Учение Катехизиса "свободного мышления" ныне проникло и в некоторые гражданские школы Англии, ибо миссионеры сего новая учения не уступают самым ретивым и ревностным членам армии спасения в уменье распространять лукавую свою пропаганду - так что теперь в богобоязненной Англии не редко встречаются люди, признавшие истиной богохульную, мертвящую ложь, которая содержится в этих словах: "Раз ныне дознано, что душа есть нечто безличное и конечное - будущей жизни - нет." Однако душа "живая" такому приговору не хочет подчиниться… и теперь, пожалуй, больше, чем когда либо, она требует, чтобы ее признали! И именно в силу своего бессмертия, стоя у преддверия неведомого, громко вопиет: "Откройте! Откройте! Откиньте завесу, дайте узреть то, что давно я предугадала, что чувствую - что выразить не умею!…" Ибо душа, как некогда Психея, ощущаешь Божество - и, среди мрака земного неведения, трепетно ищет осязать то невидимое, в чем она уже обрела себе радование… но не хватает елея в светильнике знания, тусклое его пламя не может пролить свет на предвечное сияние - в лучах его, оно само собою потухает… Маленький Лионель, устремив взор к далеким звездам, которые точно золотые очи с неба смотрели на него, все это смутно сознавал - и его душа "бессмертная" страстно просила ответа на свои запросы - но не мудрования атеизма могли дать его: - мысль чистая, осененная свыше, одна способна удовлетворить требования просыпающейся души - и справедливо гласит итальянская пословица: "Почему? у дитяти есть ключ к чистейшей философии." Горе тем, чье учение задерживает рост молодой души в ее стремлении к идеалу - они хуже убийц, и ответ будут держать за преступление хуже убийства - ибо сказано: - "Не бойтесь убивающих тело, и потом не могущих ничего сделать, бойтесь того, кто по убиении имеет власть ввергнуть в геенну." Умерщвлять душу нынче стало любимым занятием так называемых "передовых людей:" распространяя свое пагубное влияние путем печати, они считают цель свою достигнутою, когда читатель, погрязший в омуте пессимизма и атеизма, в бесконечной благости перестает видеть Бога, видит лишь одно зло бесконечное. Весьма прискорбно, что в наше время нет такого анти-христианского писателя, или писательницы, кто не располагал бы сочувствием публики и не рассчитывал бы на одобрение прессы - чем богохульнее, вульгарнее, грязнее произведение, тем шумнее овации его автору!… так что приходишь к заключено, что Катехизис "свободного мышления" действительно входит в силу!… Чего доброго, скоро и мы сами, на вопрос наших детей: "Кто сотворил небо и землю?" дадим такой ответ: "Ни небо, ни вселенная - сотворены не были - первой причины нет, ибо все что научно доказано быть не может - не имеет бытия…"
В этом-то заключалась вся беда мальчика Лионеля: он не мог "научно доказать" то, присутствие чего ощущал, и не мог отречься от этого неосязаемого "нечто," в котором - сам чувствовал - было для него все!
Ребенок продолжал задумчиво глядеть в звездную бездну, и впечатление чего-то беспредельного - беспредельной красоты творения и создавшей его Любви, мало-по-малу захватывало его душу и, как привет из мира иного, вносило в нее - тишину.
- "Да", тихо промолвил он. "Как это чудно хорошо!.. - как подумаешь, что скоро я все это сам узнаю - не чудно ли хорошо и это. И вдруг встретит меня там Жасмина милая… кто знает?.. Быть может, не хорошо, что я хочу узнать все скорее… но право, так жить я больше не мог - учиться, учиться день изо дня всему ненужному, и только об одном никогда не слыхать!"
Вдруг он нервно обернулся и окинул глазами комнату: бледный звездный свет неравномерно освещал ее, частью она оставалась в тени; на темном дубовом потолке один из больших крюков стропилу освещенный снизу колыхающимся пламенем свечи, как-то особенно выделялся и обратил на себя внимание Лионеля. С каким-то любопытством подошел он ближе, стал на стул и начал рассматривать крюк, ощупывая его рукою - грустная, задумчивая улыбка чуть заметно проскользнула по губам его; вспомнилось ему прелестное Клеверли - и тот прохожий, который повесился под старым навесом; вспомнились и слова старого матроса: "ничего нет легче - был бы только гвоздь да шарф…" И - тихо, с какою-то нежностью, вынул он из-под своей курточки последний подарок матери - прелестный голубой кушак ее "малыша" - он развернул его во всю длину, одним концом продел в большой крюк, на другом завязал петлю, и сошел со стула, однако оставив его под спускавшейся, тихо колыхавшейся лентой… затем, пугливо озираясь задул свечу… Из полумрака комнаты, среди которой он стоял, взгляд его инстинктивно обратился к полосе света, мерцавшего сквозь окна - спотыкаясь, он сделал несколько шагов вперед - туда, - где виднелся уголок открытого неба, и тихо светили звезды - и упал на колени. Сложив руки, он поднял свое бледное, вопрошающее, взволнованное личико к величавым ночным светилам, которым таинственно свершали путь свой в небесах - и наболевшее, надрывающееся его сердце, в словах молитвы, высказало себя…
- "Всемогущий Атом!" тихо начал он, "я хочу молиться, хотя я еще никогда не молился, и не знаю, как молятся другие… Может быть, ты не можешь слышать меня, а если бы и мог, то не захотел бы - но все же я, ведь, чувствую, что есть кто-то, кому я должен высказать себя… О! милый Атом! если же в конце концов откроется, что ты вовсе не Атом - а Бог, Бог живой, добрый, любящий, сострадательный ко всем бедным людям, которых Он сотворил ты и меня пожалеешь… ты поймешь, отчего я иду искать тебя… ведь, я не виновен в тому что мне жить здесь так страшно, что я так хочу знать, есть ли что лучше этого мира, в котором мы никогда не можем сберечь себе то, что мы любим, где все подлежит смерти и забвению… О! если ты Бог, я знаю, тебе будет жаль меня! Я всегда так хотел верить в тебя, как в - Бога - и так бы любил тебя - если бы они не запрещали!.. Если же, вправду, ты не что иное, как - Атом, я не понимаю, для чего ты нужен, и все же кажется мне, что и тебя кто-нибудь да сотворил… И вот, это я должен узнать - и узнаю…"
Голос его оборвался, он не много помолчал и затем продолжал снова:
- "В эту минуту, не знаю почему - я чувствую, что Ты должен быть Бог… Бог Благий, Вечный, Живой… Ты будешь милостив ко мне, и меня Ты возьмешь прямо к себе, как взял маленькую Жасмину, и мне покажешь,, где Твои ангелы! И если я сделал что дурное - мне думается, что Ты простишь, Ты, ведь, знаешь, что меня учили не веровать в Тебя. Бедные те люди, которые доказывают, что Ты не имеешь бытия, - что-то они почувствуют, когда им придет пора умирать! Простишь ли Ты им тогда все зло, ими содеянное другим,? потому что не я же один, a многие, многие другие страдают и плачут и томятся от слов их. - Вот бедный Рубен, он плачет иначе - Он знает Тебя и верит, что в светлом мире радости, отдашь Ты ему его Жасмину. Итак - не к Атому, а - к Богу вознесу я теперь свою первую и последнюю молитву с земли: Господи! не оставь мою маму! Когда я приду к Тебе, укажи мне, как мне беречь ее. Если, как Жасмина, и я буду ангелом - я бы мог всегда быть с бедной моей мамой и охранять ее от зла… Сам я не сумел это устроить - мне думается, что никто, сам по себе, ничего не может - один Ты все можешь - помоги мне хранить мою маму! Они не хотели, чтобы я видел в Тебе Бога, я чувствую Тебя, но не знаю, могу ли верить своему чувству - и вот - это я узнать хочу - и другого пути - нет… Кто бы Ты ни был, Ты, Который создал звезды и небо, и солнце, и море, и цветы, и всю красоту - иду к Тебе! Если ничто созданное Тобою не погибает, и мне Ты не дашь погибнуть… Ты взыщешь меня - и я найду Тебя… Жить так страшно… а к Тебе идти мне не страшно, Господи!…"
Как-то страстно прозвучали эти слова в безмолвии ночи, и казалось, что, кем-то подхваченные, унеслись они в небесную глубь… Лионель же все стоял неподвижно на коленях, устремив глаза на ясные звезды, которые также ясно отражались в них…
- "Сказать-ли мне что еще?" задумчиво прошептал он. "Да, я скажу то, что сказала бы маленькая Жасмина, если бы она теперь здесь была." Светлая улыбка, предвестница улыбки ангельской, озарила святой радостью изнуренное, бледное его личико - и тихим, нежным голосом он внятно повторил трогательный стих:
"К Себе детей Ты кротко звал - Смотри, как беден я и мал! Склонись, Христос, к моей мольбе - Христос! прими меня к Себе!"
Затем, взглянув еще раз на звезды и небо и на всю красоту спящего мира - он встал и прокрался к тому месту, под которым с потолка спускалась широкая, голубая лента. Он остановился, пристально посмотрел вверх - вспомнив, что дверь не совсем была притворена, подошел к ней, закрыл ее и запер на ключ, и - малый ребенок, измученный страшной тайной жизни, бесстрашно вступил на путь, который, согласно его чаянию, должен был привести его к Тому Богу, Которого жаждала душа его, Которая людская гордыня и людская злоба силились у него отнять.
Послышался глухой, звук, как-бы шум от опрокинутого стула… a затем - ничто уже не нарушало тишины - только чем-то зловещим, точно холодом вдруг повеяло от нее… то пролетал, незримым полетом, великий Ангел смерти…
Глава XV
Было раннее утро. Горы, поля, нивы - все стояло залитое золотистым светом, и с моря игривый ветерок навевал какую-то особенно живительную свежесть на молодое, просыпающееся утро. Все казалось полно жизни, полно радости: весело звенели косы косцов, весело раздавался хохот девушек и парней, раскидывавших граблями вновь скошенное сено - весело жужжали пчелы и щебетали птицы.
Когда м-р Велискурт спустился в столовую к утреннему чаю, он на столько поддался влиянию этого жизнерадостного утра, что сам широко раскрыл двери на балкон, дабы живительный воздух, который он в себя вдыхал с видимым наслаждением, мог проникнуть и во внутрь комнат.