Цыган и Лёвка
От фанзы старик повернул прямо в гору. Тропы больше не было. Идти стало ещё труднее, чем днём, но Ласкин слышал впереди себя неожиданно быстрые шаги китайца. Отстать - значило остаться одному, совсем одному среди враждебно шепчущихся деревьев, в незнакомой тайте, чёрной, таинственной и страшной.
Спотыкаясь о корни, ударяясь коленями о стволы бурелома, натыкаясь на торчащие со всех сторон ветви деревьев, Ласкин шёл так быстро, как только позволяло дыхание. Шёл, выставив руки вперёд, в чёрное пространство леса. Указкой служил только хруст валежника под ногами старика. Ласкин закусил губы, чтобы не выдать своего отчаяния криком. Он терял самообладание.
И вдруг шаги проводника оборвались. Ласкин шагнул ещё раз, другой и в испуге остановился.
- Что случилось? - зашептал он было, но старик прервал его:
- Тёс… Человек!
Напрягши слух, Ласкин понял: навстречу шли двое. Они делали несколько шагов, останавливались и снова немного продвигались.
- Чудно, Ивашка, будто слыхали кого-то, а будто и нет никого. А?
Ответил детский голос:
- Я тоже слыхал - человек.
- Может, ослышались, а?
- Не должно быть, тятя.
- Не должно быть, не должно быть. Говорил тебе: без Шарика ночью не ходить. Он бы сказал, ослышались ай нет.
Невидимый Ласкину мальчик рассмеялся.
- Шарик бы накрыл… Помнишь, как он веной нарушителю штаны порвал.
- Черта ты ему теперь порвёшь…
- Да, темно, - серьёзно согласился мальчик.
Разговаривая, они приближались к тому месту, где стоял, прильнув к стволу, Ласкин. В нескольких шагах от него взрослый чиркнул спичкой и стал закуривать. Ласкин увидел непокрытую голову с шапкой курчавых чёрных волос. Такой же курчавей бородой было обрамлено коричневое от загара лицо с горбатым крепким носом
"Цыган", - подумал Ласкин.
Спичка погасла. Остался только красный светляк цигарки. Он проплыл мимо обмершего Ласкина на высота позволявшей определить большой рост человека. Хруст шагов долго отдавался в ушах Ласкина.
Давно уже стало тихо, когда он решился шепнуть:
- Дед!
Ответа не было.
- Слышь, дед!..
Тихо
Ласкин двинулся к тому месту, где, по его расчёту, стоял проводник.
- Дедушка, голубчик…
Он с трудом удерживался, чтобы не крикнуть в голос.
Проводника не было.
Шаря по лесу, Ласкин натыкался на деревья. Обессилев больше от страха, чем от бесполезной ходьбы, он опустился на землю. Его мысли были так спутаны и отрывисты, что их нельзя было связать в логическую цепь.
Он долго сидел, уткнув голову в колени. Первым осознанным желанием было просидеть так до утра. Он отогнал эту мысль: дождаться утра здесь, вблизи границы, значило наверняка попасть в руки пограничников. Но совершить переход сейчас же, не имея представления о местности, тоже было немыслимо. Ласкин решил, что лучше всего отойти как можно дальше от границы. Уходя в глубь странны, он будет удаляться от пограничных постов. Ему удастся найти какой-нибудь колхоз или заимку, где можно будет переночевать у крестьян и попытаться организовать переход при их помощи. Может быть, за деньги удастся найти проводника.
Эти мысли прервал далёкий лай. Собака брехала в той стороне, где, по расчётам Ласкина, должен был быть "тыл". Он встал и пошёл на брёх.
Все так же черна была чаща, все так же неприветливо толкали его в грудь сучья, все так же больно хлестала по лицу колючая хвоя. Но оттого, что где-то вдали время от времени раздавался лай, Ласкину стало легче. Он уже не чувствовал себя таким одиноким. Он пробирался к воображаемой деревне. Однако по мере того как шёл, уверенность начинала его покидать. Он брёл уже долго, а чаща не становилась проходимей. Лес был все таким же суровым, необитаемым. Ласкину начинало казаться, что собака уходит от него, заманивая его в глубину таёжных дебрей. Совсем неожиданно оказался он вдруг на опушке. В просвете темнели контуры постройки. Это не была деревня - всего лишь одна крыша. Вероятно, небольшая заимка или дом лесника. "Тем лучше", - подумал Ласкин и вышел на поляну. За изгородью заливалась собака.
Ласкин стукнул в ворота. Мелькнул в окошке свет, и послышался дробный топоток босых ног. Детский голос окликнул:
- Кто там?
Ласкин старался подделаться под крестьянский говор:
- Мне бы хозяина.
- Тятенька, вас! - крикнул тот же голосок и тихенько добавил: - Чужой.
Калитка распахнулась. В свете поднятого фонаря Ласкин увидел давешнего человека с цыганской бородой.
Невольно подчиняясь приглашению цыгана, он шагну во двор и тут же спохватился: за ним отчётливо стукнула щеколда. Хозяин стоял, опираясь спиной на калитку. Колючие, цыганские глаза без стеснения ощупывали гостя.
- Проходи! - и так же повелительно цыган указал на дверь.
Мальчик с фонарём пошёл впереди. Ласкин следовал за ним, чувствуя на затылке колючий взгляд хозяина.
При тусклом свете "летучей мыши" Ласкин разглядывал горницу. Лавки и часть пола были заняты спящими. "Готов!" - кольнула было мысль, но туг же он разобрал, что это были дети. Из-под большого лоскутного одеяла одна за другой высовывались головёнки с курчавыми, чёрными как смоль вихрами; чернью пуговицы глаз любопытно ощупывали гостя.
Это были погодки и близнецы, дети хозяина - охотника и лесоруба Корнея Артемьевича Чужих, отнюдь не цыгана, а коренного и потомственного сибиряка. Ребята поменьше сползали с лавок. Старшие - лет от восьми до двенадцати - звучно почёсывали коленки шершавыми подошвами ног. Они один за другим входили в круг, освещённый фонарём. Мальчик лет двенадцати, тот, что открыл с Корнеем ворота, важно стоял за Ласкиным, точно тот был его добычей.
- Садись! - все так же угрюмо бросил Корней. - Откуда и куда?
Ласкин молчал.
- Откуда и куда идёшь? Кто таков будешь? - переспросил Корней.
- Я писатель.
- Писатель?
- Ну да… из газеты.
Дети зашевелились. Тесня друг друга, они стягивали круг около Ласкина.
- Гляди, писатель, вона штука! - слышался шёпот.
- Вот интересно-то!
- Тихо, вы! - цыкнул отец. - Как фамилия? - Тон его стал мягче. - Ласкин? Извиняюсь, не слыхал. Да у нас тут мало книг бывает. Ласкина, извините, не читал.
- Я приехал сюда, чтобы написать книгу про Дальний Восток, про таёжную жизнь на границе, про охотников, про пограничные уссурийские колхозы. Я думаю…
- Так… так… - перебил Корней. - А сейчас куда же шли?
- К Синему Утёсу.
- К Синему Утёсу? Вот как!
- В городе мне сказали, что там расположена одна из наиболее интересных пограничных застав. Я хотел побывать на ней, познакомиться с людьми.
- А пропуск? - Голос Корнея снова стал жёстким, неприветливым.
- Пропуск? Он у моего проводника. Мне, видите ли, дали проводника, а мы в темноте потеряли друг друга. Корней обернулся к старшему сыну:
- Вот оно, Ванятка, видел?! Их-то мы и спугнули давеча. Какой же у тебя был проводник, что он тебя потерял? Плохой проводник был.
- Может быть.
- Кто он?
- Не знаю.
- Пограничник?
- Нет.
- Надо думать. Те не потеряют. А кто же?
- Не знаю, право. Я не спрашивал.
Корней недовольно покосился.
- Шёл с человеком и не знаешь, кто он? У границы так не делают… Ну да ладно, дело твоё. Теперь-то ты что намерен делать?
- Идти дальше.
- Один ты не найдёшь пути. Здесь на углах надписей нет. Тебе всё-таки куда надо-то?
- Я же сказал - к Синему Утёсу.
- Все-таки к Синему?
Ласкин придвинулся к цыгану так, чтобы ребятам не было слышно.
- Выручите меня, проводите к этому Утёсу. Мне будет… очень неловко вернуться в город, не побывав на границе. Это неудобно.
- Неудобно? Вон как!
Ласкин ещё понизил голос:
- Я вам хорошо заплачу.
Корней засмеялся.
- Мне деньги ненадобны. Я не деньгами живу, а вот этим, - он протянул вперёд жилистые, обильно поросшие курчавым волосом руки. - На что мне в тайге деньги?
- Деньги - всегда деньги.
Корней насупился. Ласкину казалось, что он колеблется; остаётся сделать небольшое усилие, чтобы уговорить его. Ласкрн хотел показать деньги, но помешал шум в сенях. Дверь распахнулась, и Ласкину пришлось вцепиться в лавку, чтобы не свалиться. Раскрыв рот, он смотрел на входящую женщину. Это была Авдотья Ивановна. Она казалась постаревшей и растолстевшей, но все дышало в ней прежней мощью, таким же багровым пламенем сверкали растрепавшиеся со сна рыжие волосы. Однако, вместо того чтобы броситься на Ласкина, она скользнула по нему равнодушным взором.
- Расшумелись, ажно мне в чулан слыхать.
- Повернулась бы на другой бок, мать, - усмехнулся Корней и, кивнув в сторону женщины, пробурчал Ласкину: - Моя хозяйка Гликерия Ивановна, прошу любить. У них в роду все таковы: здоровы, как лошади, а спят вполглаза.
- Чаевать станете? - спросила Гликерия.
- Какой чай, мать?! Спать надо. Куда гостя положим?
- Не побрезгуете на сеновале? Вольно там, тепло и дух приятный, - обернулась хозяйка к Ласкину.
Тот все ещё не в состоянии был справиться с волнением. Сходство Гликерии с женою Назимова было поразительно. Он не сразу ответил:
- Мне всё равно. Могу и на сеновале.