когда рядом нет отца.
Однажды, когда ему было восемь, его бейсбольная команда устроила после игры пикник для игроков и их родителей. Все друзья Патрика пришли со своими отцами, и лишь он сидел, забившись в угол, всхлипывая и пытаясь сдержать слезы отчаяния и зависти. Он чувствовал себя униженным и никому не нужным.
Когда Патрик подрос, он перестал обвинять отца в том, что тот бросил его. Он понял, что отец вовсе не хотел умирать, просто так получилось. Но это пришло потом, а тогда, в восемь лет, он его отчаянно ненавидел и отчаянно тосковал по нему.
Иногда по ночам он просыпался – ему казалось, что он слышит шаги отца, возвращающегося с ночного дежурства, слышит его голос, смех… Патрик выскакивал из постели и стремглав бросался вниз по лестнице. В гостиной было темно и тихо. Патрик метался по комнатам, пока не понимал, что все это ему просто приснилось – и звук шагов, и голоса, и смех…
Чувство неполноценности, неуверенности, от которого потом так трудно избавиться, – разве мог он позволить Томми пережить нечто подобное?
Он никогда никому не говорил о своих переживаниях, не знал, чувствуют ли братья то же самое. Он боялся расстроить Па, сделавшего все, чтобы заменить им троим отца.
Па был замечательным человеком, но это было все-таки не то.
Ему вдруг пришло в голову, что, пожалуй, больше всего на свете он боялся именно этого – что его лишат возможности быть отцом и его сыну придется пройти путь, который уже прошел он сам. Он взглянул на Томми и подумал, что скорее умрет, чем позволит этому случиться.
Томми протянул к Патрику пухлые ручки и пропищал:
– Кот-док.
Бри улыбнулась и погладила сына по головке.
– Томми Макги, не смей попрошайничать.
– Можно мне подержать его? – попросил Патрик.